Полярный агностицизм - Азимов Карим - Страница 7

На несовершенство человеческого восприятия как такового накладываются ещё и различия в восприятии разных людей: Вы говорите, что яблоко зелёное, дальтоник – что оно жёлтое; один человек описывает символ перед собой как цифру «шесть», второй, стоящий напротив него, как «девять»; психически больной говорит, что он Наполеон, врач говорит, что это не так. Понять, кто прав, невозможно, ведь в подобных случаях «истинная» точка зрения определяется просто-напросто количеством придерживающихся её людей. Думаю, читатель согласится со мной, что это не может рассматриваться как критерий истинности. Аристотель сказал: «Предмет движется лишь покуда его толкают» – и тысячу лет всем людям было это доподлинно «известно», в то время как сейчас нам «известно», что это не правда. Служит ли то, что наше мнение на счёт этой и бесчисленного множества других проблем сформировалось позже, чем мнение того же Аристотеля, доказательством нашей правоты? Что скажут об этом те, кто придёт после нас?

Как ни прискорбно, но приходится признать – реальность принципиально непознаваема. Вполне возможно, что всё, что мы считаем неоспоримой действительностью – комнаты, стулья, деревья, города, другие люди, планеты, атомы и даже собственное существование – есть не более чем сон, умело поставленный спектакль, череда заблуждений или наркотический бред, из которого мы не можем выбраться.

Как же в таком случае, спросите Вы меня, человечество за время своего существования умудрилось создать столько точных наук, которые в самом деле работают, если всё это время оно только и делало, что блуждало в потёмках? В соответствии всё с тем же принципом сопоставления новой информации с уже известной. Если новое знание (кирпич упал) соответствует тому, что было узнано раньше (кирпичи падают), то оно истинно. Но повторюсь, этот метод не выдерживает никакой критики. Во-первых, для его использования необходимы данные, которые мы аксиоматически сочтём верными и от которых в дальнейшем будем отталкиваться – должно же быть что-то, с чем мы будем сопоставлять всё новое. Очевидно, что выбрать аксиоматику объективно нет никакой возможности в соответствии со сказанным ранее. Даже принятие единственно верным того знания, в истинности которого мы никак не можем усомниться, не будет надёжным методом нахождения абсолютных истин: возможно, нам просто не дано измыслить реально существующую альтернативу такому знанию вследствие несовершенства нашего мозга. Во-вторых, метод использует логику как аппарат получения истинных знаний из истинных (исходно – аксиом), в то время как узнать, приводят ли логические законы к верным суждениям, опять-таки, объективно нельзя. Чувствуете, как предположения громоздятся на предположения – так можно очень далеко зайти. В-третьих, исходя из сказанного выше, можно понять, что в цепных рассуждениях возможная ошибка будет всё увеличиваться – это тоже отрицательная черта.

Таким образом, вполне может быть, что все наши научные знания – это неправильные выводы из неверных посылок, сделанные посредством неподобающих алгоритмов, но люди всем довольны, так как все эти нелепости прекрасно согласуются между собой. Соответствие одних данных другим не может служить по-настоящему объективным критерием истинности, потому что ложные данные тоже могут вполне соответствовать друг другу. Если мы, к примеру, условимся, что один плюс один – это три, то четыре умножить на пять будет равно тридцати пяти. То, что мы на самом деле условились иначе, договорились, что один плюс один – это два, объясняется лишь тем, что нам это кажется правильным. А то, что именно нам кажется правильным, зависит от строения наших органов чувств и мозга, которые неидеальны. Другой пример: представьте, что у нас есть груша, но мы считаем, что это слива. Мы эту грушу режем ножом, хотя думаем (так нам кажется вследствие, например, особенностей строения центров обработки информации в нашем мозгу), что протыкаем её гвоздями. Конечный полученный нами результат – арбуз, ведь кто-то из древних греков написал труд о том, что, протыкая сливы гвоздями, можно получать арбузы, назвал этот труд «Логика», и с тех пор мы все им пользуемся, чтобы получать арбузы, и вся эта процедура соответствует работам других авторов и нашим повседневным действиям, и никто даже не догадывается, что в действительности мы разрезали грушу на ломтики. Абсурд? Несомненно. Но именно сведением к абсурду при сохранении той же структуры можно показать неверность идеи. А раз можно хотя бы допустить, что дела с нашим познанием обстоят именно так, этого достаточно, чтобы показать, что мы не знаем, как они обстоят на самом деле. Вывод – реальность непознаваема.

Я, естественно, не утверждаю, что совершенно точно реальность нельзя познать – подобное утверждение противоречило бы самому себе. Говоря о непознаваемости реальности, я лишь указываю на то, что мы не можем наверняка узнать, познаваема она или нет. Кто-то может заявить, что, мол, вероятность того, что все научные знания согласуются друг с другом потому, что так они отражают истинное положение дел, в реальности выше, чем если бы это было так по простому совпадению или злому умыслу враждебной воли. Конечно, это правомерная точка зрения, на самом деле я и сам так считаю. Судя по всему, реальность познаваема. Но у нас практически совершенно точно нет способа установить это наверняка. Если уж говорить о вероятностях, то нет ничего более вероятного, чем то, что это утверждение истинно. Принятие непознаваемости реальности – не добровольный, а вынужденный шаг. Если бы я мог позволить себе необъективность в этом вопросе, я бы, конечно, не был агностиком.

Однажды Сократ сказал: «Я знаю, что ничего не знаю». Категорично, не так ли? И всё же, на мой взгляд, Сократ зашёл недостаточно далеко, утверждая подобное. Правильно было бы сказать: «Я не знаю, знаю ли я хоть что-нибудь, в том числе, истинно ли само это высказывание». Громоздко, зато содержит минимум допущений.

Итак, что мы поняли в конце этой главы? Мы ничего не знаем, ничего не можем узнать, и вообще, зачем автор начал это исследование с таким настроем, уж проще повеситься. Но я тем не менее призываю не отчаиваться. Да, у нас в руках весьма скудный набор инструментов для познания реальности, но это уже что-то, у животных, например, и того меньше. Он не даёт возможности найти истину точно, но с его помощью мы всё же можем искать. Примените принцип непознаваемости к нему самому. Что, если я не прав, утверждая, что ничего узнать нельзя? Что, если я ошибся? Я-то, конечно, так не думаю, но я учитываю возможность того, что ошибаюсь. Это как составление плана Б, на всякий случай. Вдруг человек умнее меня прочтёт эту книгу, и она натолкнёт его на мысли, которые окажутся более правильными, чем мои? Вдруг научный прогресс, который я только что обвинял в шаткости основ, даст нам какой-нибудь инструмент, с помощью которого мы сможем взглянуть на реальность совсем по-новому? Вдруг мы, в конце концов, просто случайно набредём на истину в ходе размышлений? Принцип непознаваемости реальности ставит жёсткие рамки перед нашим разумом, но он же, в некотором смысле, стирает их и даёт неограниченную свободу для раздумий.

Стоит отметить ещё кое-что: человек просто не может действовать всё время исходя из того, что он ничего не может узнать наверняка. Представьте, что каждый раз, прежде чем пообедать, мы бы стали проверять, существуют ли обед, вилка, ложка, наш желудок, мы сами. И так перед каждым делом, которое мы намереваемся выполнить. Осознанно планировать деятельность, сомневаясь во всём, не получится. Это совершенно невыполнимо. Поэтому во всех последующих рассуждениях мы будем помнить о принципе непознаваемости реальности, но не исходить из него. Мы будем рассуждать так, как если бы могли что-то установить. Звучит довольно лицемерно – только что я Вас в чём-то убеждал, а сам теперь говорю, что не буду этим пользоваться. Уверяю Вас, читатель, такое оруэлловское двоемыслие не от хорошей жизни. Иначе просто нельзя – человеку нужна хоть какая-то, пусть и хлипкая, опора, от которой можно оттолкнуться в размышлении. Как говорится, правда правдой, логика логикой, а жизнь задаёт свои законы, которые нам не обойти. В следующей главе я расскажу о своей позиции по вопросу наиболее объективного из возможных методов познания.