Рыбья карта - Диковский Сергей - Страница 1

• 1/2
• Следующая

Сергей Диковский

Рыбья карта

Трое суток я ехал степью, среди неоттаявших пашен и мертвой, высокой травы.

Шел март. Лед еще резал у берега рыбацкие каюки [каюк - плоскодонная лодка], но голубые чистые тропки уже разбегались из лиманов к повеселевшему морю. Все чаще и чаще попадались мне старые байды, изнемогавшие под тяжестью ветра и рыбы, темные конусы соли и чаны, полные льда и тарани.

Я объезжал лиман, разыскивая Григория Гончаренко, неутомимого следопыта тарани и сельди. Старика знали всюду. Но легче было встретить осетра в грудах камсы или тюльки, чем седую голову Гончаренко среди тысяч ловцов, населяющих берега урожайного моря.

Судя по рассказам соседей, он был неистов в погоне за рыбой. Настоящий морской охотник - упрямый и крепкий, как мореный дубок. Трудно было сказать, когда Гончаренко обедал, где спал и сушил сапоги.

Он жил на краю Кущевки в щегольской хате, крашенной голубой крейдой. Я заезжал туда дважды, и каждый раз жена Гончаренко - рослая сутулая старуха в ватнике и железных очках - отвечала сурово:

- У мори...

А море дышало туманом, и тысячи байд, похожих друг на друга, как овцы в степи, паслись между Азовом и Керчью.

- Бабусю... бабусю, где же он ночует?

Глухая, а быть может, упрямая, она повторяла все тем же суровым баском:

- Кажу вам... у мори.

И снова навстречу коню бежали столбы, и звонкий шлях, и ветлы с мелкими брызгами зелени.

Я продолжал погоню вдоль берега, от костра к костру, от пристани к пристани, надеясь застать Гончаренко в родной обстановке, среди тарани и влажных сетей, на фоне азовской воды, - и не мог угнаться за парусом.

Однажды совсем близко поднялся передо мной столб дыма. Я кинулся к берегу, но ветер уже заметал следы Гончаренковой байды.

Наконец дрожки вытрясли из меня последние остатки терпения. Я хотел уже вернуться в Азов, когда в плетенку подсел пропыленный дядько, подпоясанный обрывками сети.

- Кажуть, вы тоже по Гончаренкину душу? - спросил он, обрадовавшись. Тоди идемо до Кущевки.

И мы снова помчались к знакомому дому с флюгерком из сухого осетра, где пятый день Гончариха грела на печке шерстяные носки.

Спутник мой оказался ходоком из-под самого Мариуполя. Ехал он действительно "по Гончаренкину душу", с трудным заданием переманить удачливого бригадира в рыбацкий колхоз "Долг моряка".

- И вы думаете, Гончаренко к вам перейдет?

- Ежака голой рукой не достанешь, - сказал мой спутник уклончиво. Треба лаской... За сердце цеплять.

Он посмотрел на меня испытующе, точно сомневаясь, стоит ли доверить первому встречному тайну, и вздохнул:

- Е у мене...

Я сделал вид, что интересуюсь стаей скворцов. Ничто не успокаивает подозрительность лучше, чем равнодушие.

Поколебавшись, он снял шапку и достал из подкладки лист добротной бумаги с надписью: "Сальдо".

- ...Е у мене одна пидманка.

Подскакивая на дрожках, мы силились разглядеть неясный почерк "пидманки".

- Читаты не треба, - сказал "сват" терпеливо. - Ось слухайте... Хата новая под черепицею - раз, колодезь дубовый - то два... Пятьдесят вишен-трехлеток и семьдесят абрикосов - то три. А що вы скажете про ледник? А две железные кровати з иллюстрацией маслом? А венские стулья?

Были тут еще ульи, теплый собачник, полгектара огорода, четыре мешка угля, парниковая рама и даже медная лампа с двумя абажурами.

- Что ж у вас рыбы нет? - спросил я, когда "сват" спрятал в шапку "пидманку".

- Рыба-то е, да миста незнаемо.

- Места?

- Ну а як же ж, - заметил "сват" философски. - Люди шлях мають в степу, птица у неби... А рыба що? Дурна она була б, колы шляху соби не шукала.

- Гончаренко тот шлях знает?

- Гончаренко все знае, - сказал "сват" угрюмо, - у нього на рыбу секрет е.

Было уже изрядно темно, когда по разбитой дороге мы добрались, наконец, до Кущевки. Заметно свежело. Волны уже переговаривались глухими басками. Крутой ветер скачками мчался вдоль берега, и высокое, чистое пламя гудело в степи, где школьники жгли бурьян.

Гончаренковцы только что вернулись с моря. Человек пятнадцать ловцов стояли по бокам сети, растянутой вдоль темного сарайчика. То был отменно рослый, молчаливый и крепкий народ, одетый, точно по форме: на всех были черные шапки, ватные куртки с кожаными обшлагами, красные кушаки и неимоверные сапоги, которых не берут ни соль, ни камни, ни лед, ни морская вода.

Они работали молча. Слышно было только, как в углу шипит примус, придавленный котлом со смолою.

- А шо, толсто шла рыба? - спросил мариуполец, плохо изобразив равнодушие.

- На нас хватит, - осторожно ответили старики. - А вы кто?

- Инспектора, - отважно соврал мариуполец и тут же попятился, потому что рыбаки стали дружно ругать скверную снасть и протравку, от которой "тарань мре, як от воспы".

- Добре, добре... Товарищ Гончаренко вернулись?

- А бачите чеботы?

И точно: огромные, будто отлитые из чугуна сапоги висели возле двери Гончаренковой хаты. Так же неправдоподобно велик был окаменевший брезентовый плащ, еще сохранивший отпечаток тела хозяина.

Но больше, чем великанская одежда, удивил нас сам Гончаренко. Вместо богатыря рыбака мы увидели плешивого босого старичка, сидевшего на скамье возле печи. Голые пухлые ноги его были погружены до колен в лохань с горячей водой.

Увидев нас, Гончаренко смутился.

- Ревматизм наша болезнь, - сказал он заулыбавшись. - Лечусь вот.

Никак не походил на прославленного бригадира босой и ласковый старичок, скакавший перед нами, точно мальчишка, на одной ноге, чтобы не замочить половиц.

Мы разговорились, и мариуполец с места в карьер стал жаловаться на подвесные моторы, что пугают своим треском тарань. Гончаренко не возражал, но и не поддакивал гостю, вздыхал, гмыкал, подкручивал лампу и, наконец, предложил чаевать.

Пили долго. Хозяин о деле не спрашивал. "Сват" подмигивал мне украдкой, давая понять, как тонка и деликатна игра в свои козыри. Опытный сердцевед, знаток уловок тарани, он знал, как опасна поспешность.

Наконец, он начал издалека, точно подтягивая своими огромными багровыми ручищами сеть, полную рыбы.

- Скучная у вас, Григорий Максимыч, природа...

- Га? Скучная? А ничего соби, - благодушно сказал Гончаренко.

- Кажуть, воздух тут вредный... гнилой...

- Гнилой? А мабуть, и так.

Мариупольский "сват" плел разговор прозрачный и длинный, как невод, и только когда Гончаренко стал позевывать, была извлечена из шапки "пидманка" и приступлено к делу.

Гончаренко слушал молча, кивая головой каждому пункту. Видимо, чтение доставляло старику откровенное удовольствие. Он жмурился, посмеивался и все время подталкивал нас локтями.

- А ну, ще раз, - сказал он. - Як це там? Хата... Колодезь... Три бочки... Ступа...

"Пидманка" была зачитана снова. И счастье чтеца, что он не заметил ядовитой стариковской усмешки, гнездящейся в усах Гончаренко.

- Ну, так як же? - спросил мариуполец.

Хозяин вздохнул и подумал.

- Тонули у нас в позапрошлом году в страшенный мороз трое коней, сказал он негромко, - мабуть, слыхали? Кобылка и два меринка... В море тонули... Ой, тяжко ж гибла худоба! Колгосп молодый. Рыбаки новонаплывшие... Я в разводье с ножом. "Хлопцы, рижьте постромки! Хватай за гривки!" Так нет же, трусятся. Смотрят, як старик рачком по льду лазит.

- Ну, и що же? - спросил мариуполец.

И вдруг Гончаренко озлился.

- Как що? - закричал он стариковским застуженным тенорком. - А с кого десять часов ледяная корка не слазила? С меня или с вас? Нашли себе дядю... Мне ревматизм кость перегрыз.

Разобиженный, ощетинившийся, он долго фыркал в темноте, когда все улеглись спать. И, засыпая под мерные залпы прибоя, я услышал, как мариуполец пошел с последнего козыря.

• 1/2
• Следующая