Тайны Безымянной батареи
(Современный коллективный роман) - Степанов А. Ю. - Страница 3

Глеб брезгливо поморщился. Видимо, его оскорбляло то, что старуха обращается к нему как равному и соучастнику.

— Оставьте меня здесь одного, — сказал он.

Старуха вздохнула и замялась.

— Что? — спросил молодой человек и в его голосе послышалась сталь.

Хищное и желтое лицо женщины вздрогнуло. Она поспешно вышла.

Заперев за нею дверь на задвижку, молодой человек почти в полном отчаяньи сел в камышовое плетеное кресло. Медленным движением достал из кармана пальто черный «Веблей».

Казалось, он хочет убить себя. Потом он закрыл глаза. Глубоким дыханием втянул в себя душистый, пахнувший женщиной воздух.

И — точно очнулся.

— Надо! — хрипло сказал он.

И встал.

Отбросил, почти оторвал от пола японскую циновку. Нажал на половицу. Один конец ее поднялся.

Глеб вынул доску.

Он шарил руками в дыре.

— Вот!

Он достал кожаный саквояж. Поставил его рядом. Привел в порядок пол.

Потом опять сел в плетеное кресло и, держа на коленях саквояж, раскрыл его.

В нем лежала препарированная формалином, коричневая уже, как кожа саквояжа, человеческая голова. Она, судя по седеющим и коротким волосам, принадлежала мужчине лет 50-ти.

— Вот ты опять у меня! — сказал с тоской Глеб. — Ты, кому подчинялось…

Он не договорил.

Его охватывал суеверный ужас. Ему казалось, что голова поднимает коричневые веки.

Глеб бросил ее в саквояж. И встал. На пороге его встретила дрожавшая старуха.

— Там? — спросила она, показывая на саквояж. Глеб кивнул толовой.

Но вернемся к бездельникам в остроносых американских ботинках. Один из них, конечно, Борис Бета.

Другой… С другим я не знаком. А с незнакомыми разговаривать неприлично.

К вечеру они угостились уже шестью порциями китайского «самовара» и поэтому им было не до дедукции — дай бог до дому по индукции добраться.

Все-таки оба влеклись.

Вдруг на углу Алексеевской и Светланской к ним подскочили трое. Все в черном. Все в масках. В руке у каждого по нагану.

— Стой!

— Трудно, но стоим, — пошатываясь, ответили бездельники.

— Вы Борис? — спросил глухой голос из-под маски.

— Борис, — ответил Бета.

— Вы Бета? — еще глуше спросила маска.

— Бета, — признался Борис.

— Так, значит, — закричала маска. — Вы и есть Б. Б.

Чувствуя, что приближается смерть, Б. Бета схватился за сердце.

Оно, решив, что все равно помирать, почти не билось.

Писатель задохнулся.

«А дух возьмут служить в библиотеках», — процитировал он сам себя.

Вдруг рядом раздался крик:

— Стойте, стойте! Это роковое совпадение!..

Между бездельниками в американских ботинках и масками выросла стройная фигура Глеба. В руке у его был коричневый саквояж.

— Скорей следуйте на Безымянную батарею, — строго сказал он маскам. — Магистр уже там. Бойтесь автомобиля № 357. А вам, — обратился Глеб к Борису Бете, — я советую переменить псевдоним.

Видя, что на глазах писателя навертываются слезы, Глеб сжалится:

— Ну, имя можете переменить — это все равно, — сказал он и вдруг отпрянул к стене: мимо них, светя ацетиленовыми глазами, промчался автомобиль № 357.

Арсений Несмелов

Досадный сумбур событий, образовавшийся в головах граждан города Владивостока в связи с несколькими печальными историями на Безымянной батарее, усиливался. Существовавшая власть двух прохвостов, захвативших бразды правления при помощи японцев, не только не содействовала раскрытию преступлений, а всячески через своих агентов способствовала тому, чтобы запутать таинственный клубок, образовавшийся вокруг имени заброшенной и запущенной батареи на берегу Амурского залива.

Одновременно в городе увеличился и оригинальный род преступлений, о которых говорилось всеми почему-то втихомолку. Характер этих преступлений был поразительно однообразен.

Вдруг какое-нибудь лицо, притом обязательно состоятельное, исчезало. Иногда в особенно удачные дни исчезало сразу по несколько состоятельных лиц.

Вместо исчезнувших неизменно оставался ворох писем, в которых авторы умоляли своих жен, родственников и сослуживцев внести известную мзду по адресу, который можно узнать «там-то», и тогда, дескать, исчезнувшее лицо вновь появится на владивостокском горизонте.

Жены лазили по всем кубышкам, фирмы рвали волосы на себе, но деньги все же уплачивалась в неизвестное казначейство, а через некоторый промежуток времени исчезавшее лицо, как после сыпного тифа, бродило тенью по улице и на вопросы знакомых отвечало:

— Тише, тише. — Был в сопках… едва вырвался оттуда! 50 тысяч заплатил, последние.

На самый же интересный вопрос о том, где эти «сопки», еще более конфиденциально отвечал:

— Мимо ходим… и вы, и я…

Обыватель оглядывался и в зависимости от того, где происходил разговор, по инерции думал, что сопки — это «Версаль», «Русь», а некоторые даже подозревали дом присяжного поверенного, у которого проживало иностранное консульство.

Стоило, однако, обществу вздрогнуть от кошмарных убийств, прогремевших в печати, как в неумной голове обывателя родилось предположение:

— Сопки, куда уводят купцов и домовладельцев, это и есть Безымянная батарея.

Заседание городской думы сегодня было особенно бурным. Гласные-окраинцы и гласные центра никак не могли поладить между собою и достигнуть единения по весьма-таки смачному вопросу:

— «О постановке памятника почетному гражданину города Спиридону Дионисьевичу Меркулову».

Окраинцы настаивали, чтобы памятник был обязательно в Гнилом углу, настолько исключительной достопримечательности Владивостока, что у противников не находилось возражений.

В самом деле, где есть еще на земном шаре другой такой город, у которого был бы Гнилой угол?

Гласные центра не соглашались с такой точкой зрения. Они отстаивали необходимость постановки памятника на сопке против Золотого Рога, для того, чтобы фигура столь знаменитого гражданина города была видна всем прибывающим в порт иностранцам.

Эта именно точка зрения и возымела верх. Возник лишь жаркий спор о том, как поставить фигуру высокоблаженного Спиридона — обращенной к заливу или обращенной к городу.

По сему поводу гласный, доктор Кестлер, произнес высоко прочувствованную речь.

Он сказал:

— Фигура достоуважаемого согражданина должна быть обращена лицом к заливу, чтобы оказать уважение приезжающим во множестве иностранцам.

По сему поводу последовало справедливое возражение:

— Если поставить фигуру лицом к заливу и тем оказать уважение иностранцам, то фигура окажет полнейшее непочтение гражданам города, будучи обращенной к ним спиной и прочими неприемлемыми частями тела.

В результате жарких прений и целого ряда предложений голосовалось закрытой баллотировкой предложение инженера, заведующего городскими электрическими сооружениями:

— Поставить вертящийся памятник, с тем, чтобы во время прихода судов он был обращен к заливу и тем выказывал уважение прибывающим иностранцам, а в остальное время был бы обращен к городу, оказывая уважение его согражданам.

Сие постановление большинством шаров было принято.

Когда Лев Толстой писал свою «Войну и мир», он на это дело употребил несколько лет, поэтому весьма возможны технические несовершенства нашего коллективного произведения, которое не насчитывает еще и года своего существования и не намеревается продолжаться более года.

По прошествии года авторы предполагают начать новый роман, который затмит предыдущий.

Мы считаем необходимым сделать эту оговорку прежде, чем придем к необходимости развить фабулу нашего романа, каковой момент уже наступил.

Теперь уже совершенно ясно, что ни один из авторов этого романа не был причастен к тому, что произошло.