Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 54

— Чай скоро подадут, — сказала она и, посмотрев на сестер, добавила, — оставьте уже это платье. Если оно не будет готово к завтрашнему дню, то я пойду в любом другом тёмном.

Ида печально усмехнулась, низко опустив голову, чтобы скрыть эту усмешку — у Жюли никогда не было темных платьев. Она привыкла носить светлые, яркие цвета. Как же она теперь будет ходить в этом мрачном вдовьем наряде, который сам по себе похож на гроб? К её нежному кукольному личику не подойдет такое обилие черного цвета.

Одина только шляпка уже ужасно старила её. Жюли и черный— это были две не совместимых вещи. А сейчас она еще пыталась казаться такой невозмутимой, как будто происшедшие для неё ничего не значит, её жизнь ничуть не изменилась. Бедная Жюли! Сейчас Ида почему то подумала, что её сестра заслуживала лучшей участи, чем провести остаток своих дней одетой в траурный наряд, медленно умирающей от любви и наблюдающей за тем как растет её единственный ребенок. Ида была более чем уверена, что Жюли не выйдет замуж второй раз.

Снова взявшись за ленточку, Ида на мгновение вспомнила, как сама выглядела в этом платье. К её лицу черный цвет и скорбь шли великолепно, словно она была рождена, что бы носить по кому-нибудь траур. Смогла бы она так же спокойно, как сейчас Жюли, говорить об этом, если бы внезапно умер Эдмон? Или она бы не выдержала этого и, как героиня романа, умерла бы в этот же вечер? Жили они долго и счастливо, умерли в один день и похоронены были вместе, чтобы даже смерть не разлучила их, подумалось Иде и непонятная волна злобы подступила к груди. Нет, разумеется, она бы пережила это и прожила бы ещё лет двадцать и, возможно, полюбила бы снова. Эта мысль и была причиной злобы.

Дверь гостиной снова несмело открылась и в комнату зашла Люси, несущая поднос, на котором стояли три чайных чашки и фарфоровый чайник, расписанный какими-то синими цветами.

— Как раз вовремя, — сказала Моник, откладывая в сторону ткань. — Я уже исколола себе все пальцы!

— Потому что у тебя совершенно глупая привычка шить без наперстка, — ответила Ида. — Я помню, как мама постоянно надевала его тебе на палец, но ты все равно снимала его и говорила, что тебе с ним неудобно.

— Это было давно, — немного обиженно проговорила Моник. — И мне правда было с ним неудобно. Он был мне слишком велик и соскакивал с пальца.

***

Жюли молча сидела перед зеркалом. Пуговицы, обтянутые черным шелком, печально поблескивали на лифе её платья. Воротничок под горло был немного тесноват, но Жюли уже успела привыкнуть к нему. Так же, как успела привыкнуть к своему открытому лицу, которое больше не обрамляли светлые локоны, теперь гладко забранные назад. Ей было неважно, красива она теперь или нет. Ей не для кого боле быть красивой.

— Жюли, мы опоздаем, — Ида остановилась на пороге, глядя на сестру. Жюли взглянула на её отражение в зеркале и печально опустила глаза: Ида тоже была в черном, а на лицо уже была наброшена тонкая темная вуаль.

— Без меня они не начнут, — холодно ответила старшая Воле. — Это всё они устраивают только для меня, чтобы показать свой триумф.

С этими словами она взяла шляпку и надела её на голову, так, как будто это была корона. Иде она в этот момент чем-то напомнила Наполеона, который сам себе возложил на голову венец во время собственной коронации. Только в случае Жюли этот жест выглядел, как подписание приговора о своей же казни. Впрочем, и в таком случае сравнение с Наполеоном было вполне подходящим.

Поднявшись, Жюли взяла перчатки и подошла к Иде.

— Я рада, что всё это кончается сегодня, — тихо сказала она.

— И ты готова вот так спокойно проиграть? Ты ведь, помниться, не любила поражения, — Ида направилась к лестнице.

— Но ведь и ты не умеешь проигрывать, — внезапно проговорила Жюли. — И никогда не делаешь этого.

— А мне казалось, что я терплю одно поражение за другим, — усмехнулась средняя Воле, даже не оглянувшись на сестру. Жюли скорее догадалась о чем она говорит, чем услышала сами слова.

— Держись от него подальше, — Жюли резко остановилась и схватила Иду за локоть, останавливая её. — В нашей семье довольно одной несчастной женщины.

Ида взглянула на сестру с сожалением, которого Жюли не поняла и не могла понять. Как может она не верить тому, кого она любит? Она позволила бы ему обмануть себя, даже наверняка зная про обман.

— Пойдём, а то и вправду опоздаем, — наконец проговорила она. — Не хорошо заставлять себя ждать.

***

Лиц, заинтересованных завещанием Антуана, оказалось куда больше, чем думала Ида и из-за этого она почувствовала себя лишней. Это ощущение усилилось, когда ни один из присутствующих родственников семьи Лондор не поздоровался с Жюли, лишь гордо и презрительно взглянув на неё, так, словно её и вовсе не должно было быть здесь. Маркиза Лондор и Жозефина были непростительно спокойны и апатичны, вместо того, что бы скорбно склонять головы и теребить в пальцах платочки, и непринуждённо разговаривали с нотариусом, невысоким мужчиной лет пятидесяти. Казалось, на сестёр Воле никто не обратил внимания, хотя их прихода только и ждали. Жюли и Моник тут же забились в самый дальний угол, оставив Иду представителем интересов, отчего та почувствовала себя ещё хуже.

— Можете начинать, — наконец проговорила мадам Лондор, окинув сестер Воле ледяным и надменным взглядом, от которого средней виконтессе Воле захотелось, совершенно непочтительно, дать пощечину великосветской даме.

Чтение завещания не заняло и четверти часа. Всё, чем владел Антуан, было распределено между его матерью, сестрой и ещё парой близких родственников. Жюли всё время смотрела перед собой, вцепившись в руку Иды мертвой хваткой. Она ни разу не шевельнулась и не проронила ни звука, стараясь выдержать эту пытку с наибольшим достоинством. Лишь один раз, когда нотариус, откашлявшись, сухим голосом начал чтение, она негромко всхлипнула, но сдержала слёзы, заметив, как все обернулись на неё. А вот Иду трясло от гнева. Ей хотелось выйти в середину комнаты и потребовать от всех этих насмехающихся над её сестрой людей хотя бы немного уважения к горю молодой вдовы. Но, понимая, что это не вызовет ничего, кроме очередной насмешки, она продолжала молча сжимать пальцы Жюли, которые впивались в её ладонь сквозь тонкую кожу перчатки.

Хуже всего было то, что они обе предвидели это и были вынуждены переживать наяву то, что уже десяток раз пережили по дороге сюда. Ида, с совершенно не свойственной ей силой, надеялась на какое-то чудо, что имя Жюли будет упомянуто в самом конце, но чуда, разумеется, не произошло.

И Жозефина, и мадам Лондор, направились к дверям с чувством невероятного достоинства, словно гордились собой за то, что оставили Жюли без единого франка и практически на улице. Остальные шли тихо переговариваясь, довольные, либо же разочарованные, оборотом дела.

— Черт возьми, я не дам им уйти отсюда просто так, не будь я Идой де Воле-Берг, — тихо прошептала Ида, совершенно неподобающим образом упомянув главу Преисподней. Жюли, мгновенно побледневшая, вцепилась в её руку, понимая, что только она сможет удержать сестру. Но Ида была настроена слишком решительно.

— Подождите меня у экипажа, — сухо сказала она, передавая Жюли в руки Моник. — Я хочу поговорить с мадам Лондор.

— Успокойся, — тихо всхлипнула Жюли, закрывая лицо кружевным платочком.

— Мне казалось, мы уже ничего не теряем, — усмехнулась Ида, направляясь к выходу, следом за мадам Лондор и Жозефиной, которые шли ничего не подозревая.

Она догнала их уже на улице. Подбирая длинные юбки и стуча каблуками Ида быстро сбежала по лестнице на мостовую.

— Госпожа Лондор, — окликнула она маркизу, которая стояла возле экипажа и поторапливала Жозефину, — не уделите ли мне несколько минут?

Мать и дочь замерли, и, как можно более гордо, обернулись на виконтессу Воле. Обе прекрасно понимали, что ни вид, ни тон Иды не предвещает ничего хорошего.

— Мне интересно, за что вы так не любите своего сына, — зло прошипела Ида, останавливаясь в шаге от маркизы Лондор, — что бы поступать с его женой подобным образом? Как вы можете гордиться такой низостью, как подделка завещания?