Шерлок от литературы (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна - Страница 34

— Оговорка по Фрейду?

— Если да, то ни о каком проекте ОГПУ речи быть не может. А вот Михаил Аникин считает, что автором «Тихого Дона» является не Крюков, не Шолохов, а Александр Серафимович, сын казачьего есаула. По его мнению, Серафимович пошёл на эту мистификацию, поскольку после публикации такого «белогвардейского» романа мог оказаться на Соловках. По этой причине Серафимович выбрал Шолохова, почти не имеющего образования. В двадцатые годы новой власти было выгодно создавать миф о гениях из народа и творцах «от сохи». Именно Серафимович заметил начинающего Шолохова и помог ему с публикацией «Донских рассказов». Возможно, даже он был их автором и творцом феномена «Шолохов». После смерти Серафимовича в 1949 году, Шолохов не написал ни одного художественного произведения. Аникин даже высказывает предположение, что Шолохов был незаконнорождённым сыном Серафимовича, сиречь, Попова. А это-де фамилия барыни, у которой жила мать Шолохова… Михаил Аникин сравнил и построение фраз у Серафимовича и «Тихом Доне» с помощью методов математической лингвистики и пришёл к выводу, оно полностью совпадает. Ну, — снова почесал нос Литвинов, — тут я — пас. Алгеброй гармонию проверять — это по-сальериевски как-то… Назаров же утверждает, что во время Великой Отечественной Шолохов неожиданно сорвался и поехал за сотни километров, чтобы вызволить откуда-то полуслепого и больного Александра Серафимовича. Короче, свои аргументы есть в пользу каждой версии.

Я перелистал одну из отложенных Михаилом книг.

— Солженицын писал: «Простым художественным ощущением, безо всякого поиска воспринимается: не то, не тот уровень, не то восприятие мира. Один только натужный юмор Щукаря совершенно несовместим с автором «Тихого Дона»…»

Мишель кивнул.

— Он тоже сопоставляет текст и личность автора, и утверждает, что даже Щукарь не Шолоховым сочинён. Лауреат всех премий и дважды Герой Социалистического Труда, по его мнению, вообще ничего складного написать не мог. Да и зачем ему самому трудиться, когда с 1923 года у него полный пансион и обслуга? И всё же… — Литвинов вздохнул. — Он спился. Счастливые — не спиваются. Солженицын же говорит, что первые три тома «Тихого Дона» появились в течение трёх лет: 1927–1929. По пятам был готов и четвёртый. В 1932 был готов и первый том «Целины». Затем последовал перерыв в 27 лет. В 1959-м появился второй том «Целины» — позорный по уровню даже в сравнении с первым. Затем наступило четверть века уже полного молчания. «Пусть поправит меня любой писатель, а я чувствую так: если не занялся бабочками, палеонтологией или иностранными переводами, невозможно зрелому писателю промолчать 25 лет. Впрочем, Твардовский передавал мне сцену о Вёшенском аборигене, как тот сердечно признался почитателю, что не только ничего не пишет, но даже и не читает давно ничего». Это не шутка и не выдумка, говорил Твардовский. Шолохов не только не был писателем, он не был даже читателем, не освоил даже толком синтаксис и орфографию, и, чтобы скрыть малограмотность, дико невежественный, он никогда прилюдно ничего не писал. От Шолохова после смерти не осталось никаких писательских бумаг, пустым был письменный стол, пустые тумбочки, а в его библиотеке не было ни одной книги с его отметками и закладками. Никогда его не видели работающим в библиотеке или в архивах. — Мишель усмехнулся. — Но и это было объяснено и прославлено. В «Литературной газете» одним из шолоховедов после смерти гения был опубликован панегирик. «Все свои замыслы, восхищается он, Шолохов держал в голове, и писал сразу начисто, — никаких черновиков, никаких записных книжек». Тут, конечно, впору смутиться до трепета. Пушкин писал наброски, зачёркивал, переделывал черновики, снова марал и писал заново. Толстой Софью Андреевну изводил бесконечным переписыванием, Гоголь по восемь раз рукописи правил, а Шолохов, выходит, писал легко, как бы по озарению свыше, мук творчества не ведая и зря бумагу не переводя? Подлинно гений…

— И, тем не менее, шолоховеды обороняются…

— Да. 20 мая 1990 года журналист Л. Колодный объявил: рукопись первых двух книг «Тихого Дона» найдена, потом манускрипт был приобретён Институтом мировой литературы РАН. Колодный заявил, что отныне для утверждения шолоховского авторства и доказательств никаких не требуется. Тут он погорячился, конечно. Открытие рукописи только поставило новые вопросы: с какой целью Шолохов, отлично знавший ее местонахождение, с 1947 года мистифицировал общественность, заявляя, что все рукописные оригиналы романа погибли от взрыва немецкой авиабомбы? Но и сам по себе факт записи текста романа почерком Шолохова ничего не доказывает. Необходимо установление отличий рукописного текста от печатного, определение последовательности работы автора над текстом и доказательство творческого характера этой работы. А их нет. Беловая рукопись таким доказательством служить не может, нужен черновик. То, что черновик был, — несомненно: такие романы набело не пишутся. Однако по какой-то причине предъявить его не представлялось возможным. Почему? Потому что черновик не только не снимал с Шолохова подозрений в плагиате, но явно становился изобличающим документом. Посему, когда пришлось все-таки предъявить текст, мастерила его вся семья — Шолохов, жена и свояченица.

— Значит, ты не веришь утверждениям шолоховедов о подлинности авторства?

— Мне не показалось, что в основе их аргументации лежат научные принципы исследования. По характеру отбора самих аргументов, нежеланию и неспособности вести диалог с оппонентами, алогичности и повышенной эмоциональности в дискуссии я вижу, что основная деятельность «шолоховедения» направлена вовсе не на выяснение, что происходило на самом деле в 20-е годы, а на поддержание и укрепление существующей с советских времён мифологии. Их цель — не допустить пересмотра сложившихся представлений. При этом пусть Солженицын, в чём я лично сомневаюсь, завидовал Шолохову, но ведь каждое новое поколение филологов тоже недоумевает. И поколение писателей — тоже. И я не завидую Шолохову, как можно завидовать несчастному спившемуся человеку? Я его жалею.

— И новых аргументов у них нет?

— То, что я читал — не впечатлило. Вот пример. Ф. Бирюков попытается доказать невозможность авторства Ф. Д. Крюкова. В его статье в качестве важного аргумента в пользу Шолохова приводится то, что персонажи романа имеют реальных прототипов, которых сам Шолохов хорошо знал. «Шолохов знал рабочего, вальцовщика с мельницы, Тимофея, прозвище — Валет. Был он красногвардейцем. Стал одним из героев романа…» И Бирюков не видит, что такой аргументацией, не подкреплённой критическим разбором и перекрёстной проверкой этих сообщений, открывается поле для самых произвольных умозаключений? Далее он пишет: «Автор полагал, что Валет погиб, изобразил его похороны, могилу. Но потом оказалось, что он жив…» Так почему же мы должны считать этого Тимофея прототипом? Чью могилу изобразил Шолохов? Дальше — вообще перл. «На могиле какой-то старик поставил часовню… внизу, на карнизе мохнатилась чёрная вязь славянского письма: «В годину смуты и разврата не осудите, братья, брата». «…Философская мысль та же, что у Пушкина…», сообщает нам Бирюков. На самом деле это стихи Голенищева-Кутузова: «В годину смут, унынья и разврата не осуждай заблудшегося брата…» При этом анализ дневников и записных книжек Крюкова подтверждает, что Голенищев-Кутузов был его любимым поэтом. Сиречь, строки любимого поэта Фёдора Крюкова лежат в основе сцены романа! А как же вальцовщик с мельницы по имени Тимофей? А фиг его знает. И это — литературоведение? Поверхностными аналогиями можно доказывать всё, что угодно. Но проблема авторства при этом решена не будет.

— Это верно…

— Далее Бирюков пишет: «Не смущает противников Шолохова и шолоховское признание, что Крюкова он не читал». Но, пардон, а Бирюков проверял достоверность шолоховских слов? Действительно ли Шолохов ничего не слыхал о Крюкове? А. Солдатов, знавший Шолохова с самых первых лет его жизни, утверждал, что Шолохов не только прекрасно знал имя Крюкова, но лично в 1918 году брал читать из их дома журналы «Русского богатства» с произведениями Фёдора Дмитриевича, а будущая жена Шолохова, Мария Громославская, училась в 1918 г. в Усть-Медведицкой гимназии, директором которой в то время был Крюков. Поэтому и её заявления, что она, якобы, не знала и не читала Крюкова, являются ложью и направлены на сознательный обман исследователей романа. Крюкова на Дону не читал только неграмотный. Снова Бирюков: «А как мог будущий тесть Шолохова овладеть рукописями умершего Крюкова? И как он тогда, в 1920 году, смог предвидеть, что у него зятем будет не кто иной, а литератор?»