Три года счастья (СИ) - "Kath1864" - Страница 167

Она видела все своими глазами.

Она открыла для себя ночь.

Серая полоска дороги.

София смотрит на мирно спящую Алекс на заднем сиденье автомобиля, ведь ведьма, которая напророчила Майклсонам падение – самый важный свидетель и игрок в этой игре, переводит взгляд на Касла. У него пронзительные светлые-зеленые глаза, заставляющие ее бедное сердечно вздрагивать и прижиматься к самым ребрам в попытке, видимо, выскочить наружу, и глубокий баритон, мягкий, обволакивающий, но так часто делающий слишком больно. Больно, потому что может и не нужно было затеивать все это. Если все это обречено на провал? Если не нужно ехать в Новый Орлеан?

Касл лично дал указание выстреливать волков обитающих на болотах Нового Орлеана.

Это ведь тянет на дно.

Ужасным драконом же может стать кто угодно. Клаус Майклсон или Люсьен Касл. Ей не нужен особый дар ясновидения, чтобы предугадать, что в этой войне победитель будет только один.

Что-то останавливает.

Что-то мешает.

Или, у Софии более обоснованно, чувства, спрятанные глубоко-глубоко.

Защитить себя.

Защитить тех, кто дорог.

Этот дракон может уничтожить все: страх поглощает ее с виртуозностью самой неизлечимой болезни, впитываясь в кровь, замедляет ее течение и приливая к неизменно бьющемуся сердцу. Оно, спрятанное в клетке из ребер, будто чувствует, что Люсьен самоубийца — при виде Клауса ухмыляющегося и испачканного кровью. Она до сих пор вздрагивает вспоминая его ухмылку и подбородок испачканный кровью. Даже если попытается убедить остановиться, то Люсьен не послушает ее, какая теперь разница, ведь уже поздно и он жаждет мести.

Не убедит остановиться и это потащит ко дну. Клаус Майклсон убьет его, как только все карты раскроются и он поймет, кто его настоящий враг.

Она видит перед собой свет фар.

Софии кажется, уже который год она стоит на обочине темной дороги с протянутыми ладонями, держа бьющееся в конвульсиях сердце, а по запястьям вниз течет кровь. Мимо неизменно проезжает, но на нее бросают лишь быстрые взгляды, не замечая главного.

Главное, что кроме жажды отмщения за семью София еще не желает, чтобы пострадали те, кто вошли в ее сердце.

Смотреть, но не наблюдать.

Похоже на правду, ведь Люсьен смотрит на нее, но ни черта не видет. Не слышит ее внутренного крика и мольбы развернуть машину.

Но она всего лишь наемница и ведет свою игру.

Внезапно вибрирует телефон, и конец представляется вполне очевидный.

Конец – смерть.

А что здесь фантазировать?

Все же очевидно.

Алекс вдыхает, отворачивается.

Низкий голос в динамике Тристана, который говорит, что прибудет в Новый Орлеан, как только убедится, что Авроре понравится в Тибете. Как бы глупо это ни было, во второй раз Люсьен верит ДеМартелю и улыбка проскальзывает, когда Люсьен слышит голос Авроры.

Это просто и болезненно одновременно. Как сорвать пластырь с незажившей раны: резкая, отупляющая сознание боль, а затем — только тишина.

Он отключается, а Касл жмет по тормозам, что Алекс даже выругивается, цепляется руками в кресло, но Касл молчит и покидает автомобиль.

Ну что же, кому-то в жизни достается.

— Ты вообще выжил из ума, Касл? Что происходит?

— Ты останешься здесь, София, потому что я не желаю, чтобы твоя жажда мести может испортить все веселье. Я позвоню, когда будет нужно, а пока контролируй все.

Говорят, что сила в правде, а значит в споре с Никлаусом Майклсоном прав Люсьен Касл.

Но в этом мире нет правды.

Бесполезно искать правду.

Дорога, у обочины которой она стоит, освещена единственным фонарем, сердце наконец останавливается — наверное, просто жутко устало. По дороге никто не едет — полнейшее одиночество — и София остается стоять так, с протянутыми ладонями, минуту как погибшая, но так и не разучившаяся дышать.

Люсьен оставляет ее, говорит, чтобы она не вмешивалась, пока он не даст позволения.

Так он защищает ее?

Отдалив?

Нет, в этой сказке не разобрать, кто принц, а кто дракон.

Эту ночь ей придется провести в придорожном мотели.

Кипяток в чашке давно остыл, и она бы наверняка заметила это, если бы не была так увлечена ничем. Сидя на полу, спиной к двери, она пустым взглядом смотрит на то, что осталось — ненужные предметы в ненужной жизни, не иначе.

У нее была цель отомстить.

Внутри разливается вселенская пустота.

Если земля прямо сейчас разойдется у нее под ногами, станет ли она сопротивляться? Нет, конечно. Да и на кой черт оно ей надо? Падать вниз проще, чем пытаться подняться наверх. Уж это она запомнила сполна.

Время переходит с бесконечных секунд на долго тянущиеся часы. Она понемногу осознает, что сидя здесь, у двери комнаты , исправить ничего не удастся. Ну, а что, по сути, она может исправить? Люсьен ясно дал знать, что в этой игре ей нет места.

У Софии дрожат пальцы, но она все же встает и идет в сторону ванной. Включает холодную воду в умывальнике, набирает воду и умывает лицо. Смотрит в зеркало и видит не себя, нет, другую, уставшую и жутко ко всему безразличную женщину. Впрочем, это и не удивительно — она все еще не плакала с его тех самых пор, как стала наемницей. Зачем?

Ей хочется поскорее закрыть глаза, как будто завтра утром она проснется в другом мире, где все –начиная от начала и до конца — сказки — не вымысел. Где принцы спасают принцесс из и побеждают драконов, где долго и счастливо в конце, где справедливость.

Но Софии пора бы признать: она не принцесса, поэтому и Люсьен не принц . Только вот дракон — уничтожил все до того, как главный герой ее сказки узнал о своей роли. Узнал о смерти и том, что долго и счастливо не выйдет.

Как жаль.

*** Новый Орлеан. ***

Ей жутко хочется спать: глаза режет от света, хотя в гостиной горит только торшер. Ее племянница только уснула, а Никлаус решает, что ему нужно поохотится. Каким бы хорошим отцом Майклсон не был, но даже его личному ангелу Камилле не удается уговорить Майклсона послушать его. Видимо их беседы не такие уж и полезные, если Клаус более не заинтересован в исцелении души и того, как вымолить прощение брата, и при любом удобном случае закрывается в мастерской.

Фрея тянется к халату, запахивая полы и подвязывая их пояском.

Застывает в паре шагов в паре шагов от двери. Ее брат только вернулся, а на часах два ночи.

Элайджа не показывался целый день и если бы не пришел сейчас, то Фреи бы вероятнее снились черные сны.

— Я знаю, что тебе тяжело, но я пыталась звонить.

— Я был в зале Марселуса, слушал уличных музыкантов, сидел в баре, охота и очередная отнятая душа.

— Только бы не появляться дома. Я поняла. Завтра полнолуние. Хейли должна увидеть Хоуп.

Голос Фреи разрывает безмолвную тишину.

— Брат, я вновь планирую семейный ужин, попытайтесь хотя бы поговорить, вижу ты в настроении и не откажешь мне, - в тоне будто просьба, мольба.

Элайджа не знает. Распахнутые полы пиджака. Его лицо бледное и изнуренное, какое-то постаревшее разом, что ли. Взгляд карих глаз, устремленный на нее, предельно отчаянный, почти безнадежный.

— Зачем, ты ждала меня, сестра?

— Я желаю мира в доме, только тогда я успокоюсь.

— Спи спокойно, сестра. Завтра я буду на ужине. Я обещал тебе и контролирую себя.

— Ну, теперь можешь идти.

Элайджа делает шаг вперед, переступает порог и оказывается от нее в паре шагов, не больше.

Он, кажется, не думает о том, что ступил на пепелище, но Фрея ведь видела. Видела много раз образ женщины, что ступила на пепелище и идет на встречу к ее брату. Она не видела лица этой женщины и предпочитала думать, что это Хейли, а раскалённые угли – испытание, которые предстоит пройти Элайджи и Хейли, ведь между ними все так сложно. В воздухе здесь все еще медленно оседают частички пепла. Может, это пепел чьего-то сердца?

Опустошенный, поднимается вверх по лестнице, а Фрея может вздохнуть спокойно, расслабиться и выпить бокал красного вина, заняться маникюром.