Три года счастья (СИ) - "Kath1864" - Страница 114

В этом доме холодный мраморный пол, ведь ступая вперед она ощущает только холод. Кетрин Пирс любит холод и зиму. Вечную зиму. Теперь Кетрин Пирс ненавидит ощущать этот холод. Сверкающий под светом огромных стеклянных люстр, стены украшены картинами, старинная мебель.

Пирс выходит на улицу, только потому что у нее завибрировала телефон, который та сжимала своих руках. Слишком дорого ей было это устройство, чтобы оставлять его без присмотра.

Если выйдешь на улицу, увидишь забор, тебя окружат деревья, трава яркая, мягкая и мокрая из-за росы. Цветы - это произведение искусства! Яркие розы, тюльпаны, лилии,окружают тебя и ты вдыхаешь этот аромат. Если и есть Рай, то он здесь, вот только рядом с ней нет Элайджи. Обернулась: снаружи дом ни сколько не уступает дому внутри. На верхнем этаже виднеется труба. Как только Кетрин видит нее, то сразу чувствуешь тепло мраморного камина, искры огней и то, как они вечерами будут сидеть здесь вместе с Элайджей, смотреть на языки пламени и он обязательно буде ей что-то шептать . Неужели она в нем нашла своего принца. Черного принца. Да и Пирс не свойственно верить во все это.

Возле входной двери стоят большие фонари, Кетрин идет по каменной дорожке, ведущей вокруг дома, ступает босыми ногами по камням, которые причиняют только боль, словно лезвия режут пятки, но сейчас ей и вправду наплевать. Около дорожки стоит железная лавочка на которую присаживает Кетин, отвечает на телефонный звонок. Неужели все это принадлежит одной ей, неужели это покой и неважно, Ад или Рай, и кажется, что перед тобой целый мир. Мир и уют, которые можно обрести в подобном месте, а сейчас она еще слышит его тихий голос. Ледяные перила скамейки жутко неудобные, но ей наплевать,

только бы он разговаривал с ней.

Она слышит только шорохи в трубке телефона. Молчание — одно на двоих. С лучшим ним слова давно не нужны. Зачем, когда уже столько лет вы будто думаете вместе. Зачем, если будучи на расстоянии они знают, о чем думают. Знают, чего желают. Знают, что любят.

Кетрин никогда не говорила, не рассказывала. Элайджа все понял с самого начала, заставил ее говорить.

— Элайджа, я сейчас словно в Раю, только тебя нет рядом.

Элайджа, мог и не спрашивать, где это место, ведь очень скора но все увидит своими глазами. То, это не имеет значения. Просто звук еголоса, чтобы заполнить пустоту, от которой в груди такая яма, что хочется зажмуриться и прыгнуть. И считать, считать, считать, пока будешь лететь к самому дну… К дну, которого может даже не быть. К дну, если ее не будет рядом, а в сердце огромная, черная дыра.

— И где-же это место, моя Катерина. Куда мне ехать? Уиллоби?

— Это за городом и здесь так тихо… Я нашла заброшенный особняк за городом, внушила оформить документы на мужчину, который пригласил меня, а затем умер. Я перегрызла ему глотку, так что дом в нашем распоряжении, дорогой. Не считая этих ужасных рабочих и запаха краски, еще не сделали нашу спальню, там только постель, ведь не буду же я спать на полу, но сегодня решают вопрос с камином и ванной комнатой .

— Ты делаешь ремонт для нас?

— Я не собираюсь жить в пыли и грязи, так что я все еще терплю эти ходячие мешки с кровью, которые желаю опустошить.

Выпустит струйку холодного воздуха. И, вроде бы, даже не смотрит вдаль. Копается в мыслях и ненавидеть себя за слабость, за то, что не смогла и позволила любви встать на ее пути…

Свобода - это уже паранойя. Здесь она обрела свободу. Здесь нет Клауса. Здесь ей не грозит опасность, а скора и он присоединится к ней.

— Уверена, что тебе понравится.

— Я и не сомневаюсь, Катерина.

— Здесь мне спокойно и свободно. А когда ты ощущаешь свободу. Когда ты свободен, Элайджа : от своей семьи, предрассудков, запретов. Расскажи мне…

— Возможно, когда играю на пианино или фортепиано. Играю не мелодию великого композитора, а импровизирую и это – часть меня. Музыка отражает мою сущность, когда я счастлив или грущу. Играть в каком-нибудь джазовом коллективе в одном из баров Нового Орлеана. Там, где зародился джаз.Джаз ведь музыка не для всех.Джаз – творчество в котором можно выразить себя. Джаз-импровизация, а чтобы импровизировать нужно иметь внутреннюю свободу. В тот момент на моем лице улыбка, руки словно не слушают нажимая на клавиши и это ощущение. Словно ты душой чувствуешь музыку, мелодию, ритм, заново обретаешь себя.

— Счастья. Тогда ты счастлив.

— Счастья и умиротворения, в гармонии с собой.

— О, ты обязательно мне сыграешь, Элайджа. Я должна увидит то, момент, когда ты и вправду счастлив, не думаешь о спасении задницы своего братца или семьи.

— А ты? Что будешь делать ты в тот момент, Катерина?

— А я буду рядом с тобой, пьяна, с бутылкой старого друга - бурбона, возможно даже танцевать на барной стойки. Я буду счастливая, если и ты будешь счастлив. Я буду чувствовать тебя. Если ты будешь играть эту мелодия для меня.

— Я обязательно сыграю для тебя, а сейчас.

— А сейчас я прощаюсь с тобой Элайджа. Ты слышал эти ужасные звуки? – Кетрин отнимает телефон от уха, чтобы Элайджа мог слышать звуки работающих приборов. — Мне нужно убить этих идиотов, если они не заткнуться или установят диван в гостиной, не так как я сказала.

— Милосердие, моя Катерина? Оно стучится в сердца каждого.

— Я не проявляю милосердие.

— Очередная ложь. Я очень скора приеду к тебе.

— Я перезвоню тебе, как только оденусь и позавтракаю третьей положительной.

Проводит тонким пальчиком по сенсорному экрану, сжимает в руках белый iPhone, идет по каменной дорожке возвращаясь в особняк. Рабочие замерли ,увидев хозяйку дома на пороге дома.

— Заткнитесь! И кто станет моим завтраком?

Ухмылка на нее лице не предвещает ни чего хорошего для них, потому что ей и вправду наплевать. Потому что сейчас Кетрин не думает, а строители даже не думают, что они слово ягнята, а Кетрин хищник, опасный хищник. Ее ухмылка, белок глаз краснеет, под глазами набухают в самых легких, и теперь она сверкает белоснежными клыками, оказывается рядом с одним из мужчин, вгрызается в глотку, а у него тянет жилы. Так больно. Больно даже дышать. Она тянет из него жизнь во блага своей, наполняет свой организм кровью. А после, отбросит труп и прикажет избавиться от него. Ей ведь плевать, правда, одной жизнью больше, другой меньше. Правда, Кетрин Пирс это никогда не волновала. Не волнует и сейчас, когда она поднимается вверх по лестницы. Это ее образ жизни, который Пирс не желает менять. Она ведь привыкла относиться с презрением.

— Уберите здесь,- бросает фразу, прежде, чем скрыться на втором этаже.

Унизительно ли, что они должны выполнять ее приказы и вытирать кровь с мраморного пола, избавляться от трупа. У них нет страха, потому что никто их волю подавили. Никто и никогда не должен был — не видеть, не знать, не заподозрить даже… Кетрин красивая и наглая.

У неё все пять веков, считай, были однообразны, серые, неинтересны - погони от Клауса и всё. Да, могла жить в своё удовольствие, но нет, не могла - страх мешал ей. За эти 500 лет Кетрин вычеркнула из своего рациона “понимание”, “забота”, “любовь”. Ведь эти понятия ей были ни к чему. Незачем. Она их просто забыла.

Будь эта вампирша Катериной, будь эта вампирша в 1490 году, она ждала бы счастья, сколько бы не потребовалось. Но Кэтрин Пирс сейчас и здесь. И сейчас и здесь она понимает, ей нужны понимание, забота, любовь, Элайджа… Он ей нужен.

А нужна ли она ему? Чёрная. Проклятая. Бездушная. Да, нужна, только она в этом слабо верит. Веры нет и не было. Никогда не было. Вера была у Катерины, но Катерина умерла, а с ней умерла вера в добро, в справедливость, в любовь. Из белого, который означает чистоту и невинность, превратилось всё в чёрное. Белая душа Катерины Петровой обратилась в чёрную душу Кетрин Пирс, в алый – цвет крови.

Только бы сердце не сломалось в руках Элайджи, только бы он не вырвал ее сердце. Только бы эта любовь длилась вечно. Кетрин не верит, но чувствует.