Разыскания истины - Мальбранш Николай - Страница 55

Мне кажется, приведенные доводы довольно ясно показывают, что предрассудок, по которому наши ощущения находятся в предметах, является основанием многочисленных заблуждений в физике. Теперь следует еще привести другие примеры, взятые из морали; в этой области данный предрассудок, соединяясь с другим, по которому объекты наших чувств суть действительные причины наших ощущений, является также весьма опасным.

I. На всяком шагу можно встретить в мире людей, привязанных к чувственным благам: одни любят музыку, другие — хорошо поесть, третьи, наконец, чувствуют влечение к другим вещам. Приблизительно следующим образом должны были они рассуждать, дабы убедить себя, что все эти предметы суть блага. Все приятные вкусовые ощущения, которые мы ищем в пиршествах, эти звуки, ласкающие ухо, и тому подобные удовольствия, которые мы ощущаем в других случаях, без сомнения, заключаются в чувственных предметах, или, по крайней мере, под влиянием этих предметов мы чувствуем их и

124

только через посредство последних можем наслаждаться ими. Невозможно также сомневаться в том, что удовольствие — хорошо, а страдание — дурно; в этом мы внутренне убеждены; а следовательно, предметы нашей привязанности суть блага весьма действительные, к которым мы должны стремиться, чтобы быть счастливыми.

Таково наше обычное рассуждение, которое мы делаем, по большей части даже почти не замечая его. Итак, думая, что наши ощущения находятся в предметах или же что предметы сами по себе могут нас заставить их ощущать, мы рассматриваем в качестве наших благ вещи, над которыми стоим неизмеримо выше и которые, самое большее, могут воздействовать на наши тела и вызывать некоторые движения в их фибрах; но они никогда не могут ни воздействовать на наши души, ни заставить нас чувствовать удовольствие или страдание.'

II. Конечно, раз душа наша не воздействует на самую себя под влиянием изменений, происходящих в ее теле, то лишь одному Богу может принадлежать эта власть; и раз не она сама причиняет себе удовольствие или страдание сообразно различным колебаниям фибр ее тела, что кажется наиболее вероятным, потому что она чувствует удовольствие и страдание независимо от своего согласия на это, то я не знаю, какая иная воля, кроме воли Творца природы, могла бы быть столь могущественна, чтобы заставить душу чувствовать их.

В самом деле, лишь один Господь составляет наше истинное благо. Он один может даровать нам все те радости, какие нам доступны. Он предназначил, чтобы мы находили их в познании Его и любви к Нему; и те удовольствия, которые Он связал с движениями, происходящими в нашем теле, дабы мы заботились о сохранении его, крайне малы, слабы и кратковременны, хотя в том состоянии, в какое привел нас грех, мы как бы стали рабами их. Но те радости, которые дает Господь избранным своим на небесах, бесконечно превзойдут эти удовольствия, потому что Он создал нас для того, чтобы мы познавали и любили Его. Ибо, наконец, и порядок вещей требует, чтобы мы чувствовали наибольшие удовольствия, когда обладаем наибольшими благами, а так как Господь неизмеримо выше всего, то и удовольствие тех, кто обретет Его, конечно, превзойдет все другие удовольствия.

III. Только что сказанное нами о причине наших заблуждений относительно блага дает возможность понять ложность воззрений стоиков и эпикурейцев на высшее благо. Эпикурейцы полагали его в удовольствии, и так как удовольствие в такой же степени дается пороком, как и добродетелью, и даже обыкновенно скорее первым, чем вторым, то и установился взгляд, что они дозволяли себе всякого рода наслаждения.

Главная причина их заблуждения заключается, во-первых, в ложном положении, что объекты их чувств содержат нечто приятное

I Я объясню в последней книге, в каком смысле предметы действуют на тело.

125

или что они — действительные причины удовольствий, ощущаемых ими; во-вторых, во внутреннем убеждении, что удовольствие есть благо для них, по крайней мере в то время, когда они наслаждаются им; поэтому-то они и предавались всем страстям, если не опасались, что это может повлечь за собой какие-нибудь неприятные последствия. Между тем они должны были бы рассудить, что удовольствие, обретаемое в чувственных вещах, не может содержаться в этих вещах ни как в своих действительных причинах, ни каким бы то иным образом, а следовательно, чувственные блага не могут быть благами по отношению к нашей душе и т. д., как мы это уже объяснили.

Стоики, убежденные напротив, что чувственные удовольствия даются лишь в теле и ради тела и что душа должна иметь свое особое благо, полагали счастье в добродетели. Источник их заблуждения коренится в том, что они думали, будто чувственные удовольствия и страдания не находятся в душе, а только в теле; и это ложное положение служило им затем основанием для других ложных заключений, как-то: страдание не есть зло, удовольствие не есть благо; удовольствия чувств не блага сами по себе; они общи и людям, и животным и т. д.

Легко, однако, видеть, что если эпикурейцы и стоики ошибались во многом, то кое в чем они были правы. Ибо счастье блаженных состоит лишь в совершенной добродетели, т. е. в познании Бога и любви к Нему и в той тихой радости, которая всегда связана с ними.

Итак, заметим же хорошенько, что внешние предметы не заключают в себе ничего ни приятного, ни неприятного, что они не являются причинами наших удовольствий, что мы не имеем основания ни страшиться, ни любить их; одного лишь Бога должно страшиться и должно любить, так как Он один настолько могуществен, что может нас покарать и вознаградить, заставить нас чувствовать удовольствие или страдание; наконец, лишь в одном Боге и лишь от» Бога должны мы надеяться получить удовольствия, к которым влечет нас столь сильное, столь естественное и праведное стремление.

ГЛАВА XVIII

I. Наши чувства вводят нас в заблуждение даже относительно таких вещей, которые не принадлежат к чувственным. —

II. Пример, взятый из разговора людей. — III. Не следует придавать значения внешности.

Наши чувства обманывают нас не только относительно чувственных предметов, как-то: света, цветов и других чувственных свойств; — они обольщают нас даже в предметах, которые не

126

подлежат им, мешая нам рассматривать последние с тем вниманием, какое необходимо для основательного суждения. Это явление заслуживает некоторого объяснения.

Серьезное и глубокое стремление разума получить ясные и отчетливые идеи о предметах безусловно необходимо, если мы хотим узнать, что такое предметы сами по себе. Ибо как невозможно познать красоты какого-нибудь художественного произведения, не открыв глаза и не смотря на него со вниманием, так и разум не может познать с очевидностью большую часть вещей и взаимных отношений их друг к другу, если он не будет рассматривать их со вниманием. Несомненно же, что ничто так не отвлекает наше внимание от глубокого рассмотрения предметов, лишая возможности получить о них ясные и отчетливые идеи, как наши собственные чувства, а следовательно, ничто нас так не удаляет от истины и не повергает вслед затем в заблуждение.

Для полного понимания этой истины необходимо знать, что три рода познания души, именно: чувство, воображение и разум — не затрагивают душу одинаково, а следовательно, она и не уделяет одинакового внимания тому, что познает посредством их; ибо она внимательно относится к тому, что ее сильно затрагивает, и весьма слабо реагирует на то, что на нее незначительно действует.

То, что душа воспринимает чувствами, ее сильно затрагивает и чрезвычайно привлекает к себе; то, что она познает воображением, затрагивает ее гораздо меньше; то же, что душа получает через рассудок, т. е. я хочу сказать, что она познает чрез самою себя или независимо от чувств и воображения, почти не пробуждает ее. Ни для кого не представляет сомнения, что самое незначительное страдание более обращает на себя разум и сильнее привлекает его внимание, чем размышление над предметом несравненно большей важности.