Разыскания истины - Мальбранш Николай - Страница 32

Итак, я говорю, что со стороны рассудка все различие между простым представлением, суждением и умозаключением сводится к тому, что в простом представлении рассудок созерцает простую вещь без всякого отношения ее к чему бы то ни было; в суждении рассудок представляет отношения между двумя или несколькими вещами; и, наконец, в умозаключении он представляет отношения, существующие между отношениями вещей. Так что все эти действия рассудка' суть не что иное, как чистые перцепции.

Когда мы, например, представляем два раза 2 и 4, то это есть простое представление. Когда мы судим, что дважды 2 есть 4 или что дважды 2 не есть 5, тогда рассудок опять-таки лишь представляет отношение равенства между дважды 2-мя и 4-мя или отношение неравенства между дважды 2-мя и 5-ю. Итак, суждение, со стороны рассудка, есть лишь представление отношения, существующего между двумя или несколькими вещами. Но умозаключение есть представление отношения не между двумя или несколькими вещами, ибо это было бы суждение, но представление отношения, существующего между двумя или несколькими отношениями двух или нескольких вещей. Так, когда я заключаю, что, если 4 меньше 6, а дважды 2 равно 4 и, следовательно, меньше 6, я тогда не только представляю отношение неравенства между 2 и 2 и 6, ибо это было бы лишь суждение, но отношение неравенства между отношением дважды 2-мя и 4-мя и отношением 4-х к 6-и, что есть умозаключение. Итак, рассудок лишь представляет, и лишь воля одна судит и решает, останавливаясь произвольно на том, что представляет ей рассудок, как только что было сказано.

' Я принужден говорить здесь обыкновенным языком. В своем месте будет выяснено, что эти действия рассудка суть не что иное, как модификации души, происшедшие под влиянием божественных идей, т. е. законов единения души с Высшим разумом и собственным телом.

54

II. Между тем, когда мы рассматриваем вещи вполне очевидные, нам кажется, что мы даем свое утверждение уже непроизвольно, так что мы склонны думать, будто о них судит никак не наша воля, а рассудок.

Чтобы понять свою ошибку, надо знать, что вещи, которые мы рассматриваем, представляются нам вполне очевидными только тогда, когда рассудок рассмотрел все стороны их и все отношения необходимые, чтобы судить о них; отсюда происходит, что воля, не имея возможности хотеть чего-либо, не зная этого предмета, не может уже действовать на рассудок, т. е. она не может более желать, чтобы он представил ей что-нибудь новое в ее предмете, потому что он рассмотрел уже в нем все стороны, имеющие отношение к вопросу, который подлежит решению. Воля, стало быть, принуждена положиться на то, что рассудок ей уже представил, и перестать действовать на него и побуждать его к новым бесполезным рассмот-рениям. Этот-то покой и есть, собственно, то, что называется суждением и умозаключением. Итак, этот покой или это суждение, не будучи свободным, когда вещи имеют наибольшую очевидность, кажется нам также и непроизвольным.

Но пока остается что-нибудь неизвестное в предмете, который мы рассматриваем, или если мы не вполне уверены, что мы раскрыли все, что было необходимо для решения вопроса, как это бывает почти всегда в вопросах трудных и заключающих несколько отношений, мы свободны не давать своего утверждения, и воля может еще повелеть рассудку обратиться на что-нибудь новое; вот почему мы склонны думать, что суждения наши об этих предметах произвольны.

Однако большинство философов утверждают, что даже те суждения, которые мы составляем о вещах, нам малоизвестных, не суть акты воли; и они требуют вообще, чтобы утверждение истины было бы актом рассудка, что они называют утверждением (assensus) в отличие от утверждения блага, которое они приписывают воле и которое называют согласием (consensus). Причина различия, делаемого ими, и их заблуждения следующая.

В состоянии, в каком мы находимся, мы часто, конечно, познаем истины, не имея основания сомневаться в них, так что воля отнюдь не безучастна в утверждении, которое она дает этим очевидным истинам, как мы только что объяснили. Не то по отношению к благам. Между ними мы не знаем ни одного, которое не допускало бы сомнения в том, что мы должны его любить. Наши страсти и наши наклонности, которые естественно влекут нас к чувственным удовольствиям, являются хотя смутными, но очень сильными стимулами, по причине испорченности нашей природы, и делают нас равнодушными и безучастными даже в нашей любви к Богу; так что, ясно сознавая свое равнодушие, мы внутренне убеждены, что мы пользуемся своей свободой, когда любим Бога.

Но мы не замечаем также, что мы пользуемся своей свободой, давая свое утверждение истине, главным образом тогда, когда она

55

представляется нам вполне очевидной; и это заставляет нас думать, что утверждение истины не акт воли. Как будто нашим действиям, чтобы быть произвольными, нужно быть безразличными, и как будто блаженные не любили Бога вполне произвольно, не будучи отвлекаемы от своей любви к Нему чем бы то ни было; подобно тому, как мы даем свое утверждение очевидному положению, что дважды 2 есть 4, и нас от этого не отвлекает никакое положение, имеющее противоположный характер.

Но чтобы понять отчетливо различие, существующее между утверждением, какое воля дает истине, и согласием, какое она дает добру, нужно знать различие между истиною и добром, взятыми в обычном их значении и по отношению к нам. Это различие состоит в том, что добро касается нас и нас затрагивает, а истина нас не затрагивает; ибо истина заключается лишь в отношении двух или нескольких вещей между собою, а добро — в отношении вещей к нам со стороны пригодности их для нас.* Вот почему относительно истины есть только один акт воли: ее утверждение или ее согласие на представление отношения между вещами; и есть два акта воли касательно добра; ее утверждение или ее согласие в пригодности вещи для нас, и ее любовь или ее стремление к этой вещи. Эти акты весьма различны, хотя обыкновенно их смешивают. Ибо существует большое различие между простым утверждением и влечением в силу любви к тому, что представляет разум, потому что часто дается утверждение и таким вещам, существования которых мы вовсе не желали бы и которых мы избегаем.

Итак, если хорошо обсудить все это, мы ясно увидим, что воля всегда дает утверждение не вещам, если они ей неприятны, а представлению вещей. Причина же, почему воля соглашается всегда на представление вещей вполне очевидных, как мы это уже сказали, заключается в том, что нет более в этих вещах никакого отношения, которое нужно было бы рассмотреть и которого рассудок не заметил. Так что воле как бы необходимо перестать колебаться и напрягать себя без пользы и необходимо дать свое утверждение с полною уверенностью, что она не обманулась, потому что нет более ничего, на что она могла бы направить свой рассудок.

Особенно следует заметить, что в том состоянии, в каком мы находимся, мы познаем вещи весьма несовершенно и, следовательно, нам безусловно необходимо обладать тою свободою выбора, благодаря которой мы можем избежать заблуждений.

Чтобы признать необходимость этого, надо обратить внимание на то, что наши природные наклонности влекут нас. к истине и добру; поэтому воля, стремящаяся лишь к вещам, о которых разум имеет некоторое познание, должна стремиться к тому, что имеет видимость истины и добра. Но так как не все, что имеет види-

' Геометры любят не истину, а познание истины, хотя говорится обратное.

56

мость истины и добра, всегда таково, каким кажется, то ясно, что если бы воля не была свободною и если бы она неуклонно и необходимо стремилась ко всему, что имеет видимость истины и добра, то она ошибалась бы почти всегда. Отсюда можно было бы заключить, что творец ее был бы также виновником ее заблуждений и ошибок.

III. Итак, свобода дана нам Богом для того, чтобы мы старались не впадать в заблуждение и во все бедствия, которые сопровождают наши заблуждения, чтобы мы никогда окончательно не успокаивались на вероятностях, но только на истине, т. е. никогда не переставали •бы упражнять свой дух и повелевать ему исследовать до тех пор, пока он не осветит и не раскроет все, что нужно расследовать. Ибо- истина почти всегда неразлучна с очевидностью, а очевидность состоит не в чем ином, как в ясном и отчетливом созерцании всех частей предмета и всех его отношений, необходимых для произнесения основательного суждения.