Из блокады (СИ) - Волков Константин Борисович - Страница 64

- Ладно! - Асланян горестно покачал головой. - Волколаки, не волколаки, всё едино. Хуже, что моего человека обидел! Александр помощь ждал, а ты... эх ты!

- Артур, сам посуди, - заговорил я покаянно, - я даже предположить не мог, что этот душегуб - твой! Одного он ранил, а второго и вовсе убил, вдобавок ещё и броневик сломал. А это ж имущество Посёлка! За такие дела надо бы вздёрнуть бандита на самой высокой берёзе! А мы его судить хотели, чтобы, значит, по закону.

- Ну, хорошо, - ехидно сказал Пасюков, - сюда бы его привёл! Мы бы разобрались, кто чего заслуживает. А ты тайком норовишь.

- Да ну! - изумился я. - Неужели тайком? Первым делом к вам и пришёл. А остальные решили в лесу переждать, потому что испугались. Увидели, что сделал с Сычом этот ваш комитет спасения, и меня вперёд отправили. Чтобы, значит, разузнал, что и как, и можно ли домой возвращаться.

- А что там с этим... Сычом? - поинтересовался Асланян. - Его Терентьев осудил, причём тут мы?

- Ещё скажи, что это Терентьев ему глотку перерезал, и кровью на стене расписался, мол, это сделал ревкаэсп.

- Ничего такого не знаю, - толстые пальцы Асланяна сжались в кулаки, - Твои головорезы самовольничают, а Пасюков?

- Не головорезы, Артур, и не мои. Теперь это наши люди, - не стал отказываться Пасюк. - Может, они, а может, и не они. Может, и вправду, Терентьев? Разобраться бы надо... посылал я ребятишек Хозяина искать, тут скрывать нечего. Но в лесу они не очень ориентируются, быстро вернулись. А если Сыча повстречали, могли в запале перестараться, дело понятное. Расспрошу я их.

- Да уж, расспроси, - сказал Асланян, опустив голову, - много себе позволяют! Я начинаю сомневаться, можно ли таким доверять охрану Посёлка?

- Может, и нельзя, - усмехнулся Пасюков, - но других у меня, понимаешь ли, нету. Зато теперь они при деле. Пусть лучше порядок наводят, чем беспорядки устраивают. Верно?

- Ладно. Мы это потом обсудим, без посторонних. А Олега в подвал, дадим ему время подумать.

* * *

В камере ничего не изменилось; здесь мрачно, сыро и зябко. Но теперь я не один; на шконке, что возле окна, кто-то спит, замотавшись в одеяло. Когда дверь, закрываясь, громыхнула, человек, подхватился и уставился на меня. Он-то привыкшими к полутьме глазами сразу разглядел, кто перед ним.

- Олег? - услышал я голос Степана. - Ну и славно, что живой. Тебя за мной прислали?

- Здравствуй, Степан, - я присел на свободную кровать, тотчас навалилась разбавленная усталостью тоска. - Не за тобой я. Я сам по себе.

- Понятно, - Степан лёг, и снова замотался в одеяло.

Я безразлично разглядывал стену. Рассвет выкрасил оконце под потолком в тускло-серый цвет, на светлеющем фоне прорисовалась решётка. Порыв ветра швырнул в стекло пригоршню дождевых капель, дохнуло сквозняком. Я стянул мокрую одежду и, укрывшись одеялом, лёг на свободную кровать.

Сначала в камеру ввалились полиционеры: двое встали по углам, ещё один - рядом с дверью, и лишь потом зашёл Пасюков. Клацнули затворы автоматов, ёкнуло в груди, показалось - сейчас превратят нас в дырявые мешки с фаршем. Степан сел и ухмыльнулся:

- Ну, ты, который справа, запамятовал, как тебя кличут.

- А тебе что за дело? - барачник опустил автомат, и стал поправлять сползшую на запястье красную повязку. - Ну, Бульдогом называют, потому что фамилия Булькин.

- Это тебя не по фамилии, это тебя по морде назвали. Короче, шавка, ты поаккуратнее с оружием. На дружков не направляй - оно пальнуть может.

- Рычишь? Ну, рычи, пока живой, - разрешил Пасюков. - Недолго тебе осталось.

- Я-то готов, - Белов, неспешно натянул сапоги. - Пошли, что ли?

- Торопишься? - ухмылка Пасюкова сделалась ещё шире. - А ты не торопись, ещё чуток обожди. Поживи немного, я разрешаю. Не меня благодари, а погоду. На улице ливень, а мне интересно, чтобы все посмотрели, как вас вздёрнут. Новая власть о людях заботится, негоже их выгонять под дождь. Мы ведь не торопимся, правда? И щенку твоему, Олежке, дадим время подумать. А как дождичек стихнет, глядишь, обоих и оприходуем. Представляю, как вы рядышком висите, ножками дрыгаете. Ох, и красотища!

Пасюк гоготнул, и, глядя на него, засмеялись полиционеры.

- Зачем же припёрлись? Ходют, спать мешают, - Степан, швырнув сапоги на пол, вновь закутался в одеяло. - Чего ржёте, уроды? Вы сейчас пришли к смертникам, понимать должны. Нет мозгов, так имейте хоть уважение.

- А не боишься, что мы тебя, за твой гнилой базар, поимеем? - ухмыльнулся Пасюков. - Порадуешь хороших людей напоследок!

- Попробуйте, - ответил Степан. - Смелее. Подходи по одному. Первому глотку порву, а с остальными, как получится. Вы меня знаете!

- Что ты с этой сукой цацкаешься? - спросил один из полиционеров. - Кому этот сморчок теперь нужен? Не о чем с ним базарить. Пошли отсюда.

- Слышишь, Стёпа, как тебя люди называют? - усмехнулся Пасюков. - Сукой, понимаешь, называют, а ты и есть сука! Жил сукой, и сдохнешь сукой! Когда-то мы тебя уважали, а ты наплевал на нас, и под Хозяина лёг. Не сразу тебя раскусили, а через это многие правильные люди жизни лишились. Подставу с бунтом я тебе не прощу! Всё бы простил, но это - никогда! Самого-то совесть не мучает? Получил ты кусочек хозяйского пирожка, и что? Стал счастливее? Бог видит, я дождался справедливости, а ты, считай, уже покойник. Жалеешь, наверное, что Хозяин меня, вместе с другими, тогда не грохнул?

- Тебя? - Степан засмеялся, - да кому ты был нужен? Гавкал, а укусить не мог. Ты и сейчас такой; пыжишься, норовишь побольнее тяпнуть, а не знаешь, как ухватиться. Если хочешь знать, это я присоветовал Хозяину до поры тебя не трогать. Если мужик правильно жизнь понимает, он с таким, как ты не свяжется, а те, кто не разобравшись, пошли за тобой, быстро ноги сделали. Зато разбежавшаяся из лагерей и уцелевшая в лесу шушера вся к тебе и сползлась. Надо было её прихлопнуть, да кровавое время закончилось. Может, и стоило тебя урыть по-тихому, но Хозяин запретил, сказал, что нельзя строить жизнь на беспределе. Велим людям закон соблюдать, значит, и сами должны. А законно к тебе, крыса ты подвальная, подступиться не получилось. Осторожный ты, по-крупному не палился, всё чужими руками норовил сделать. Подставлять других мастак, а сам так и помрёшь чистеньким.

- Все когда-нибудь помрут, - сказал Пасюков, - только, по всему получается, что я перед этим напьюсь на твоих поминках.

- Напейся-напейся. Можешь и меня порадовать, упиться до смерти. Я нормально пожил, чего мне переживать? Говоришь, в крови я испачкался? Даже ты не представляешь, сколько на мне крови, замаран по самую макушку. И, знаешь, совесть не мучает. Если б не я, другому бы пришлось, иначе бы вы всё тут в крысятник превратили.

- Понятно, - брезгливо сказал Пасюк. - Теперь под идейного косишь? Не корысти ради, а светлого будущего для... тем более, не о чем с тобой говорить; ты - враг новой власти, значит, будешь уничтожен. А Олежке, может, и дам шанс. Убийц, конечно, жалеть не стоит. Завалил невинных людей, по любым законам, и вашим, и нашим, ему виселица полагается. Но, с другой стороны, революции он не враг. Оступился, бывает! Сильная власть должна уметь прощать. Может, дать ему возможность исправиться, доказать преданность ревкому? Не знаю, как быть? Жизнь - штука сложная, да, Олег?

- Что ты ко мне прицепился-то?! - до этого я потерянно слушал перепалку, до меня медленно доходило, что они собрались и меня того... на виселицу. Меня! Олега Первова вздёрнуть при всём честном народе! Молчал я, молчал, а тут прорвало: - Получается, я зря ходил в лес?! Как ещё доказывать?!

- Не ори, - одёрнул меня Пасюков, - Не поможет. В лес тебя не я послал. Сходил, прогулялся, и ладно, а мне с того, какой прок? И без тебя найдётся знающий дорогу человек. Ты, вроде, и ни к чему.

- Олег, не спорь, бесполезно, - сказал Степан. - Он всё решил.

- Вот, - Пасюков назидательно поднял вверх указательный палец, - послушай бывалого человека. Он тебе объяснит, что к чему в этой жизни. От тебя теперь ничего не зависит, вот и не разевай пасть на тех, кто будет решать. Понял?! Ну, ладно, господа, отдыхайте. Вечерком увидимся, тогда уж и попрощаемся.