Принцесса с дурной репутацией - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 9

— Как хорошо, что вы уже встали, госпожа! — воскликнула она. — Доброго вам утречка!

— Спасибо, вам тоже. Который час?

— Восемь, госпожа.

Ого! В аббатстве Святого Сердца нас с постелей поднимали в шесть! То-то я чувствую себя как-то странно.

— Вам помочь при умывании, госпожа?

— Я справлюсь, — улыбнулась я. — Оставь кувшин с тазом и покажи, где полотенца.

— Извольте-с. А завтрак подадут черед двадцать минут.

— Его светлость уже проснулся?

— Да, он с раннего утра на ногах. Изволил принять обливание холодной водой у колодца, госпожа. А сейчас ждет вас в трапезной.

— Скажи, что я спущусь через пять минут. Ступай.

Ух ты, как здорово, когда тебя называют госпожой и беспрекословно подчиняются приказам!

Я торопливо умылась, привела в порядок волосы, оделась и, надеясь, что выгляжу так же, как майская роза, спустилась в трактир.

Герцог Альбино сидел во главе длинного стола, накрытого затертой бархатной скатертью. Видимо, трактирщик, гордясь тем, что у него такой высокопоставленный клиент, расстарался.

Я остановилась напротив:

— Доброе утро, герцог Альбино.

Он, не вставая, кивнул:

— Здравствуй, дитя. Садись. Хорошо ли тебе спалось?

Я устроилась напротив и ответила:

— Да, я так не спала… не помню, с какого времени. Отчего вы не разбудили меня раньше? В монастыре нас поднимали в шесть утра.

— В этом нет необходимости. Теперь тебе следует привыкать к распорядку замка, в который мы скоро прибудем. Да, вот еще что. Я заметил, что твоя одежда… она слишком монастырская. Полагаю, замковая портниха сможет по-быстрому сшить тебе один-два наряда, чтобы ты выглядела достойно.

— Как угодно, герцог Альбино. Но…

— Что?

— Меня прежде всего занимает вопрос о вашей дочери.

— Как я уже сказал, это донельзя избалованная и капризная девочка, Люция. Я хочу выбить из нее эту дурь. К тому же… — герцог помедлил. — Оливия — моя единственная наследница. Наследство герцогства Монтессори — это большое богатство и большая ответственность. Уже сейчас руки Оливии ищут несколько знатных, но нищих семейств. Я же не хочу, чтобы она выскочила замуж за какого-нибудь прощелыгу лишь для того, чтобы насолить мне. Но вот и завтрак. Приятного аппетита.

Герцог смолк и в продолжение всего завтрака более не проронил ни слова. Я исподтишка наблюдала за его лицом: оно было бесстрастно и холодно, словно его выточили из цельного куска каррарского мрамора. Мне подумалось, что этот человек не знает никаких чувств, кроме чувства собственного достоинства. Может быть, Оливия Монтессори и капризная задавака, но отец у нее тоже та еще штучка. Даже удивительно, что он при этом поэт. Поэты — они ведь слюнявые размазни и самовлюбленные задаваки, грезящие только о славе и признании. А герцог — не человек, а стальной гвоздь. Мне так кажется.

После завтрака мы продолжили путь. Воздух разогревался, и я поняла, что день будет не по-весеннему жарким. Меня начинала томить скука. Пейзаж за окном кареты не отличался разнообразием — это были зеленые поля озимых, отделявшиеся друг от друга небольшими купами деревьев. Герцог Альбино опять взялся за книжку. Однако в этот раз он вооружился пером и что-то подчеркивал на страницах. От нечего делать я стала наблюдать за его лицом, и выяснилось, что оно не настолько непроницаемо, как могло показаться раньше. Сейчас брови герцога яростно хмурились, глаза сверкали, тонкие губы презрительно кривились. Ему не нравится то, что он читает, догадалась я, как странно, что он столь эмоционально реагирует на книгу и совершенно равнодушен к окружающему миру. И тут герцог поймал меня — его взгляд скрестился с моим.

— Вы наблюдаете за мной, дитя? — холодно осведомился он.

— Простите, герцог Альбино, — я смиренно опустила взор, абсолютно точно копируя поведение самой кроткой монахини нашего аббатства, я сейчас непорочная овечка, да и только. — Но разве служанка не должна как следует изучить своего господина?

— Вы не служанка мне, и я не ваш господин, дитя, — резко ответил герцог. — Запомните это. Слуги не ездят со мной в одной карете. Кроме того, вряд ли вы рассматривали мою физиономию, исходя из столь благочестивого посыла.

Я не удержалась и хихикнула:

— Простите, мне было ужасно скучно. За окном ничего интересного, вот и… Меж тем у вас в руках книга, и мне стало интересно, что в ней, коль вы так эмоционально ее читаете.

— Вы любите книги?

— Да, равно и чтение. Я прочла в монастырской библиотеке ровно столько, сколько позволяли ее возможности и строгие монахини-хранительницы.

— И что вас привлекло более всего?

— Повествования о путешествиях, об открытиях неизведанных земель, о приключениях великих капитанов и путешественников…

Лицо герцога Альбино поскучнело:

— Что ж ожидать от монастырской затворницы… Вероятно, поэзия не была вашим любимым чтением?

— Нисколько, — вздохнула я. — Хотя прочла очень много произведений поэтов прошлого и современности. Ваши стихи я тоже читала, герцог Альбино.

— А читали ли вы сонеты Дионисия Литанского?

— Да, — я кивнула. — Не могу сказать, что они произвели на меня неизгладимое впечатление.

— Отчего же? Что дитя вроде вас может понимать в поэзии и сонетах?

— Я и не понимаю, — пожала я плечами. — Я ощущаю. Поэзия — это математика, герцог, ритм, размер, граница, оковы. Настоящее стихотворение — это математическая формула или геометрическая проекция. Неумение соблюсти форму и точность губит стихотворение, оно становится мертвым. У мэтра Дионисия мертвые стихи, он совершенно не умеет обращаться с полифонией и тоникой.

— Ба! — герцог откинулся на бархатную спинку сиденья, и в его глазах промелькнуло что-то похожее на уважение. — Да кто передо мной? Монастырская воспитанница или литературный критик? Где вы навострились так выражаться, милочка?

— Нас учили анализировать стихи на уроках изящной словесности, герцог Альбино, — молвила я снисходительно. — В нашем будущем нас ждало общество, где от нас ждали подобных знаний. Нас еще и учили писать стихи…

— Представляю себе!

— Но в этом нет ничего сложного, если помнить о математике.

— А как же полет мысли, вдохновение?

— Их всегда можно подчинить логике. По-моему, вдохновение выдумали те, у кого не хватает таланта логики и рациональности, герцог.

— Интере-есно… Я вот как раз читаю новый сборник стихов Дионисия Ливанского и, как вы изволили заметить, весьма возмущаюсь. Не только полным неумением отличить анапест от дактиля, бедной рифмой и длиннотами. Чем больше я читаю, тем более мне кажется, что сей поэт — мучитель слов, заточивший их в застенок своего убогого мозга и терзающий их во имя собственного удовольствия и славы. Лучше б он стал путешественником!

Я хихикнула:

— Да, и на каких-нибудь Огненных островах, полных дикарей, его принесли бы в жертву кровавому божеству или просто зажарили на вертеле. Но тогда вам некого было бы критиковать, герцог Альбино!

— О, — махнул рукой герцог. — Таковые всегда найдутся. Ваше счастье, дитя, что вы всего лишь девочка, а не прославленный поэт современности. И вам не шлют ежедневно письма и посылки со сборниками стихов, рукописями и прочей белибердой, коей заполнена целая комната в моем замке. И увы, я не могу это просто отправить на растопку камина! Я вынужден все прочитывать и составлять мнение о каждом писаке, возомнившем себя поэтом.

— Но зачем вам столь тяжкое бремя, герцог?

— Его возложил на меня король, который, как известно, является почетным председателем Старолитанской литературной академии. Вообще-то, это его работа, но, разумеется, августейший не станет тратить на нее время. Он поручил сие мне, как первому среди первых. И сколь бы я ни ворчал, я все-таки несу это бремя с терпением — вдруг среди россыпи этих слов найдется что-то по-настоящему великолепное, талантливое, даже гениальное? Если это будет новый Овидий, Гораций либо…

— Альбино Монтессори?

— Хм, ну хотя бы. Впрочем, отложим Дионисия. Вы развлекли меня, Люция, и настроили на благожелательный лад. Лучше раскройте вашу тайну: вы сами пишете стихи?