Принцесса с дурной репутацией - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 51

— Давай еще раз обойдем весь замок, — предложила я. — Вдруг она где-нибудь скрывается, в какой-нибудь комнатке, про которую никто не знает. Вон крыло с картинной галереей — там сроду никто не бывает, а вдруг там еще есть помещения, и эта прелестница там преспокойно проводит время, забыв о долге перед своей собственной обувью.

И мы направили наши стопы в картинную галерею.

Серый свет осеннего дня, проникавший в огромные окна, словно убивал все краски на картинах — они тоже становились какими-то серыми, выцветшими, а лица на них — плоскими, вялыми, пыльными и недовольными. Пейзажи, все как один, изображали некую пустошь, размытую дождем, или деревья, с которых облетают под порывами ветра последние листья. А про натюрморты я вообще молчу.

Дойдя до таинственной картины, где был изображен молодой герцог Альбино, незнакомец в глухом черном плаще и очаровательная белокурая девочка, мы остановились. Все-таки что это за незнакомец? А еще мне показалось, что в прошлый раз у картины была другая рама.

Я сказала об этом Оливии.

— Да ладно, — отмахнулась она, но тоже принялась изучать раму: — Смотри-ка, она действительно другая!

— Что ты имеешь в виду?

— Материал, из которого она сделана. Это не дерево, не металл, не стекло… Вот, потрогай. Холодное, да что там, просто ледяное!

Я коснулась рамы, провела по ней рукой. Да, несмотря на резьбу и позолоту, ясно было — вещь нездешняя.

— Она немного напоминает мне анапестон — по тому, какая ледяная. Мессер Софус говорил, что анапестон ледяной потому, что копит энергию. Значит, эта рама, может быть, вовсе и не рама, а какой-то прибор, тоже накапливающий энергию для чего-то… И может быть, это вовсе не картина, а окно. Или дверь. В какое-то другое пространство.

Я принялась трогать завитушки на раме, постучала по полотну картины — оно не прогнулось, сзади было что-то твердое. Точно, дверь.

— Знаешь, если эта штука похожа немного на анапестон, может, и работает она после тех же волшебных слов: «О’кей, дверь!»

— О’кей, дверь, — усмехнулась Оливия, и…

И ничего особенного не произошло. За исключением того, что рама запульсировала бледно-голубым светом и приятным женским голосом сказала:

— Подтвердите авторизацию.

— Вряд ли она распознает мое имя, — прошептала я. — А вот твое — наверняка. Ведь все это точно связано с твоим отцом!

— Герцогиня Оливия Монтессори, — хриплым от сбившегося дыхания голосом сказала Оливия.

— Авторизация подтверждена.

И картина просто… растаяла, осталась только мерцающая рама. За нею открывалась абсолютная чернота.

— Что там может быть? — спросила у меня Оливия.

— Абсолютно все что угодно. И поэтому я тебя туда не пущу и сама не полезу.

— Как это? Такая тайна, а мы отвернемся и спокойненько от нее уйдем?

— Да, как все нормальные люди.

— Но мы — не нормальные. Я — во всяком случае! Я урод, калека, так что мне не страшно соваться в какую-нибудь черную дыру!

— Так я и пустила тебя одну! От тебя даже черной дыре станет тошно! Отойди, я первая лезу. Если что, на мое жалованье поставишь мне памятник.

— Ага, и голубей прикормлю, чтоб они весь его загадили. Люци!

— Молчите, герцогиня. Да пребудет со мной Святая Мензурка!

Я повыше подобрала подол платья и переступила через серебристую раму. Ощущение было такое, будто меня мигом сунули в ком черной и очень холодной ваты.

— Оливия, тебе не стоит сюда… — обернулась я.

Сзади ничего не было. Чернота. Я вытянула руки и попыталась ими хоть что-то нащупать. Бесполезно.

— Ну вот, — сказала я в черное нечто. Или ничто. — Оливия может начинать хлопоты о моем памятнике.

Стоять в абсолютной темноте — не самое приятное ощущение из тех, которые мне довелось испытать за свою недолгую жизнь. Я попыталась сделать шаг вперед, потом назад. Не получилось. Я была как ложка, помещенная в бархатный футляр.

— Эй, — я решила подать голос. — О’кей, тьма! Тут есть еще кто-нибудь?

— Есть, — немедленно ответствовал странный голос, который не принадлежал ни мужчине, ни женщине и звучал прямо у меня в голове.

— Тогда кто вы? И что это за место?

— Это не место. Это состояние.

— Чье состояние?

— Ничье. Просто состояние.

— А вы кто?

— Голос у тебя в голове.

— Это я понимаю. Болезнь еще есть такая, когда голоса в голове начинаешь слышать. Но я не больна. Почему я здесь не могу двигаться?

— Потому что нет никакого «здесь».

— А вернуться обратно я могу?

— В любой момент линейного времени.

— Тогда я хочу вернуться.

— И ты решила вернуться вот просто так? Не узнав никакой страшной тайны, недоступной смертным?

— А ты что, знаешь такие тайны?

— Да, — в голосе появилось явное превосходство. — Я знаю почти все тайны обитаемого мира: от самых больших до крошечных, размером с коготок мышонка.

— Разве тайны имеют размер?

— Обязательно. Это же информация. А информация всегда имеет размер. И вес. И ценность.

— Я даже не знаю, какую тайну мне хотелось бы постичь…

— Обычно люди спрашивают о тайне бессмертия, или успеха, или любви. Спрашивают, как разбогатеть, как получить власть над миром, как избавиться от угрызений совести. Еще спрашивают, есть ли Бог, и если Он есть, то как Он все это допускает.

— Что «все это»?

— Это твой запрос?

— Нет… Я вообще-то не особо интересуюсь такими серьезными вещами. Мне только странно, что я попала в это «не-здесь» из картины, висящей в замке герцога Альбино Монтессори.

— А, ты знаешь Альбино? Очень пытливый молодой человек. Очень много вопросов задавал…

— Сейчас он уже не выглядит молодым человеком. Значит, он тоже был тут? В смысле…

— Ладно, не заморачивайся. Вам, людям, сложно мыслить без пространственной составляющей. Да, герцог Альбино был тут. Примерно в твои годы. Люди в этом возрасте очень желают стать великими, прославиться, обрести вечную любовь — в общем, всякая ерунда.

— Яне…

— Юному герцогу можно было посочувствовать — он рос нелюбимым ребенком, к тому же любая наука давалась ему крайне туго. Старшие братья, более способные, постоянно смеялись над тем, что он не может толком читать и писать. Почерк у герцога был ужасно корявый, читал он по складам, к тому же еще и заикался. И он не обладал никаким, ну никаким талантом! И герцог спросил меня, как обрести способности, за которые люди будут прославлять тебя и при жизни, и в веках. Способности, которые принесут богатство, любовь, славу, друзей, поклонников. Я посоветовал ему стать поэтом. Бедный ребенок заплакал. Он с детства ненавидел поэзию, потому что не понимал ее, да и задание учителя выучить стишок наизусть повергало его в ужас. Он не верил, что поэзия может вознести его на вершины славы и бессмертия. И тогда я показал ему некоторые картины из его будущего — как люди читают его книги, как его принимают при дворе королей и императоров, как во всех странах и на всех языках его признают величайшим поэтом… Я умею показать то, что человек хочет увидеть. Альбино задрожал и спросил, что ему нужно сделать, чтобы это будущее воплотилось. О, сказал я, нет ничего проще, просто доверься мне. Я поселюсь у тебя в голове, сказал я, и стану помогать постигать науки, писать стихи, делать правильные решения и хороший выбор.

— И ты поселился в голове герцога?

— Да. Ведь он — великий поэт, не правда ли? И у него есть богатство, замок, поклонники…

— Но у него нет любимой женщины, нет друзей…

— А это произошло потому, что в выборе невесты он мне воспротивился. Я настоятельно советовал ему юную графиню Бучетти, но он выбрал ту болезненную и хрупкую красавицу, которую сломили первые же роды. И то, что Оливия родилась слабой и больной неизлечимой болезнью, — плата за непослушание герцога. Я ведь не просто голос. Я голос Разума. Меня нельзя отвергать, нельзя не слушать. Во всяком случае, безнаказанно. Конечно, жена герцога была очень красива, но…

— Значит, это ты наслал на Оливию болезнь?