Принцесса с дурной репутацией - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 46

— А почему другими размерами не можешь?

— У меня такая спецификация, — прогнусавил анапестон.

— О’кей, анапестон, сочини стихотворение о пользе моркови. Так… Раз размер — анапест, достаточно пяти катренов, язык — на котором я говорю…

— Старолитанийский, западная подгруппа.

— Верно.

— Пожалуйста, подождите… Готово. Продекламировать?

— Да.

Я не привожу здесь это стихотворение по причине сугубой лености. Стихотворение вышло прекрасное, с богатыми рифмами и отлично выраженной идеей полезности моркови.

— Замечательно, анапестон. Но… Нельзя ли придать твоему стихотворению, как бы это сказать, индивидуальные черты?

— То есть я должен стилизовать текст согласно творческой манере конкретного автора?

— Да.

— Введите имя автора.

— Альбино Монтессори. Герцог.

— Запускаю поиск… Найдено две тысячи сто семьдесят одно соответствие. Какой Альбино Монтессори требуется?

— А их много?!

— Душечка, сама же слышала, — у мессера Софуса дрожали лапки от нетерпения. — Миров множество! И таких Монтессори там тоже может быть немерено!

— Ага. Тогда нужен тот Альбино Монтессори, который правит Кастелло ди ла Перла, живет здесь, в Старой Литании, в настоящее время…

— Коррективы приняты, идет обработка… Найдены все опубликованные произведения Альбино Монтессори, герцога ди ла Перла, Старая Литания. Стилизовать стихотворение о моркови в соответствии с индивидуальными особенностями творчества данного автора?

— Да!

— Выполняю.

Когда прозвучало готовое стихотворение, я просто не сомневалась: оно вышло из-под пера герцога. Из-под пера… Все отлично, но мне нужно, чтобы имелся лист бумаги, на котором почерком герцога будет написано стихотворение! А это как сделать?

Я поделилась своей печалью с мессером Софусом и анапестоном. Оказалось — нет ничего проще: надо ввести базовую молекулярную структуру бумаги, чернил и образец почерка. Проще говоря — нужен кусочек бумаги со стихотворением, написанным рукой герцога. И вот только не надо смеяться над тем, что во внутреннем кармане моего платья оказался мятый лист бумаги с одной из версий стихотворения герцога о внутренней красоте репчатого лука! Подобрала, да. Вытащила из мусорной корзины. Чего такого? Просто хотела ознакомиться, и вообще, лет через двести эта бумажка, может, сотни тысяч будет стоить, как автограф великого мастера! Правда, мне до тех лет не дожить, но суть не в том… И вообще, что я все время оправдываюсь, как будто совершила преступление против всего человечества?!

Я продемонстрировала бумажку анапестону. Он выпустил из своих недр пучок голубоватых лучиков, и они суетливо заползали по образцу материального творчества герцога. При этом анапестон периодически попискивал, что-то бормотал, словно переговаривался со своей внутренней сущностью… Вдруг лучики пропали, а анапестон ощутимо потеплел.

— Чего это он, а? — глянула я на мессера Софуса.

— Внимание, идет процесс материализации, — неожиданно красивым женским голосом сказал анапестон. — Пожалуйста, подождите. Материализация завершена.

И из ниоткуда, из пустоты на ведро с ковровыми щетками спланировал лист бумаги.

— Получилось! — ахнула я.

— Для техники будущего нет ничего невозможного, — снисходительно сказал мессер Софус. — Ну-ка, посмотрим…

Он взял лист и протянул мне. Это был абсолютно такой же лист веленевой бумаги, которой всегда пользовался герцог для сочинительства. И чернила те же, и толщина пера, и почерк — один в один, с характерными закорючками в «т» и палочками под «ш»! И стихотворение о пользе моркови — так, как мог бы написать его только герцог Монтессори!

— Чтоб мне дрыном пирсинг сделали, — обалдевши от восхищения, выругалась я. — Получилось!

Мессер Софус довольно засмеялся:

— И не говори! Голова у того инженера все-таки работает как надо!

— Мессер Софус, — вдруг ахнула я.

— Что, дорогуша?

— Если вы позаимствовали идею анапестона из головы того инженера, то значит, в свое время он его не изобретет?!

— Ну да. Не переживай, изобретет что-нибудь другое, аналогичное. Какой-нибудь сонетофон. Главное, что его изобретение уже приносит пользу человечеству. Ты ведь представительница человечества?

— А то, — с достоинством согласилась я.

— Вот и радуйся. И давай поскорее закончим с этими стихотворениями — все-таки растягивать время — это не самое приятное занятие. К тому же может хлестнуть.

— Что?

— Петля времени. Как тетива лука — тянешь, тянешь, а отпустишь, чтоб все вернулось назад, она хлестнет отдачей. Хроносингулярность — это такая штука.

— Я поняла, я мигом. О’кей, анапестон!

— Нахожусь в рабочем режиме. Какие будут задачи?

— Мне нужно одиннадцать стихотворений. Параметры те же. Только одиннадцать разных тем. Темы сейчас задам. Так: внутренняя красота репчатого лука, яркая индивидуальность свеклы, картофель как идеал смирения, ценность горькой редьки, нежность персика, удивительная сладость дыни, что может быть мягче груши, яблоко как символ единения, многослойность капусты, виноград — источник блаженства, вишня словно поцелуй любимой… Одиннадцать?

— Да, — сказал Софус. — Ну, у тебя и фантазия, дорогуша.

— Задание получил, выполняю… Пожалуйста, подождите… Вопрос.

— Да?

— Следует ли на страницах имитировать помарки, которые были присущи матричному объекту?

— Делай, родной, делай, — милостиво разрешила я.

И «родной» принялся за труд, приятно гудя и потрескивая.

— Мессер Софус, — отважилась я на вопрос, надеясь, что почесывания спинки сблизили нас как никогда. — А каково там?

— Где, дорогуша? — рассеянно откликнулся мессер Софус. Он наблюдал за игрой лучей, испускаемых анапестоном.

— Ну, там, где вы бываете, в пространствах, подпространствах…

— А, ты об этом… По-всякому, дорогуша. И потом, я не так уж много путешествую, как тебе могло показаться. Это и ни к чему. Во-первых, большая часть всего сущего, это, как ни удивительно, — пустота. Иногда это кромешная пустота, иногда — сияющая, но результат один. Мне куда важнее наблюдать за перекрестками миров, имеющих хоть какую-то наполненность. Тогда, бывает, становишься свидетелем удивительных происшествий: энергия становится материей, или наоборот; рождаются и умирают звездные скопления, возникает жизнь. Или, наоборот, гибнет… Опять же, где жизнь, там потихоньку начинает возникать разум, развиваться, осознавать себя… Вот это интересно. А просто так мотаться из мира в мир — это все равно что в огромном чужом доме бродить из комнаты в комнату. Лучше всего, когда в доме есть комната, где тебя ждут…

— Я вас всегда жду, мессер Софус, — тихо прошептала я. — И буду ждать…

Мессер Софус закашлялся и потер лапкой свои чудесные глазки:

— Спасибо, дорогуша. Но смотри: твой анапестон выполнил свою работу!

Действительно, к странице со стихотворением о пользе моркови прибавилось одиннадцать страниц, восхваляющих вышеперечисленные мною плоды Старой Литании. Виват!!!

— Теперь тебе, дорогуша, остается выключить анапестон и подумать, где ты его спрячешь. Да, и положить страницы со стихами так, чтобы герцог завтра, нет, уже сегодня, смог их взять безо всякого удивления на своем надменном лице.

— Да уж, лицо у него… Но как же выключается анапестон?

— Скажи ему: «Спящий режим».

— Спящий режим, анапестон, — послушно сказала я.

Кубик затих, оледенел и перестал светиться.

Я достала носовой платок и бережно завернула в него анапестон. Сунула себе за пазуху. Ощущение, конечно, было такое, словно я сунула туда ледышку. Ничего, буду терпеть. Зато так у меня никто не свистнет драгоценный прибор.

— Женщины всех миров и пространств одинаковы, — усмехнулся мессер Софус. — Будь у нее тридцать грудей или ни одной, все равно самое ценное прячут за пазуху. Ну ладно, давай прощаться.

— Спасибо вам, милый, милый мессер Софус, — я нежно пожала ему лапки.

— Пустяки. Так, давай уж заодно и перемещу тебя из этого чулана в твою спальню, что по дому мотаться, еще нарвешься на какого-нибудь соглядатая.