Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 89

Юта кричит, пытается вырваться из этого ада, пытается бороться. А Роза просто боится. В этом их основное отличие. И именно поэтому Роза сейчас не делает ничего. Их всё равно никто не услышит. Тогда зачем стараться? Всё равно гибель неизбежна. Роза чувствует, что задыхается. Дышать здесь уже почти невозможно. Воздуха катастрофически не хватает. Постоянно обдаёт жаром. Пока Роза ещё не обожглась, но чувствует, что, может быть, такое будет уже совсем скоро. Если, конечно, девочка не задохнётся раньше.

Зрение будто бы отключается. Роза не знает, отчего ей так кажется. В комнате и до этого было темно, но теперь что-то подсказывает девочке, что она больше не может видеть. Юта кричит громко. Она надрывается, она, Роза слышит это, пока ещё слышит, иногда вскрикивает как будто бы от ожога, отскакивает, пытается делать что-то. Роза не понимает смысла. Бороться с огнём бесполезно. Какой-то щелчок. Ещё один. Потом ещё. Потом слышится хлопок от закрытия такой же металлической тяжёлой двери, которая захлопнулась и за ней, за Розой.

— Ох, Юта! — шумный вздох какого-то мужчины. — Ты жива…

Голос незнаком Розе. Хотя ей кажется, что это мог бы сказать Хоффман. Но это не его голос. Не его холодный голос с каким-то стальным оттенком. Не его. Этот человек действительно перепуган за чью-то судьбу. За судьбу Юты. Розе вдруг кажется, что этот человек мог бы помочь и ей. Она пытается закричать, но голос не слушается её. Она не может произнести ни слова. Лишь беззвучно шевелит губами, не в силах что-либо сказать. Силы покидают её. В ушах появляется какой-то шум, которого не было раньше, дышать становится уже и вовсе невозможно. Слёз нет. Нет ничего. Лишь пустота.

Комментарий к I. Глава сороковая. Что важнее - дела или друзья.

* Айрэ и Саруман “Ты славить его не проси меня”

P.s. Небольшая попытка поздравить моих читателей с моим днём рождения.

========== I. Глава сорок первая. Забыть всё. ==========

С французом по-французски,

С индусом по-индусски,

С солдатом по-солдатски —

Поберегите слух!

С попом благоговейно,

С монашками келейно,

С барашками — пастух!

О Боже, как похожи

Лакеи и вельможи,

Поэт, бандит —

Кто смелый, тот и съел!

И лучше никого нет,

Но я людьми не понят,

И, стало быть,

Плевать на них хотел!

Ангельским ли голосом,

Злобно ли хрипя,

Люди главным образом

Слушают себя!

Откликайся эхом

На любую блажь —

Станешь человеком,

Сразу будешь наш!

Дела в подлунном мире

Идут в знакомом стиле:

Нам не из чего,

Братцы, выбирать!

Нам предлагают: или

Нижайше расстилаться,

Иль высочайше попирать!

О, дивное уменье,

Без всякого смущения

С любым шурум-балясы разводить!

Подставьте только ухо,

И, коль оно не глухо,

То я уж знаю,

Что в него налить!

Наклонись над глобусом,

Убедись, дитя:

Каждый главным образом

Любит сам себя!

Может, это плохо,

Не твоя беда:

Такова эпоха,

Такова среда!*

Марии едва удалось вытащить Джона из того проклятого монастыря. Парень был тяжёлым. Принцесса никак не могла подумать, что это будет так. Джон был худеньким и невысоким. Но тащить его от этого было не легче. Мария еле волочила по земле ноги, пытаясь продвигаться вперёд с максимальной скоростью. Джон почти ничего не соображал. Принцесса тоже мало что могла сейчас понять. Она просто шла и тащила за собой друга, который едва ли мог сделать сейчас что-то… То существо сильно ранило его. И Джону крупно повезло, что он остался жив. Нэлгу не повезло вовсе… И главное, Мария теперь вряд ли сможет найти хотя бы то место, где он похоронен.

Вокруг нет никого. И это пугает больше всего. Особенно после рассказов Джона про невидимых монахинь. Марии постоянно кажется, что кто-то идёт за ними, что кто-то следит… Каждый шаг отдаётся болью в подвёрнутой лодыжке. Джон уже почти не может идти, приходится практически нести его, но идти следует ещё быстрее.

Когда девушка почти сталкивается с каким-то парнем, тоже задумавшимся о чём-то, они еле удерживаются на ногах. Главное для Марии сейчас — не допустить того, чтобы каким-то образом навредило бы Джону. Тот и без этого был не в самой лучшей форме сейчас. Девушка почти шипит на незнакомого парня. Тот скалится ей в ответ. Не ухмыляется, не улыбается, а именно скалится. Марии было несколько неприятно это, но этот хотя бы не улыбался, как настоятельница монастыря, из которого она бежала.

— Ты кто такая вообще?! — грубо спросил незнакомец.

Мария была готова ударить его чем-то за эту самоуверенность и наглость. Желательно чем-то тяжёлым. Очень тяжёлым. Чтобы прекратил так грубо разговаривать с девушками. Или… Она сама виновата в том, что он сейчас так сказал? Да нет… Вроде бы она ещё не успела дать ему в глаз или куда-то ещё, чтобы у него имелись причины ей грубить. Вот так просто…

— А ты? Чтобы я перед тобой отчитывалась? — спросила Мария, незнакомец недовольно поморщился. — Или лучше мне обращаться на “вы”? В таком случае не будете ли вы повежливее с дамой?

Парень усмехнулся. Усмешка его была чем-то похожа на усмешку графа Хоффмана, с которым принцесса не успела попрощаться тогда, в день, когда погибла её мать, Кассандра… Кем был тот человек? Он спас Марию тогда, и это уже говорило в его пользу. Он помог ей и Алу выбраться из того проклятого дворца, он… Но она больше не видела его. И вряд ли когда-нибудь сможет увидеть. Ему была нужна принцесса. Принцесса, а не безымянная девчонка, бредущая в неизвестном ей самой направлении. Неизвестный паренёк чем-то был похож на Хоффмана. Только чем? Той самой усмешкой?

— Мердоф Айстеч, миледи! — смеётся парень. — Теперь не соизволите вы назвать своё имя?

Голос его казался ядовитым, насмешливым. Марии было совсем неприятно знать, что он сейчас стоит рядом с ней, видеть его, слышать то, что он говорит. Встреться она с ним в более приятной и удобной ситуации, принцесса была уверена, что этот Мердоф оказался бы с разбитым носом уже в эту минуту. Но Джон едва ли находился в сознании. Попросить его отойти от неё было бы просто издевательством с её стороны.

— Мария. Меня зовут Мария. Я удовлетворила ваше любопытство?

Девушка почувствовала, как Джон настойчиво тянет её за рукав. Ну конечно! Он же до этого момента, возможно, думал, что её зовут Дик и она имеет несколько другой пол. Угораздило же её попасть в такую ситуацию! Вот никогда она не могла подумать, что будет выглядеть настолько глупо!

— Ох, миледи! Вы даже не представляете, насколько! Я не знаю ни одну сотрудницу Schreiendes Blut, носящую такое имя.

Мария удивлённо посмотрела на парня. Что это была за организация? Она не знала такую! Впрочем, кто мог бы поведать ей о ней? Дед за всё время их знакомства лишь упрекал её в недостаточной аристократичности, мать вообще не могла рассказать что-то вразумительное, Хоффман… С Хоффманом она общалась настолько мало, что тот не успел бы сказать ей что-то важное… Вдруг Мария очнулась от своих мыслей. Да и как тут не очнёшься? Прямо перед её глазами было дуло пистолета.

— Эмм… Слушай, Мердоф… — пробормотала Мария, делая шаг назад и плавно поднимая руки вверх.

Джон держался за неё, за её куртку, пытался устоять на ногах. Со стороны этого Айстеча было подло. Джон был болен. И за него девушка переживала даже больше, чем за себя. Ведь не выстрелит в неё сейчас этот придурок? Ведь не выстрелит? Если всё-таки он нажмёт на курок, это была бы очень глупая смерть для принцессы Марии. Побегать по всему этому несчастному мирку, сбежать от революционеров, справиться с тем странным врагом, скрыться от сумасшедших монашек… и умереть от рук совершенно незнакомого ей человека.

— Что, госпожа Мария? Хотите воспользоваться правом последнего желания? — усмехнулся Мердоф, не убирая пистолет.

Разбитая ваза. Гадко улыбающийся братец. Рассерженная мама. Кричащий отец. Всё так, как и обычно. Маленький мальчик лет шести-семи стоит посредине комнаты и, опустив голову, пытается не разреветься. Это было бы слишком глупо. Слишком стыдно. Он уже почти взрослый, а взрослые никогда не плачут. Так ему говорит отец. И Рогд тоже никогда не плачет. И именно поэтому брата хочется заставить это делать. Хочется заставить того разреветься. Но тот лишь усмехается и совершенно спокойным голосом жалуется родителям. Достаётся всегда Мердофу. И неважно, что произошло до этого. Неважно, что Рогд всегда задаётся, что он никогда ничем не делится, что всё хорошее достаётся только ему… Никто не смотрит на это. И Мердофу просто хочется постараться не разреветься прямо сейчас, тут… Выплакаться он сможет и там, на чердаке, куда его частенько запирали за плохое поведение.