Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 345

— Я могу называть тебя Мел, дитя? — спрашивает он, стараясь сдержать смех.

Девочка кивает. Мира это безумно смешит — каждый её жест, каждое её слово. Она кажется настолько маленькой и хрупкой, что… Ей не место здесь. Не место в первосвященнической боевой цитадели — если так хотелось послать девчонку куда-то, лучше бы послали в госпиталь, ей-богу. Она бы там оказалась более полезна. Да и… Безопаснее бы это было. А здесь… Что было здесь — в этом жутком месте — делать девочке, что грезила с открытыми глазами?

Драхомир усмехается. Она забавная — эта девочка. Андреа говорил, что она была влюблена в одного типа… Занятный, должно быть, из него вышел бы собеседник. И, если получилось бы — и собутыльник тоже. Хотя… Ему не могло везти настолько — либо собеседник был занятным, либо он был собутыльником. Чаще — второе. Но… Вряд ли такая чистенькая девочка, как Мелани Сонг, могла влюбиться в того, кто способен был быть только собутыльником.

Сонга она раздражает. Жутко раздражает. Своим неизменным спокойствием. Своим открытым взглядом. И превосходством. Девчонка словно всем своим видом хочет доказать Сонгу, что она во всём лучше его. Возможно, эти мысли никогда и не посещали её чудную головку. Впрочем, возможно, и посещали. Сонгу это совершенно безразлично. И Драхомир это знает. Как знает и то, что маленькая первосвященница нравится Андреа. И именно поэтому он нагибается к ней и целует в щёку.

Девчонка приглушённо охает, распахивает свои глазища, а потом спешно извиняется и выбегает из зала. И Драхомир едва удерживается от того, чтобы не захохотать — во весь голос. Так же, как хохочет отец иногда. Хохотал. До смерти леди Иоанны. До того самого дня, когда на Астарнском главном уровне провезли гроб с телом десятой жены Киндеирна. Всё же… После её смерти отец Драхомира сильно изменился.

И Сонг — Драхомир прекрасно знает, что тот стоит за одной из колонн и делает вид, что общается со своей сестрой Алисой — смотрит на Мира почти злобно. И всё же — шутливо. Понимает, зараза, что именно хочет сказать ему друг… Всё понимает… Андреа Сонг вовсе не был таким тупым, каким часто прикидывался… В конце концов, многие знали, что памяти падишаха Элины Горской трудно было не позавидовать. Андреа запоминал всё, что только видел, слышал или чувствовал когда-либо. И анализировать ситуацию Сонг тоже умеет — не продержала бы госпожа Горская рядом с собой человека, который был бы настолько ей бесполезен.

Мария толком не помнит, что происходит после того, как дымящий демон всё-таки сменяет гнев на милость и снимает то заклинание с Мердофа. Должно быть… Опять закрепление сделки с поцелуем? Нет… Вряд ли… Тогда она бы чувствовала привкус дыма на своих губах. Драхомир — кажется, так его зовут — дымит не хуже, чем паровозы в прошлом веке. Закрепление сделки кровью? Ратмир говорил, что такой вариант вполне возможен. Но нет — руки Марии чистые, да и боли она нигде не чувствует. Она знает только то, что Драхомир согласился. Только это важно.

Он одинок, думается ей. Этот странный тип в бардовом свитере, чёрном пальто и с сигаретой в зубах. Он одинок. И не всегда был одинок. И именно из-за этого ему так паршиво теперь — он похож на наркомана в период ломки, думается Марии. Хотя она ни разу не видела наркомана и почему-то совершенно уверена, что Мир — она зовёт его в мыслях только так — наркотиков не принимал. И он терзает себя. Совершенно ненужным чувством вины. И ответственностью. В Ратмире — Райане или как его там — такого не было. Ратмир стыдился. Но Драхомиру нечего было стыдиться. Ратмир был трус и чувство стыда за предательство не покидало его ни на минуту. Драхомира же называли Ренегатом — она где-то это слышала, — но он совершенно не был похож на труса. У него явно было много плохого за плечами. Но трусом он не был. Хотя и был предателем. И это было странно. И интересно. Марии было крайне интересно смотреть на Драхомира. Как и на Хоффмана. Нет, всё же больше. Хоффман был человеком — умным, с тёмным прошлым, но человеком. Но их обоих что-то терзало. Там — где-то далеко-далеко в душе, в самом сокровенном её уголку, там, куда ни один из них никого не способен был пустить.

В любом случае — одинок Драхомир или нет, — в себя приходит она на улице. Посреди дороги. И сразу же видит поток автомобилей, несущихся прямо на неё. И едва успевает отскочить. И скатывается куда-то на обочину. С окровавленными локтями. И усмехается — нет, это явно была лишь маленькая «месть» Мира, который и сам прятал руки за перчатками. А руки прячут лишь воры и те, кто искалечен. Значит, Драхомир был искалечен? Он как-то странно держал сигарету… А ещё, соглашаясь отпустить Мердофа, почему-то назвал её «Маришкой». Не Марией, как её называли обычно. Ободранные локти саднят и Фаррел думается, что неплохо было бы иметь кого-нибудь, кто держит при себе йод или зелёнку. Ну или хотя бы чистую воду. Обочина девушке как-то мало нравится — слишком уж здесь грязно. Рогд Айстеч обычно всегда таскал с собой всё это — в отличие от своего брата он был слишком уж чистоплотным и ещё более занудным.

Кстати, о Мердофе… Мария оглядывается по сторонам в поисках его и Ратмира — кажется, Драхомир говорил, что они окажутся где-то рядом. И натыкается взглядом и на того, и на другого. Оба стоят и как-то взволнованно и рассеяно на неё смотрят. Рядом. Очень даже рядом — всего в пятнадцати метрах.

А потом… Потом она слышит поток извинений Айстеча. Да уж… Не нужно было его спасать. Лучше бы он на неё дулся. Нет, реально было лучше, когда он на неё дулся! Тогда он хотя бы не смотрел на неё так… странно. Словно она хорошая или что-то такое в этом же духе. Ал бы ни за что на неё так не смотрел бы — всё же, он знал её получше. Или просто был намного умнее. Да, скорее второе. В свои пять лет Ал тоже не считал её хорошей. Так или иначе, она всегда была врединой, гадиной или оторвой. И, в общем-то, для всех своих знакомых. И почему Мердоф так наивно стремился стать исключением из правила, Мария никак не могла понять.

— Со мной всё нормально, — как-то вяло бормочет Маришка — да, ей это прозвище от Драхомира пришлось весьма по душе. — Мердоф, отвали!

Тут же её начинают обнимать. Да так крепко, что Марии кажется, что она вот-вот задохнётся. Она пытается отпихнуть Айстеча от себя, судорожно припоминая, не желал ли Драхомир её прикончить с помощью удушения — подсунув накачанного каким-нибудь волшебным зельем Мердофа. Это была бы самая глупая смерть, на которую только Мария Фарелл когда-либо могла рассчитывать.

Комментарий к II. Глава сорок третья. Одиночество.

* Fleur – Легион

========== II. Глава сорок четвёртая. Раскаяние. ==========

Странная штука: ты смотришь в небо

И видишь свою звезду.

Но она слепа и глуха к тому,

Кто переступил черту.

Брось свой камень с моста — и тут же

По воде разойдутся круги.

Если б ты помнил об этом всегда,

Вставая не с той ноги.

У тебя, безусловно, были причины

Выиграть первый бой.

Но вряд ли ты потрудился представить,

Все, что это повлечет за собой.

Твой самолет, готовый взорваться,

Уже набирал высоту.

Вряд ли ты думал об этом, когда

Переступил черту.

Черта.

Нарисована мелом.

Ее не видно на белом.

За нею дверь в никуда.

Черта.

Нарисована мелом.

Ее не видно на белом.

За нею дверь в никуда.

Ты сам ничего такого не делал,

Ты бросил камень с моста,

Сказал: покажи мне того, кто знает,

Где она эта черта.

Эхо заблудилось в ущелье и как раненый зверь

Кричит в пустоту.

А ты сидишь и ждешь Воскресенья,

Переступивший черту.

Изменился вкус у вина и хлеба,

А воздух прокис, как клей.

Все чаще тебя посещают виденья

С лицами мертвых людей.

А в общем и в целом ты славный парень,

Ты любишь деревья в цвету.

И никто никогда не узнает, что ты

Переступил черту.

Черта.

Теперь от тебя ничего не зависит,

Теперь — круги по воде.