Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 284

Герои никогда не умирают.

Герои всегда уже мертвы.

Для героя мир — важнее их жизни, важнее их друзей, их семьи.

Но она — не герой. И она никогда не станет им. Быть героем — притворяться, что ты лучше, чем есть на самом деле, выставлять напоказ свою светлую сторону и полностью прятать тёмную… Быть ужасно лживым и лицемерным — вот что значит быть героем. А она, быть может, лжива, но совершенно точно не лицемерна. Она презирает это — то корявое притворство, с которым так носились эти герои. Она — точно не герой. Ей чужды честь, благородство, долг — она поступает только так, как ей самой в этот момент хочется. И если для того, чтобы выбраться из этого места, придётся расколоть или сжечь пару миров — она совершенно не против. В конце концов, Мария Фаррел никогда не была героем… И никогда не хотела им стать.

— Придумаем, — отвечает она, и сама же не узнаёт своего голоса. — Всегда же придумывали. Йохан. Мы с тобой знакомы ещё с той поры, когда были совсем ещё детьми… Мы всегда находили выход.

Та девушка, которая сидела, прислонившись к камню, встаёт, забирается наверх и присаживается на камень. Музыкант по имени Йохан, смотрит на неё с состраданием. Оно и понятно, и непонятно для Марии одновременно. Ей почему-то кажется, что в сострадании сейчас куда больше нуждаются они трое, чем… Чем кто-то, кого в данный момент жалел Йохан.

— Его нет рядом с нами… — как-то слишком бесцветно отвечает девушка. — Что они с ним сделают?

С кем — Мария не знает, кто именно это, но почему-то понимает… Почему-то ей сразу представляются сигаретный дым, алое зарево, кровь, глубокая рана на спине и… забавные букеты из маков и незабудок. Девушке почему-то казалось, что она почти дружила с тем… не человеком. Казалось, что он учил её чему-то очень важному. Казалось, она должна была быть ему очень благодарна за что-то. И она была благодарна. Она умела быть благодарной. Всегда умела. Просто, может быть, не до гроба — как считали нужным многие. Благодарность до гроба может наскучить, может начать угнетать так сильно, что ты просто возненавидишь того человека, который совершил тебе добро. Это не дело. Так нельзя. В таком случае благодарность становится тем ужасом, от которой готовы бежать и тот, кто совершил добро, и тот, кому это добро оказали.

Не легче ли просто не быть благодарным? Не проще ли это — сразу забыть про то, что хорошего для тебя сделали? Не проще ли это для самого человека, который когда-то тебе помог? Не проще ли это для всех? Марии кажется, что так гораздо проще.

Музыкант подходит ближе к той девушке, грустно смотрит на неё, с таким всепоглощающим пониманием… Мария Фаррел, впрочем, тоже, кажется, всё понимает. Но только она никогда не умела быть достаточно сострадательной, достаточно сочувствующей, достаточно мудрой. Она умела лишь понимать. А Йохан — кажется, так звали этого музыканта — не только понимал, он чувствовал, он знал, когда и что нужно было сказать, умел быть настолько понимающим, что было просто удивительно. Он был настолько добрым, что ей никогда этого не удастся понять…

Музыкант вскарабкивается на камень — это удаётся ему с большим трудом из-за его хромоты, а, может быть, и по другой причине, — осторожно касается волос той девушки, гладит её по ним, прижимает к себе. Она мягко отстраняется, качает головой, строго смотрит на него, закутывается получше в свой тёплый плащ и поворачивает голову в сторону моря… Волны бьются о скалы, рассыпаются на тысячи, на сотни тысяч капель, но продолжают бороться с тёмными каменными великанами… Марии кажется, что они сами похожи на эти волны — так же бессмысленно бросаются раз за разом на острые вековые камни… И разбиваются в ничто. Они всё ещё упорно ищут выход из этого места, хотя давно стоило признаться самим себе в том, что выхода просто нет. Они обречены на смерть. На ужасную смерть, на невозможную, на такую, которую нельзя было пожелать самым страшным врагам…

Обречены… Странное слово… Смешное… Хмурые скалы смотрят на них, угрюмо усмехаясь — так, как смеялся один из них… Тот, от кого, постоянно пахло дымом, кто сам был похож на вулкан… Хочется закрыть глаза и представить себе дивный вечер — где-нибудь на тлеющих руинах какой-нибудь разрушенной цитадели, под тёмной луной, рядом с высокими кострами, что обжигали так больно… И лишь песни, игра на лютне и дикий, безумный, невозможный танец…

— Будут пытать… — вздыхает Йохан. — Уверен, что он думает, что мы — мертвы.

Мертвы… Что же — это не слишком далеко от истины. Сколько отделяет их от этого слова? Совсем немного… Может быть — всего лишь несколько часов. Их совсем недавно было четырнадцать. Один сбежал. Хм… Трус! Смешно, но она его нисколько не осуждает. В той ситуации нужно было бежать. Необходимо. И если ему повезло, никто не имел права винить его за это. Один в тюрьме. Среди тех, кто раньше был готов короновать его, а теперь лишь плевал в спину и ненавидел, презирая… Двое совершенно точно мертвы. Один… Он был так сильно ранен, что не оставалось практически никакой надежды на то, что он выживет… А насчёт остальных она совершенно ничего не знает.

Их всех осудили на смерть. И только от них самих зависит — когда именно эта смерть наступит. У кого-то не наступит никогда… Он сам обрёк себя на самую страшную кару — на бессмертие. На самую тяжёлую кару. Потому что все они будут уже мертвы к тому времени. Ну разве что — исключая того труса, который сбежал сразу же, не дожидаясь начала боя… Мария не осуждала его… Она прекрасно понимала. Им всем было лучше то, что хоть кто-то оставался живой, свободный…

— И он поверил без доказательств? — презрительно усмехается Мария. — Вы уверены, что этот тот самый Драхомир, которого я знаю все эти годы?

Девушка, что кутается в свой меховой тёплый плащ, подходит чуть ближе к краю, зло смотрит на неё. Как же много злобы в этих глазах — хочется расхохотаться. Они трое, всё равно, скорее всего умрут. Какая же разница — почему? Какая разница, по какой конкретно причине они помрут здесь? Уж бедняжку из охотничьей семьи она совершенно не боится. Хотя, наверное, было бы проще умереть сразу — быстро, практически безболезненно, — нежели долго и мучительно умирать от голода, от обезвоживания, от страшной усталости… Быстрая смерть всегда лучше. И Мария почему-то вдруг думает, что ей очень повезло — повезло куда больше, чем тому же Драхомиру — только потому, что она способна умереть, что может погибнуть в любой момент, что жизнь её, как и жизнь любого человека, так хрупка, так невозможно коротка… Чуть посильнее нажмёшь — и жизнь оборвётся…

Это был такой драгоценный дар — возможность умереть…

Ветер воет… Запевает свою похоронную песню, словно прекрасно зная о предстоящей гибели трёх людей, что находятся здесь. Впрочем, наверное, так и есть — это своеобразная панихида по ним. Панихида… По Сонму Проклятых — по тем, кто ещё совсем недавно приводил в ужас одним упоминанием о себе… По ним — по четырнадцати Отречённым. Девяти людям. Четырём демонам. И одному существу.

— Он не бесчувственный, знаешь ли? — шепчет девушка дрожащим голосом. — Он — самый лучший из всех, кого я знала! И он поверит во всё, потому что он сам этого ужасно боится, боится больше всего на свете!

Мария верит и не верит одновременно. Она сама не знает, почему в ответ на слова этой странной девушки ей больше всего на свете сейчас хочется расхохотаться. Впрочем, она не делает этого. Почему-то решает, что в этот раз лучше промолчать, не обратить внимания, ничего не заметить… Просто промолчать, закутаться получше в свои лохмотья, поднять голову и посмотреть на это суровое жестокое небо — такое красивое, такое холодное, такое далёкое…

Туда им теперь нет дороги — на это прекрасное и необыкновенное строгое серое небо, с плывущими по нему тёмными тучами… Солнце пытается пробиться через эти тучи — и не может. И от этого это небо ещё более прекрасно. От этой недосягаемости, от этой безумной высоты… От этого тяжёлого и чистого воздуха, который давит, который мешает дышать, заставляет захлёбываться собой…