Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 244

Быть может, это было даже хуже — осознанное предательство. Выверенное, тщательно продуманное, выгодное во всех отношениях. И совершённое лишь из скуки — потому что ничего больше такого, что повлекло бы за собой какие-то последствия, сделать было не особенно возможно. Совершённое лишь из смертельной скуки… Сколько Мария себя помнила — ей всегда было ужасно скучно. Бывшей принцессе всегда хотелось чего-то большего. Ей хотелось чего-то грандиозного. И было совершенно плевать — сколько людей может пострадать или, может быть, даже погибнуть.

Мария никогда не попадёт в рай…

Порой девушке казалось, что она часть чего-то великого, чего-то тёмного и огромного, что когда-то имело очень большое значение для всех… Что она часть чего-то, чего всегда боялись… И её нисколько это не пугало и не расстраивало. Она лишь радовалась тому, что может наслаждаться этой жизнью, не думая ни о ком и ни о чём. Ей нравилось бежать по этой жизни, менять друзей, видеть всё на свете, ей нравилось не переживать из-за тех людей, что оставляли её, возможно, навсегда, ей нравилось захлёбываться смехом вместо слёз.

Ей нравилось усмехаться в лицо всем опасностям… Она не боялась… Сердце лишь начинало биться быстрее, когда что-то происходило не так, как задумывалось. Это лишь подстёгивало её к новым действиям и выдумкам. Даже в детстве… Хотя, наверное, сейчас ещё больше, чем тогда… Кассандра Фаррел всегда говорила, что с её старшей дочерью невозможно сладить — проще договориться с кем угодно, но только не с ней… Дядя Джошуа как-то сказал Сандре, думая, что Мария не слышит, что договориться с девочкой возможно, нужно просто уметь договариваться…

Она скучала по этому человеку. Скучала, как не стала бы скучать ни по одному другому — он единственный был дорог ей. Во всяком случае, дорог настолько, чтобы она могла переживать за него. За Ала никогда не следовало волноваться — Мария прекрасно знала, что её друг не пропадёт, где бы он не оказался, что бы с ним не приключилось. За Хоффмана беспокоиться представлялось слишком глупым — он был ей никем, пусть интересным собеседником и почти другом, но девушка была уверена, что мужчина рассердится, если она вдруг начнёт тратить свои нервы на него. Мердоф… С Мердофом они были знакомы даже меньше… Впрочем, наверное, за него как раз и стоило переживать и волноваться. Он был добрым парнем. Хорошим. Заботливым. И до жути наивным. Но… Мария не могла заставить себя беспокоиться за него. Он всегда был рядом теперь, как рядом был Ал, но волноваться за Айстеча следовало куда больше.

Девушка вглядывалась в проплывавшее над её головой небо. Ей было немного холодно стоять на ветру и смотреть на эти облака… Но… Не мелочь ли это, когда так хочется жить? Не единожды за свои почти семнадцать лет Мария чувствовала это — ей хотелось жить любой ценой. Ценой ли чьей-то жизни — всё равно. Ценой ли чьего-то благополучия — тем более. Порой на всё остальное, кроме себя самой ей было абсолютно всё равно. Она спокойно могла смеяться, когда кому-то было плохо. И она никогда не считала себя виноватой за это.

Впрочем, так же, Мария никогда не считала себя хорошим человеком. Ей всегда было всё равно. Равнодушие и скука — это то, что досталось её душе. Была ли она виновата в этом? Нет… Этот набор достался ей от рождения. Так стоило ли винить себя? Стоило ли учиться любить, привязываться, калечить эмоциями свои нервы, если, всё равно, не сможешь ничего сделать правильно? Ей досталась мёртвая душа. Так стоило ли изводить себя по этому поводу? Всё равно, ничего нельзя сделать…

Отчего-то вспоминалась Роза. Глупейшее наивнейшее создание, которое всегда изводило её. Которое жутко раздражало. Старшая из сестёр Фаррел подозревала, что девочка умерла в подземельях Хоффмана, возможно, с подачи самого графа, но это нисколько не отталкивало её от этого человека. Девушке казалось, не умри Роза в подземельях Георга, она сама бы когда-нибудь убила свою сестру. Убила бы… Это точно. Когда-нибудь, где-нибудь, каким угодно образом…

«Я не могу простить тебя за то, что ты родилась, дорогая сестрёнка!»

Эти мысли отчего-то приходят в голову Марии, пока она смотрит в это безмятежное высокое небо, проплывающее у неё над головой. Роза, наверное, была там — на небе. Была, очевидно, одним из миллионов светлых маленьких ангелов. Девушке хотелось бы, чтобы её сестра видела её, слышала те слова, которые она говорит, мысленно обращаясь к ней. Ей хотелось высказать той то, что не удалось сказать тогда, пока Роза была жива. Стоило выплеснуть это хотя бы сейчас — у Марии теперь начиналась новая жизнь. Жизнь, полная поисков — артефактов, себя, друзей, жизненных ориентиров…

Подумать только — у девушки раньше никогда не было каких-либо жизненных целей… Она всегда руководствовалась только собственными желаниями… А теперь, быть может, стоило выбрать сторону? Впрочем, нет. Сторону Мария никогда не торопилась выбирать — всё всегда может измениться.

Ни мать, ни сестра, ни дед — насколько девушке удалось его узнать — ни за что на свете не поняли бы её. Они были слабы. Слишком дёшево ценили свою жизнь и слишком дорого — чужие. А Мария никогда не была такой… В ней было, наверное, слишком мало сострадания, слишком мало души… Фаррел всегда была довольно эмоциональна, но в её сердце никогда не поселялись слишком сильные чувства. Только некоторые привязанности. Как привязанность к Джошуа Брауну, её отцу и наставнику. А так же — злость. Это нельзя было назвать обидой. Именно злость. Злость на тех, кто был слишком назойлив на её взгляд, слишком ненужен… Для Марии ничего не стоило обидеть тех людей…

Наверное, это было основным из того множества пунктов, по которым Мария и Роза так сильно отличались друг от друга. Совершенно непохожие друг на друга внешне — это можно было списать на то, что отцов они имели разных, всё-таки, совершенно разные характеры — это можно было понять, совершенно разные жизненные ценности… Роза была хрупкой, маленькой, наивной, доверчивой, несколько трусливой, но умела сострадать, а Мария отличалась крепким здоровьем, высоким ростом, была довольно лжива, недоверчива к словам других, смела, но совершенно равнодушна…

Что же можно считать большим грехом — трусость, которой обладала младшая из сестёр, или гордыня, которая жила в сердце старшей? Что было более ужасным? Из чего происходило всё остальное? В Библии, кажется, Марии эту книгу цитировала только Роза, говорилось, что первый и самый тяжёлый из грехов — гордыня. В одной же из любимых книг старшей из сестёр Фаррел, говорилось, что все пороки идут от трусости, и потому трусость — самый тяжёлый из них. Впрочем, вряд ли можно понять, что из этого правда. Мария никогда не верила в загробную жизнь. Ей казалось, что всё устроено куда проще и… сложнее одновременно.

«Так прости же ты меня за ту злобу, с которой я всегда к тебе относилась. Ты всегда была добрее меня, милая Роза!»

Если бы Мария говорила это вслух, её голос показался бы её собеседнику жутко неприятным. Язвительный, желчный тон, которыми в её голове произнесены эти слова заставляют девушку мысленно усмехнуться. Она всегда была такой — язвительной, почти злой, с губ её порой слетали весьма жестокие слова, заставлявшие плакать многих, а в душе не появлялось ни малейшего отклика на многие события. Девушке удалось приучить себя мыслить трезво, контролировать себя, свои желания и инстинкты, но… Остальное…

Её интересовала эта игра, как избавление от скуки — игра людьми и в людей. Пусть Мария ещё не была Игроком, Гроссмейстером, играть людьми она немного научилась. Научилась лгать так, чтобы её не могли поймать на вранье, научилась стравливать тех, кто слишком мешал ей, научилась вызывать симпатию и доверие у людей, которые начинали с ней общаться.

Её любили люди. Заглядывались. Смотрели в рот, когда она говорила что-либо. Слушали. Переживали за неё. Считали «своей»… Только вот она никогда «своей» не была. Была ужасно чужой, далёкой… Её редко что-то волновало. Она умела рассуждать, мыслить логически, многое подмечала, но…