Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 237

— Сошли с ума, мисс Андреас? — слышит она абсолютно спокойный голос Константина Райна. — Я знаю — ваша мать умерла.

Он не вздыхает тяжело, как вздохнул бы Феликс, он не обнял её крепко-крепко, как сделала бы обязательно Фиера, он не пытался засунуть ей шоколад, как делал Кристиан — он просто сидит и молчит. Смотрит ей в глаза прямым равнодушным взглядом, ему абсолютно нет дела до её чувств и переживаний — он, как и всегда, думает о своём. Ему абсолютно нет разницы — что с ней случилось. Слова о смерти её матери он произносит так равнодушно, что ей хочется ударить его как можно сильнее. Ей ужасно больно. Ей постоянно хочется умереть. Ей постоянно хочется плакать. Ей больно. К горлу постоянно теперь подступает ком, мешающий дышать. Быть может, именно поэтому ей было так хорошо, когда она чувствовала себя частью леса, когда дышала этим ощущением безраздельной полной свободы? Быть может, ей лучше было бы утонуть в этом озере — навеки стать одним из бесплотных, равнодушных ко всему духов воды? Быть может, именно поэтому она так злилась на Константина сейчас — за то, что он был так не кстати? За то, что избавил её от возможности совершить это неосознанное самоубийство? За то, что теперь у неё вряд ли когда-то достанет смелости совершить это самоубийство?

Она зло смотрит на Константина Райна — теперь, кажется девушке, уж теперь-то она его точно не может бояться. Она почти хотела умереть — чего же она теперь может бояться? Не осталось почти ничего такого, что было бы способно её испугать. Не должно было остаться. Она смотрит зло, с вызовом, уже осмелев — или обезумев — и бросая ему вызов, бросить который раньше ни за что на свете не осмелилась бы. Она чувствует, как всё её тело начинает дрожать — то ли от жара, то ли от холода. Она чувствует, как словно бы её душа начинает меняться, как будто всё, что было ей дорого разбивается на атомы…

Видимо, Константин Райн прекрасно понимает — почему девушка сейчас так злится. Он не так глуп, как Виланд, и поэтому замечает хотя бы то, что совершенно очевидно — как, например, причина, по которой Мире сейчас так хочется его ударить. Взгляд парня такой же отстранённый и равнодушный, как и всегда. Он сидит и молчит, смотря на неё. Те его слова, которые он, всё же, произнёс, были так холодны. Они словно причиняли ещё большую боль. Мало было ей того, что случилось с её семьёй? Впрочем, наверное, она была не права, раз так разнылась — но что ей было делать? Мира чувствовала себя одинокой, всеми оставленной. И, наверное, имела полное право на это чувство — любой человек имел бы на это право на её месте.

Ему абсолютно безразлично — что происходит в душах других людей.

Это совершенно неправильно! Ведь так не должно быть — нормальному человеку не должно быть наплевать на чужие беды? Ведь человек должен думать не только о себе, но и о других? Ведь жизнь только для себя самого — изначально пуста и не имеет ровным счётом никакого смысла? Мама Миры — Нина Андреас, в девичестве Холлидей, из семьи, принадлежащей к младшей ветви Кошендблатов — всегда говорила дочери о том, что жизнь без служения на благо других людей — совершенно пуста, что о человеке, который живёт лишь для себя никто не вспомнит после его смерти. Мира была уверена, что такого человека, какой была Нина Андреас, пожалуй, больше никогда не будет. Но девушке хочется думать, что есть в мире люди, способные на ту же бескорыстную любовь, на то же бескорыстное сострадание — впрочем, если любовь или сострадание существуют из-за каких-то корыстных мотивов, то это уже не любовь и не сострадание, — во всяком случае, ей хочется верить, что такие люди действительно существуют. Такие, как её недавно умершая мама…

Мысли девушки снова возвращаются к Константину — к этому холодному представителю команды трефов. К парню, целые дни и ночи посвящавшему шахматам, алхимии и теоретической части магии. Казалось — ему больше совершенно ничего не было нужно. К человеку, не простившего какой-то ничтожной ошибки двум представителям собственной команды. Она почти не боялась его теперь. Константин Райн не внушал ей больше того ужаса, который внушал ранее.

Он, должно быть, ужасный человек…

Мира не любила таких людей — которых нельзя было назвать ни весёлыми, ни добрыми, ни обаятельными. Райана нельзя было так же назвать и мрачным, злым или неловким — он был, как думала большая часть учеников Академии женского пола, красивым, умным, даже великодушным. По мнению Феликса и Леонризес он, так же, не был лишён чувства юмора. Но… Он ведь прекрасно видел, как Мире сейчас плохо, ведь так? Разве любой другой человек не поступил бы иначе? Разве тоже с абсолютно равнодушным видом бы смотрел на неё — как он? Почему-то ей слишком обидно. Впрочем, в таком состоянии она обиделась бы на любого, кто сейчас оказался бы рядом — как бы он себя не вёл. А Райн, по крайней мере, хорош хотя бы своим молчанием.

— Но это не повод умирать, мисс Андреас! — говорит трефовый туз. — Это не повод бросаться в озеро и топиться в нём.

Девушка удивлённо смотрит на него — какое ему было дело до этого? Его, что ли, поставили старостой на это мероприятие? Такое вполне могло быть… Вот почему он пришёл сюда… Мира пытается вырваться, но он всё ещё держит её за плечо. Андреас хочется ударить его как можно сильнее. Она устала объяснять — что с ней произошло. О том, что её мать умерла совсем недавно, должны были знать все из четырёх команд, кто только находился в тот день в Академии. Вряд ли есть хоть кто-нибудь, кто ещё мог об этом не знать. Разве что кто-то вроде Нелли. Или Константина…

Райн, очевидно, и вовсе, не собирался выслушивать то, что она могла бы ему сейчас наговорить — ему было всё равно. Это была одна из тех прописных истин, которые следовало запомнить и уяснить всем, кто пересекался с ним когда-либо. Он никогда не высказывал даже одного слова сочувствия — только смотрел словно сквозь человека и задумывался о чём-то. Мира не раз видела пронзительный взгляд этих чёрных глаз. И ни разу не видела в этом взгляде даже капельки тепла. И каждый раз девушке хотелось убежать, скрыться, больше никогда его не видеть…

Этот человек словно был соткан изо льда — с идеальными чертами лица и тела, в которых не было практически ни одного изъяна, очень умный, которому не представляло сложности просчитать множество ходов наперёд, который мог запомнить огромное количество ингредиентов, последовательности действий при варке зелий, даже при изобретении собственных зелий — люди, входившие в «карточные сообщества», только у него брали зелья от мигрени, простуды, гриппа, — всегда по-ледяному спокойный и хладнокровный — даже тогда, когда никто не мог сдержать возгласа и стона Райн продолжал хранить ледяное молчание, сохранял спокойствие и действовал точно так, как действовал бы другой человек в обычной ситуации. Разве был на это способен обычный человек, сделанный из плоти и крови? Разве был на это способен человек, созданный не из камня или льда? И его ледяное великодушие раздражает её ещё больше — кто он такой, чтобы говорить ей, что является поводом для того, чтобы сводить счёты жизни, а что не является? Разве может эта ледяная глыба чувствовать?

— Откуда вы знаете, мистер Райн? — горько усмехается королева сердец. — Вы кого-нибудь теряли? Когда-нибудь были в моём положении?!

Он смотрит на неё тем же холодным пытливым взглядом, которым смотрел до. Но почему-то девушке вдруг начинает казаться, что во взгляде трефового туза появляется что-то ещё. Он словно думает — отвечать ей или нет. На лице Константина не отражается ни единой эмоции — как и всегда, — но в глазах, в его глазах, она теперь видит ещё что-то. Нежелание говорить. Нежелание вспоминать. Какую-то скулящую тоску. Почти ту же, что теперь чувствует Мира каждый день.

— Был, — кивает Райн, и в его взгляде читается такая боль, которую Мира никогда не могла помыслить в нём. — Я живу в Академии на грант, как победитель шахматных турниров, и получаю небольшое сиротское пособие. У меня нет ни одного родственника, которого можно было бы считать живым.