Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 235

А вот Райн… Константин всегда казался Мире странным. Он почти всегда молчал, хотя знал ответ практически на любой вопрос. Он почти всегда читал или что-то записывал — его невозможно было встретить без привычных книги, блокнота и пера. Он почти никогда не вступал в споры — предпочитал ни с кем не иметь разногласий и избегал поводов для ссоры. Оскорблений, кажется, не терпел — хотя то, что он считал оскорблением Мире было неизвестно. Девушка старалась не задумываться над тем, что должно оскорблять пиков, трефов или бубнов — их идеалы слишком уж разнились с теми, что были в её команде. Впрочем, понять Райна или хотя бы просто принять его, девушка могла с большим трудом. Райна — этого высокого бледного парня с копной тёмных волос и чёрными волосами, молча и надменно усмехавшегося в лицо Виланду. Райна — человека, которого она единственного из всех учеников Академии ни разу не видела искренне улыбающимся, только зло усмехающимся чему-то, понятному лишь ему одному. Он казался Андреас странным и даже пугающим. Он почти никому из ребят не казался заносчивым и грубым, напротив — всегда, в любой ситуации вежливым и спокойным. Его, быть может, и не особенно любили, но зато уважали. Он, очевидно, считал, что это и есть самое главное.

Мире не нравился Константин Райн.

Он был полной противоположностью Эйбиса — вечно говорящего, смеющегося, насмехающегося, дразнящего остальных. Даже внешне они различались слишком сильно — Вейча был невысоким и почти тощим, с длинными светлыми, чуть рыжеватыми растрёпанными волосами, а Райн был высок, прекрасно сложен, с тёмными очень коротко остриженными волосами… Пожалуй, единственное, что у этих двоих и было общего — так это простота в одежде. Оба не терпели лоска, блеска и всего, что сопровождало обычно, например, Тозеура Гакрукса или Талмэя Рида — пикового короля или червового валета. Оба предпочитали расшитому золотом и жемчугом камзолу простую льняную рубашку, а модной обуви простые сапоги или башмаки, или даже просто ходили босиком, если это им позволяла погода.

Пожалуй, Райн был красив — высокий, хорошо сложенный, с правильными благородными чертами лица. Пожалуй, Райн был обаятелен — всегда вежливый, обходительный, не позволяющий себе слишком многого. Пожалуй, Райн был умён — один из лучших учеников Академии, гроссмейстер, мастер игры не только в классические шахматы, о которых Мира знала довольно много, но и в сёги, в Великие шахматы. Но его красивое, умное лицо носило печать ледяной вежливости. Мёртвой вежливости. Ему было абсолютно всё равно, что происходило вокруг, если он и интересовался этим, то только потому, что так было нужно, принято. Ему было абсолютно всё равно, что ни происходило. Выигрывала ли команда их факультета в каком-либо виде спорта, умирал ли ребёнок от болезни — Райн с одинаковым, абсолютно равнодушным, выражением лица проходил мимо, без какого-либо восторга или сожаления наблюдая за этим. Его красивое лицо ни на миг не искажала гримаса скорби, ненависти, горя, не озаряли светом радость, счастье или удовольствие — он всегда оставался ужасающе бесстрастен.

Мира не любила его.

Быть может, кто-то считал его красивым, очаровательным — Оделис, Фиера, Оранда или Каролина нередко шептались об этом, как шептались о многих парнях из Академии, — но Мира никогда не думала так. Он был пугающим. В его душе было предостаточно тьмы, и он не стыдился этой тьмы. Его устраивала та жизнь, которой он жил. Он не пытался измениться, превозмогая себя — как пытались и Виладн, и Эсканор. Он даже не пытался любить мир и жизнь — как любили его Земирлонг и Кошендблат. Он прекрасно учился — ему это удавалось легко, без приложения каких-либо усилий, — он прекрасно играл в шахматы — он всецело отдавался игре, разбивая противника в пух и прах, — он умел варить самые разные зелья и даже изобретать их самостоятельно — дар этот был словно врождённый, ему словно бы ровным счётом ничего не стоило всё сделать правильно, безошибочно, тонко, словно самое сложное зелье было для него чем-то таким незначительным… Он сам не делал ошибок и не прощал их другим, на взгляд Миры, слишком жестоко отнесясь к ошибке Джозефа Тайлера — бывшей трефовой четвёрки — и Рехора Синга — бывшей трефовой девятки. Андреас было жалко этих двоих. Они были неплохими ребятами, с которыми всегда можно было хорошо поболтать. Но теперь их уже нет в Академии — на их место пришли четырнадцатилетние ребята, новички, которым исключение Тайлера и Синга весьма помогло попасть в те заветные пятьдесят два человека. Мира не могла относиться к новым ребятам хорошо — постоянно вспоминался тот случай. Всё произошло слишком быстро и стремительно — сначала Джо и Ри провалили какие-то важные тесты, потом следовала ещё одна контрольная, которую, наверняка, из всей их команды сдать смог бы только Райн, ну, может быть, ещё Эсканор с Леонризес, а потом… Потом они украли какие-то бумаги из учительской, которые спасли от обещанного ужаса столько ребят… И Константин не заступился за них перед учителями.

Теперь их — восемь высших карт — запихнули в одну команду на практику. На целые несколько дней или даже недель. А это означало, что придётся постоянно слушать обидные реплики Вейча и потом самой же помогать ему стереть кровь с лица, когда Виланд в очередной раз не сдержится, слушать гневные выпады Эсканора, который в очередной раз возомнит себя последним оплотом справедливости, а потом ещё видеть недовольно ворчащего Райна, забившегося с книгой в каком-нибудь укромном уголку. Ещё не до конца оправившийся от болезни Кошендблат присядет, ожидаемо, всё-таки, поближе к Константину или Феликсу, разумеется — не с Кристианом или Эйбисом же ему садиться рядом. Итан Августин — бубновый король — тоже был не вариантом из-за своей вечной непроходящей радости, чем-то напоминающей вечное насмешливое настроение Вейча. А трефовый король — Альбирео Монтаганем, кузен Эниф — внушал бубновому валету какой-то суеверный ужас. Хотя Мире казалось, что было бы куда логичнее, если бы такой ужас внушал Константин — Альбирео был вспыльчив, зол и несдержан, почти капризен, но его действия, слова, поступки всегда можно было предугадать, он не делал ничего такого, что выбивалось бы из рамок его привычного поведения. Константин же был непредсказуем. Он был хладнокровен и умён, для него не было границ в поведении — его не страшила как участь всеми презираемого фрика, так и участь человека светского.

Порой Мире казалось, что трефовый туз, вообще, ничего не боится — и не может бояться. Это пугало её больше, чем нарциссизм Феликса, безрассудство Кристиана, несдержанность Альбирео, актёрство Эйбиса или нелепость поведения Итана. Леонард же был, пожалуй, единственным человеком, который смог бы ужиться со всеми остальными. Радостный, как и должно быть свойственно бубнам, но не настолько нелепо, как Итан или многие остальные. Старательный, преданный, умный… Происходивший из семьи Кошендблат. Мира видела старшего брата Лео — Дика — и даже общалась с ним несколько раз, пока тот не закончил Академию. Пожалуй, Ричард Кошендблат и Константин Райн были даже чем-то похожи. Только вот если первого она молчаливо презирала и считала человеком, недостойным того дара магии, который ему достался, то второго слишком боялась, чтобы считать хорошим человеком…

Мире казалось, что она вот-вот потеряет те жалкие остатки терпения, которые у неё ещё были. Она чувствовала себя виноватой во всех возможных грехах. Их группа уже прошла большую часть пути, намеченного Феликсом, кажется, Константин даже сумел обнаружить что-то из тех предметов, которые им нужно было найти, но они так ещё и не сумели найти общий язык друг с другом. Вейча что-то напевал своим чуть надтреснутым голосом, заставляя всех остальных затыкать уши и про себя молиться о том, чтобы он заткнулся, Эсканор то и дело ворчал, что всё делают не по его плану, Кошендблат тихонько стонал, когда ему было слишком неудобно поспевать за всеми, а Виланд то и дело срывался и начинал орать на Эйбиса. Это было слишком трудно: слушать их всех, видеть, как они ссорятся, дерутся, как готовы вцепиться друг другу в глотки и ничего — ничего — не иметь возможности сделать…