Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 228

— Да, конечно! — говорит Альфонс, стараясь сохранять на лице вежливую улыбку. — Я это понимаю. Быть может, герцогине нужно принести стакан воды?

Герцогиня непонимающе смотрит на короля, и тому становится как-то неудобно. Он ничего не знал в этом чужом для него мире. То, что было бы правильным на Земле, здесь не должно было происходить ни за что на свете. То, чего не следовало бы делать на Земле, здесь считалось обязательным для исполнения.

Это совершенно сбивало с толку.

— Ей это не нужно, благодарю вас! — отвечает герцог. — Благодарю вас за беспокойство, Ваше Величество, но это всё абсолютно не имеет смысла.

За этим следует неловкое молчание. Король просто не понимает, что ему говорить — он до сих пор ещё не привык к здешним правилам и обычаям, все они кажутся для него чужими и непонятными. Кое-какие правила местного этикета совпадали с правилами этикета на Земле, и Альфонс хватался за них, как утопающий хватается за соломинку. Но таких правил было не слишком-то много, а Алу слишком нужно было как-то жить в этом мире. И жить настолько близко к образу жизни людей, здесь обитавших, насколько это только было возможно с его происхождением.

— Я не совсем понял, что произошло с Леонардом, — говорит король просто для того, чтобы сказать хоть что-то. — Вы можете объяснить, что это был за приступ?

Герцогиня тихо ахает, ещё более тихо всхлипывает и хватает мужа за рукав своими тоненькими цепкими пальчиками. Тот снова морщится, устало смотрит на жену, но других признаков недовольства пока не выказывает. Думает над вопросом, заданным королём. Герцогиня что-то шепчет ему на ухо, но он почти не слушает, полагаясь целиком только на свои мысли.

— Нет, — резко говорит герцог после минуты раздумья. — Я не помню, чтобы с Леонардом когда-то случалось что-то подобное прежде.

Его жена кивает и что-то начинает неразборчиво лепетать, отчего Томас снова хмурится, снова недовольно выдыхает, но больше не произносит ни слова. Его бронзовое от загара лицо с пересекающим его шрамом отчего-то кажется Алу неестественным, неправильным. Так и хочется спросить, но… Будет ли это правильно с точки зрения этикета — такой, весьма личный вопрос? Раньше Альфонс мог говорить всё, что угодно, не опасаясь, что это прозвучит как-то не так. А теперь… Теперь всей его жизнью руководили правила этикета, которые для короля были обязательны. Всей его жизнью руководили правила. Нет, наверняка, правила руководят жизнью всех людей — что на Земле, что в Осмальлерде, — но жизнью короля и всех, кто имел хоть какое-то отношение к королевскому двору, руководило куда большее количество этих самых правил, законов, норм.

Он был уполномочен распоряжаться жизнями тысяч и сотен тысяч людей. Имел право вмешиваться в жизнь каждого своего подданного, контролировать её — кажется, Орандор жил по понятиям абсолютизма, и власть короля почти ничем не была ограничена, — а его частная, личная жизнь подчинялась своду правил и законов. Ему подчинялись все в этом королевстве. И его же жизнь была расписана по минутам, если не по секундам — приёмы, жалобы, парады, новые и старые законы, попытки распознать их эффективность, попытки поднять Орандор на более высокий, хороший уровень…

Ал не имел права даже присесть или встать лишний раз не по расписанию. Посещение казарм, мастерских алхимиков, ознакомление с разными законотворческими проектами, с новыми изобретениями, обязанность объезжать периодически подвластные ему территории, чтобы знать, как там ведутся дела… Всё это было обязательно, и парень прекрасно это понимал.

Королевство было куда важнее его желаний и мыслей.

Жена Томаса Кошендблата и не думает отпускать из своих цепких тонких пальчиков его рукав. Во второй своей руке она держит чётки, но не с крестом, какие держала тётя Ала, а с каким-то драгоценным камнем, возможно, изумрудом или нефритом, Альфонс никогда не был силён в драгоценных камнях, огранённым в форме ромба.

— Никогда не случалось! — подтверждает слова мужа герцогиня. — У него, конечно, слабенькое здоровье, но такого никогда не было!

Слабенькое здоровье… Интересно — как у Седрика или на самом деле? У Седрика вот была слишком нервная и заботливая мама, что, конечно, было хорошо, но… Не в таком виде, как это получилось у Траонтов. Джулия слишком уж нервничала. А сказать ей какое-либо замечание на этот счёт все боялись. Впрочем, её, наверное, можно было понять — Теодор как-то упоминал, что первый ребёнок герцогини умер от какой-то болезни, о которой Ал толком не знал. Наверное, стоило простить ведьме некоторые её странности хотя бы потому, что Альфонс никогда не сможет узнать — какой она была до смерти своего первого сына.

Герцогине Кошендблат тоже не хочется ничего говорить. Её искренне жаль. Ал уже давно понял, что жизнь всяких герцогов и графов во много раз труднее той жизни, которой он жил до этого. Леокардии Кошендблат хочется только посочувствовать. Возможно, герцог был не таким уж и плохим мужем — среди министров Альфонс увидел и куда худшее отношение к собственным женщинам. Но Леокардия всё равно была лишь слабой, забитой всеми женщиной, которую нельзя было не пожалеть.

— Да… Небось, нарвался он по глупости на кого-нибудь особенно магически сильного и образованного… — бормочет Теодор себе под нос. — Как бы не оказаться вскоре на его — Лео — похоронах…

Женщина начинает всхлипывать, а Ал думает о том, что неплохо было бы как-нибудь объяснить Траонту, что человеческие чувства тоже нужно иногда учитывать. Во всяком случае, если это как-то относится к жизни чьего-то ребёнка. Теодор на несколько секунд замолкает, потом ойкает себе под нос. Альфонсу думается, что стоит как можно скорее встретиться с графом Хоффманом — тем самым, который спас его и Марию в тот день, когда свергли короля Генриха. Конечно, друг Хоффмана, кажется, Бейнот, обвинял именно Ала в смерти Алесии, но… Это было не так важно. Это было, в конечном счёте, совсем неважно.

— Полно тебе, — произносит Томас Кошендблат через какое-то время, обращаясь к своей жене. — Это может быть обычным переутомлением.

Леокардия Кошендблат всхлипывает ещё раз, как-то уж слишком надтреснуто, а герцог тихо отводит взгляд. Альфонсу в голову приходит мысль, что отцу его друга, пожалуй, почти неприятна собственная жена. А самого герцога уже едва может выдержать сам король. Он уже готов сделать, что угодно, лишь бы Томас Кошендблат поскорее ушёл, лишь бы больше никогда в жизни не видеть этого человека. Он хочет снова оказаться в родной Канаде, проснуться и обнаружить себя дома на диване или даже в комнате Маришки на полу. И в то же время он безумно боится отдать ту власть, которой он обладает сейчас. По милости Малуса.

Демоны исполняют тайные желания, — кажется, именно так как-то сказал Теодор. Так неужели, он всегда желал именно этого? Желал править, обладать? Неужели, он всегда был таким?

Сам Теодор Траонт сейчас молчит. Кажется, корит себя за то, что сказал лишнего. Альфонс в этом с ним согласен — не стоило говорить невесть что, тем более про Леонарда. Младший из сыновей Томаса Кошендблата в последнее время был единственным человеком, который поддерживал молодого короля. Нет, конечно, Траонт оказал не последнюю услугу в управлении государством. В конце концов, именно он знал об этом так много, старался всё обустроить, ездил по самым невероятным поручениям, исполнял всё, даже будучи не слишком довольным приказами короля — как это было в эту ночь…

— Он чего-то боялся в последнее время, — замечает Ал. — Сильно боялся. Будто бы кто-то преследовал его.

Ведь, правда, боялся… Ведь просил, умолял, кричал, звал на помощь, но… Почему-то ему, Альфонсу, тогда это тоже показалось всего лишь переутомлением. Он тоже не обратил внимания на подозрения и опасения Лео. Он почти позволил совершиться той трагедии, которая произошла с Алесией Хайнтс до этого.

Алесия… Её смерть навеки останется на его совести — в этом её друг Гораций Бейнот был прав. Альфонс будет видеть её изуродованное лицо в самых страшных кошмарах… Он будет винить в её гибели только себя — что стоило ему настоять на том, чтобы она ехала в Орандор, в королевский дворец, а не в Алменскую империю, где её так жестоко убили?