Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 224

Она почти подползает — настолько нет сил — к книжной полке, хватает первую попавшуюся книгу, смотрит на неё… Золотые буквы на тёмно-зелёной обложке… Она плохо понимает сначала, что именно написано… Её трясёт… Она почти ничего не видит от страха, переполняющего её, пожирающего сейчас её душу…

«Девятый обрывок недуга» — видит она. Тот самый, который она раньше перечитывала много-много раз. Тот самый, в котором говорилось о безвременной кончине Блудницы. Интересно, кто был Блудницей… И интересно — умерла ли та женщина уже… И если умерла — то как?

Она открывает Книгу Знания — ту часть «Обрывка недуга», в которой тётя записывала имена людей, относившихся к Пророчеству… Открывает. Беспомощно водит пальцем по строчкам, написанным мелким изящным почерком её тёти тупым карандашом, пытается разобрать имена.

— Мария Фаррел, Джордж Блюменстрост, он же Георг Хоффман, Альфонс Браун, Джулия Траонт, Алесия Хайнтс, — бормочет девушка, водя пальцем по карандашным строчкам. — Но кто такие «Р», «Ф.К.» и «У.Н»?..

V.

Уолтер злорадно следил за тем, как этот мальчишка, этот безмозглый франт, Валентин проигрывал ему всё большую сумму денег. Мальчишка! Дурак! Уолтер злобно смеялся тому, что Валентину даже не приходила в голову мысль о том, что с ним, Уолтером Нойманом, лучше переставать играть в карты более, дабы не проиграть всё отцовское состояние. Вергилий Ланд, отец Валентина, который раз уже проклинал как пристрастие сына к азартным играм, так и Ноймана, как человека, который отчасти и являлся причиной банкротства рода Ланд. Валентин краснел и бледнел, то и дело поглядывая на Ноймана, понимая, что отыграться ему, скорее всего, не удастся. Уолтер вальяжно опрокинулся на спинку кресла. Выигрыш его был настолько велик, а он сам настолько удачлив в сей игре, что… Уолтер и сам не знал «что». Ему было весело сейчас. Игра почти всегда приносила ему выигрыш. Разве этого было не достаточно? В свои двадцать шесть лет Нойман успел прославиться знатным кутилой, гулякой. Кто мог упрекнуть его в том, что он вёл такой образ жизни? Парады, казино, гулянки, сражения, дуэли… Так текла жизнь молодого офицера. Впрочем, так жили многие другие люди. Театры, шумные свидания, забавные похищения знатных девиц прямо из-под носа родителей тех… Что могло быть прекраснее? Великолепные балы, знатные гулянья, весёлые маскарады… Уолтер был готов захохотать, когда Валентин проиграл ему ещё двадцать тысяч сайбрен. Это был знатный выигрыш. Почти сто тысяч! Нойман был готов поклясться, что эта сумма в разы превышала его годовое жалованье! Что же… Уолтеру определённо везло.

Валентин краснел и бледнел, глядя на то, как растёт сумма его долга, но ничего не мог поделать с этим. Сколько денег давал ему отец? Около трёх тысяч. И это была не малая сумма, только юному Ланду, всё равно, не хватало её. Он не мог больше обращаться к отцу за деньгами. Не мог. Это было выше его сил, это было ниже его достоинства. Но поделать ничего было нельзя. Следовало послушаться совета старших офицеров и не садиться играть с Нойманом. Руки юноши дрожали. Он не мог заставить себя успокоиться. Уолтер представлялся Валентину чуть ли не демоном. Руки старшего офицера так же ловко, так же спокойно и быстро метали карты. Так же, Нойман постоянно говорил что-то. Голос офицера был таким же спокойным, таким же весёлым, как и два часа, когда они выходили из театра. Валентина сильно отвлекало это. Каждое слово старшего товарища было пронизано каким-то чувством собственного превосходства. Нойман смеялся так, будто бы на его глазах не происходило ничего. Будто бы не решались сейчас судьбы людей.

Валентин был красивым молодым человеком. Он представлял собой тот идеал красоты, который описывался в некоторых дамских романах. И поведение его было иногда несколько схожим. Воспитывавшая его мать не могла нарадоваться на своё драгоценнейшее чадо. Он нравился женщинам. Его многие любили. С правильными чертами лица, с доброй улыбкой, со своими белокурыми волосами, он был похож скорее на красивую статую, нежели на человека. Уолтера же назвать красивым было нельзя. Лицо его было слишком подвижным, рот слишком большим, губы были тонкими и, из-за привычки мужчины кусать их в приступах гнева или злости, казались несколько ярче, чем следовало бы, в глазах всегда читалось то выражение истинной гордости и дерзости, некого бравурства, иногда дополняющееся выражением злобы, жестокости… Волосы его были тёмными и жёсткими и никогда не приходили в порядок.

— Ладно уж! Хватит на сегодня! — усмехнулся Уолтер Нойман, выиграв у Валентина Ланда ещё тысячу.

Снова откинувшись на спинку кресла, стал что-то рассказывать своим компаньонам по игре. Валентин почти не слушал. Ему страшно было слушать. Он мог думать лишь о том, что скажет отец, увидев эту баснословную сумму. Нет! Разве мог он позволить ему узнать об этом?! Разве был выход из этого проклятого лабиринта страстей и долгов?! Валентин был готов рвать на себе волосы от отчаяния и ужаса, переполнявших сейчас его. Но разве было дело этому бесчувственному офицеру до страданий юноши? Разве было дело этому демону до человеческих страданий?! Разве можно было назвать Ноймана человеком? Разве был Нойман человеком? Валентину оставалось только с ненавистью смотреть на того, кому с сегодняшнего дня юноша был должен такую сумму, уплатить которую было почти невозможно. Он никогда не простит себе, если из-за его оплошности, из-за его неслыханной глупости, с отцом или матушкой что-нибудь случится.

Кто-то из офицеров, проходя к выходу, похлопал Валентина по плечу, пытаясь выказать этим жестом свою поддержку. Но юноша не мог думать о чём-либо, кроме своего долга. А Нойман смеялся. Его смех сейчас звучал, как хохот отвернувшейся Фортуны. Валентин Ланд ненавидел этого человека. Он был причиной всех несчастий, случившихся с его семьёй.

Уолтер Нойман проговорил что-то. Не сразу будущий граф Ланд понял, что обращались к нему. Оказывается, офицер говорил, что хотел бы получить все деньги, которые должен ему Валентин, завтра, но, понимая, что за столь короткое время юноша вряд ли сможет найти такую сумму, даёт ему сроку две недели. Две недели… Подумать только! Какое неслыханное благородство со стороны этого человека! Валентин едва мог сдерживать себя из-за обиды и отчаяния. Ему хотелось убить Ноймана. Убить за то, что теперь ему, Валентину, придётся мучиться все эти две недели, соображая, где он сможет взять хотя бы часть этого долга… Разве можно было просить сейчас о снисхождении?

Нойман ушёл. Нужно сказать, что это уже было огромным облегчением для всех, присутствующих в зале. Его не любили. Да и разве можно было любить человека, для многих ставшего причиной разорения или бедствования? Валентин, всё равно, чувствовал себя просто ужасно, хоть уход Уолтера и был для него, так же, как и для всех остальных, спасительным.

— В Лат-Чайхар говаривают, что этот Нойман просто шулер! — крикнул какой-то, изрядно выпивший, офицер.

Валентин сразу узнал его. Это был тот самый вояка, у которого на днях происходила та гулянка, на которой Уолтеру Нойману бросил вызов Джордано Майер. Дуэль должна была произойти послезавтра. И юный граф Ланд поймал себя на мысли, что был бы рад, чтобы этого бретёра, этого ужасного человека, этого шулера убили на этой дуэли. Он был бы сам рад стать секундантом Майера, если бы выпала такая возможность. Приблизить гибель этого человека было бы благородным делом. Даже более, чем просто благородным.

Юноша сам не заметил, как гости, обсудив теорию шулерства Ноймана, обсудив то, что, по их мнению, должно будет произойти на дуэли, потихоньку, стали расходиться. Валентин, всё ещё бледный от мыслей, преследовавших его сейчас, выскочил на улицу.

Город, никогда не спящий, даже в самые спокойные и тихие ночи, встретил его холодным и неприятным ветром. Юноше казалось, что город будто отталкивает его от себя. Будто бы, город, предчувствуя что-то, не хочет больше видеть его своей частью. Стад-де-Хайлиген был городом, которого Валентин никогда не любил. Яркие огни, вечное движение, не прерывающееся ни на минуту, множество спешащих мрачных людей, вечный холод, вечная сырость… В любом другом городке Рейнской империи было место для любого человека, но не здесь. Столица империи меняла любого, кто пребывал сюда. Она делала его одиноким, чужим, ненужным… Живой город империи… Город всех святых… Каким же было неподходящим это название! Валентин почти бежал по прямой и широкой улице Хайлигена и думал о том, что хорошо было бы снова оказаться дома, в любимом Лат-Чайхаре…