Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 221

Какая из неё Сестра Радости?

— Зачем мне это знать, если ты уже уходишь? — спрашивает девушка, отворачиваясь.

Ей хочется побыть в одиночестве. Неужели, это так трудно понять? Ей хочется ни с кем не заговаривать. Сидеть и молчать. Смотреть в окно на веселящихся Эйбиса и Эниф. Точнее, на веселящуюся Эниф и играющего радость и веселье Эйбиса. Он, по крайней мере, знал, что врёт…

Всегда знал…

Мира же считала, что говорит правду. И кто из них после этого был — лжецом, подлой, гадкой змеёй? Вейча, по крайней мере, никогда и не пытался казаться благочестивым. Он был своего рода безумцем. Безумцем, которым Земирлонг всегда восхищалась. Смешливым, задорным, остроумным, смелым, живым. Он был тем, кто никогда не сдавался и кто не выдумывал себе правил. Кто был полностью свободен…

— Я желаю вам удачи в охоте, — задумчиво произносит девушка вдруг. — Очень надеюсь, что вам повезёт.

Охота… Как же она могла забыть об этом мероприятии? Охотой называли ту практическую часть экзаменации, самую важную, но к которой, между прочим, большинство учеников относилось несерьёзно. Их скитания по лесам и близлежащим посёлкам и развалинам с целью найти всё, что приготовили им преподаватели. Самая важная часть экзаменации. Самая простая для всех. Для всех, кроме неё. Она уже и забыла про то, как приходится бегать по лесу, перескакивать через кочки и пеньки, а так же скрываться от других команд… Охота сопровождалась своеобразной войнушкой между мастями с использованием мелких боевых заклинаний, с укрытиям в болотах и тому подобным… Два года назад так погибла одна девочка… Кажется, сестра Эрны — Габраяле. Шестнадцатилетняя сильфида… Эрне теперь тоже было шестнадцать.

— Спасибо, — Тедд вдруг протискивается обратно в комнату. — Слушай, может, всё-таки, погадаешь мне?

Погадать, значит… Она, всё-таки, угадала. Именно погадать… Что же… Пожалуй, это было не так уж и трудно. Просто развести ритуальный огонь в чаше, которую она уже взяла в руки. Просто задать несколько вопросов.

Это было нетрудно… Даже несколько приятно. Гадания, как ни странно, отвлекали её от мыслей о том, что будет в будущем у неё самой… Она предсказывала будущее всем, кто у неё этого просил. Предсказывала им и отвлекалась от самой себя. Это сильно помогало. Кому приятно понимать, что, возможно, под конец жизни ты не сможешь ни ходить, ни говорить, ни даже видеть?

— Хорошо, — после минутного раздумья говорит Мери Земирлонг. — Обещай, что уйдёшь сразу же, после того, как я сделаю это.

Глаза Раймона снова начинают блестеть от радости, и Земирлонг едва удерживается от смешка в его сторону. Он был такой забавный… Этот вечно весёлый мальчишка с наивными синими глазами. Его хотелось опекать. Его хотелось радовать. Чтобы он улыбался — не так как Вейча, а искренне.

Как сама Мери никогда в жизни не улыбнётся…

Впрочем, кому какое дело было бы до её улыбки? Её лицо вечно было закрыто. И она не имела права его открывать, не имела права его показывать. «Милосердие», «отречение» и «нестяжание» — вот что должно было стать основой её жизни. Милосердие — самое странное, какое когда-либо видел свет. Милосердие, позволяющее убить, причинить боль… Милосердие, позволяющее пытать кого-то… Отречение от самой себя — от семьи, от друзей, от плоти. И нестяжание, не позволяющее что-то иметь, кроме абайи, платка и шали…

— Спасибо… — бормочет себе под нос Тедд; несколько озадаченно, но тем не менее — весьма довольно.

И Земирлонг чувствует, что начинает сердиться на него за эту беспричинную радость. Она чувствовала себя вечно усталой, словно прожила не восемнадцать лет, как было на самом деле, а все сорок. Она чувствовала себя вечно раздражённой. И надеялась, что имела на это право. Хотя бы на это… Обет, к её величайшему сожалению, был магическим и сковывал её по рукам и ногам даже в отношении чувств.

— Замолчи! — резко бросает Мери. — Не смей меня перебивать. Я не буду тебе гадать, если ты ещё раз что-то скажешь без моего разрешения.

Тедд послушно замолкает. Смотрит на неё только своими огромными синими глазищами — смотрит виновато и осуждающе одновременно. Хотя, возможно, что на самом деле — только виновато. Что осуждение она сама выдумала. Что его не было и в помине… Возможно, всё было именно так… Что он просто чувствовал себя глупым и виноватым — как оно, в принципе, и было.

В это время Земирлонг разжигает огонь в чаше с помощью магии. Для гадания годится только магический огонь. Другой будет только мешать. И ничего — совсем ничего — не покажет.

— Протяни руку к огню! — настойчиво требует Мери Земирлонг спустя некоторое время, когда огонёк становится больше. — Ну! Делай, что я сказала! Да не бойся ты — не обожжёшься. Я тебе это обещаю.

Раймон тянет руку в пламя. То не обжигает его. Парень с восторгом смотрит на Сестру Обета. Той даже хочется его толкнуть. Обет сковывал её по рукам и ногам. Запрещал чувствовать что-то, кроме вечной усталости и холодного сострадания. Заставлял её ноги кровоточить очень сильно, если она начинала испытывать что-то ещё.

— Думай о том, что ты хотел узнать! — бросает Мери.

Тедд кивает и закрывает глаза, жмурится, старательно пытаясь удержать в голове то, ради чего он сюда пришёл. Земирлонг видит, как сильно он старается, и думает, что, пожалуй, это смотрится даже забавно… Мери ловит себя на мысли, что она исподтишка наблюдает за этим парнем, вглядывается в его лицо, словно пытаясь запомнить каждую чёрточку, каждый изгиб…

Спустя мгновение пламя меняет цвет. Из того почти прозрачного, почти белого, оно становится матовым — чёрным с красно-золотыми прожилками. Оно разрастается до масштабов, которых девушка ещё не разу не наблюдала вживую.

Мери Земирлонг отшатывается. Ей вдруг становится страшно. Разумеется, ей так же больно. Ступни уже давно кровоточат ещё сильнее. Константин обязательно заметит завтра кровавые следы на ковре — ведь ей придётся спуститься, чтобы проводить червовую девятку и закрыть за этим мальчишкой дверь…

— Это плохо? — спрашивает взволнованно Тедд.

Она смотрит в его глаза. Синие… Почему её так волнует этот факт? Потому что в Акорле почти у всех глаза либо янтарные, либо карие, либо чёрные? Потому что синий — цвет неба и моря?

— Это плохо, — подтверждает Земирлонг. — О чём конкретно ты думал?

Парень краснеет. Это тоже смотрится забавно, но… Мери уже почти не кажется, что это так… Её интересует только пламя — разросшееся и почерневшее… Почему так произошло? Она слышала о чём-то таком ранее, но сейчас она ничего не могла вспомнить. Она волновалась… Сильно волновалась. Зрелище, которое предстало перед её глазами, было не из приятных. И оно пугало. Пламя должно было становиться синим, жёлтым, зелёным, красным или оранжевым во время гадания, но она никогда не видела чёрное пламя. Синий означал печаль, жёлтый — болезнь, зелёный — спокойствие, красный — кровь, а оранжевый — радость… Но что же обозначал чёрный? Смерть?

Чёрный с красно-золотыми прожилками… Смерть с привкусом крови и безумия… От осознания этого становилось ещё страшнее… Мери чувствовала, как с каждой секундой ей всё больше хочется выставить Тедда Раймона за дверь и прокричать ему в след, чтобы он никогда не приходил больше к ней с такими глупыми просьбами… С такими страшными просьбами…

— О Избранной… — говорит червовая девятка, и внутри Мери Земирлонг всё холодеет.

Избранная — это была запретная тема в Сестричестве. После того, как мать-настоятельница однажды нагадала что-то об этой девушке, эта тема в Сестричестве никогда не поднималась. Должно быть, было что-то в этом… страшное… Что-то, о чём даже говорить, даже думать было опасно.

— Что же… — хмыкает трефовая дама. — Это ещё хуже.

Тедд Раймон бледнеет и с надеждой смотрит на девушку. С надеждой… Он, должно быть, был глуп, если смотрел на неё с надеждой. Впрочем… Она сама себе противоречила — она же всегда считала его глупым…

Перед девушкой встаёт выбор — продолжить и узнать или не продолжать, прогнать Тедда и спать после этого спокойно. Ей кажется, что оба варианта являются неправильными… Что она должна поступить неким третьим образом. Что же выбрать? Трудно… Как же трудно… Впрочем, разве не нарушила она уже правила, начав гадать об Избранной? Следовало продолжать…