Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 190

Рейчелл вспоминается, что сестра молчала всегда, когда её пытались обидеть. Отходила, никогда больше не заговаривала на ту тему, на которую был разговор в тот раз, снова садилась под большим дубом с книжкой. Но не отвечала. Но не дралась. Но не плакала. Даже никогда не жаловалась старшим на это…

Она и сейчас молчит. Сердит мать ещё больше. Уж кому, как не Рейчи знать об этом? Та ещё больше раздражается, когда ей не отвечают. А Сара молчит. Просто молчит. Не плачет. Не ходит нервно по комнате, не грызёт ногти. Просто стоит и молчит, будто находясь выше этого глупого спора. Впрочем, возможно, она, и правда, находится выше этого. Девочка уже хочет спуститься вниз, чтобы хоть как-то прервать это тягостное повисшее в воздухе молчание, когда Сара начинает говорить…

— Попрошу лорда Чаттерли предоставить мне временный приют, — очень тихо говорит девушка, но её голос будто звенит на весь холл, Рейчелл слышит каждое слово. — Объясню ему ситуацию.

Девочка замирает, сползает на пол и прикрывает рот руками от страха. Только этого ещё не хватало. Упрямица Сара! Она всегда была такой… Тихой, но очень и очень гордой. Словно родилась не в семье обычного рабочего, а в семье какого-нибудь герцога или графа. Про себя девочка молится, чтобы только всё это поскорее закончилось, чтобы всё обошлось, чтобы всё стало, как было до этого рокового разговора.

Мама вскрикивает. Буквально подлетает к дочери. Снова хватает Сару за запястья, отчего та вздрагивает, и шепчет той что-то прямо в лицо. Рейчи знает, что именно. Имя лорда Чаттерли запрещено в их доме. Девочка не знала — почему. Зато знала, как сильно будут сердиться родители, если она скажет хоть слово про него.

— Посмеешь обратиться к нему — больше не смей появляться в моём доме! — кричит мать, отпуская дочь. — Неблагодарная! Да как ты…

Сара смотрит на мать, молчит, просто серьёзно смотрит. Рейчелл хочется спуститься туда, но она очень боится. Тогда ей достанется очень сильно, а Сара… Сара всё равно сделает всё так, как ей хотелось… Девушка кивает, так же молча хватает свою старую куртку с вешалки, одевает и выскакивает за порог. Прямо в этот ужасный дождь…

Мама оседает на пол рыдая. Рейчи слышен каждый её всхлип. Девочка смотрит на входную дверь, за которой только что исчезла её сестра, и думает, что ей совсем не хочется, чтобы Сара ушла навсегда, совсем-совсем не хочется, как бы неинтересно с ней играть было… Имя лорда Чаттерли, как и следовало ожидать, сыграло роковую роль. Кем был этот человек, чтобы его так не любили в семье Эливейт? Рейчелл не знала, да и не хотела знать…

— Вон! — орёт мать, уже не сдерживая рыданий, вслед Саре, исчезнувшей в этом ужасном ливне. — Вон, неблагодарная! Никогда больше не возвращайся!

Несчастная женщина плачет, закрывает лицо руками. Девочке видно, как вздрагивают её плечи. Ей хочется спуститься вниз, обнять мать, заплакать вместе с ней об ушедшей Саре, но что-то подсказывает ей, что мама плачет вовсе не об этом. Скорее о том предательстве, которое в её глазах совершила дочь, решившись обратиться за помощью к ненавистному лорду Чаттерли…

Рейчелл чувствует, как ей хочется во весь голос зареветь, чтобы стало хоть немного легче, но до ужаса боится. Не здесь. Не при маме, которая, вероятно, не хотела бы, чтобы её кто-то увидел в таком состоянии. Девочка как можно тише встаёт и прошмыгивает в комнату, где сейчас спят Дженни и Шарлотта и тихонько, свернувшись на кровати калачиком, плачет Софи.

— Ты всё слышала? — шепчет Рейчелл сестре. — Ты ведь слышала?

Софи кивает и начинает плакать ещё горше… Девочка ложится рядом с сестрой, обнимает её и тоже начинает плакать. Теперь дождь уже не кажется ей таким прекрасным. Теперь он словно олицетворяет её душевное состояние…

Комментарий к II. Глава двадцать третья. Одиннадцатый обрывок веры.

* Fleur – Голос

Да, глава какая-то странная, получилось немного не то, что задумывалось…

Автору очень стыдно просить об отзывах ввиду того, что есть человек, который комментирует всегда, но автор, всё-таки, об отзывах просит.

========== II. Глава двадцать четвёртая. Двенадцатый обрывок желаний. ==========

Поёт, беснуясь, ветер,

Ночь, таинству под стать,

Нагая в лунном свете,

Твой пульс чеканит такт,

Лишь час на всё отпущен

Хозяином Времён,

Но танец так воздушен,

Что Царь Ночной пленён…

Когда всё это было?

Как будто жизнь назад,

В ладони гвозди вбили,

И дальше только Ад…

Калёное железо,

Приняв печать огня,

Змеёй впивалось в тело

Шипя, искрясь, звеня…

Тебя хлыстами били,

Но им не слышать плачь,

И сложенные крылья

Не видит твой палач…

В удушливой неволе,

Наперекор судьбе,

Не покоряясь боли,

Ты смерть звала к себе.

Так истерзана плоть, эту боль не унять,

Не в постели из роз суждено умирать…

Смерть придёт не таясь, среди белого дня,

Чтобы душу принять из объятий огня.

Сгорит чужая кожа,

С чела стерев клеймо,

И ты явить всем сможешь,

Что зрить им не дано…

Рёв пламени чуть стихнет,

Умолкнет гул толпы,

Юродивый воскликнет:

— «Чиста, невинна ты!»

Нетронута, прекрасна,

В одеждах из огня,

Казнённая невеста

Полночного Царя…

Над лобным местом нечисть

Кружит, как вороньё,

И собирает жизни -

Приданное твоё…

Среди белого дня Смерть явилась сама,

Чтобы душу принять из объятий огня,

Скрыло Солнце свой лик, Тень укрыла любя

Небо вырвало крик и простило тебя…

Среди белого дня Смерть явилась сама,

Чтобы душу принять из объятий огня,

Скрыло Солнце свой лик, Тень укрыла любя

Небо вырвало крик и простило тебя. *

Знаете… В омеловой галерее орандорского королевского дворца слышен даже самый тихий звук. Каждый шаг, даже самый осторожный, будто бы звенит, ударяясь об этот светлый мраморный пол, а в зеркалах, в старинных прекрасных зеркалах, что были привезены сюда ещё во времена наместничества и которые висят теперь между портретами наместников и монархов Орандора, отражали прекрасный сад, на который выходили окна… Иногда казалось, что здесь будет слышно даже то, как вода будет литься из стакана на мраморный пол… Альфонс слышал каждый свой шаг во время походки в галерею. Здесь можно было стоять и просто слушать всё, что происходит в яблоневом павильоне орандорского дворца — всё это было прекрасно слышно, каждый звук, каждый шорох, каждый шёпот…

Ал любил стоять здесь в одиночестве и прислушиваться ко всему… В этом почти всегда светлом помещении было так легко сосредоточиться на своих мыслях, на переживаниях о том, что происходило с ним… Сосредоточиться на том, что было важно, а не на том, что постоянно напоминало о себе… Альфонсу нравилось сидеть тут на подоконнике и просто слушать, что происходило вокруг. Не говорить, не читать, не делать что-либо — просто сидеть с закрытыми глазами и думать. Думать о разном — о том, чего никогда не могло и не должно было случиться, о несправедливости и жестокости судьбы, о прочем… В первый раз именно Алесия привела его сюда, а уже потом он привёл сюда же Марию. Глупое воспоминание. Всего лишь воспоминание. Обычное воспоминание, как сотня других, таких похожих на это. Обычное воспоминание, которое теперь ни за что не сделать реальностью снова. Теперь уже поздно говорить об этом. Ничего больше не будет так, как было раньше.

Как бы этого не хотелось…

Тут — в этой галерее — не нужно было думать обо всей этой политике, о том, сколько тонн зерна было произведено и не будет ли страна голодать в этом году, о том, что нужно будет куда-то уезжать, не нужно было думать о том, какой камзол лучше всего надеть на приём, чтобы выглядеть в соответствии со всеми правилами этикета… Можно было подумать о том, что волновало его куда больше — о Марии, об Алесии, об отце, о Леонарде… О людях, которые были ему дороги, признавал он это или нет. О людях, которым он был дорог, признавали они это или нет. Альфонс сильно скучал по ним всем, сильно переживал за всех них. И как оказалось в случае с Элис — не напрасно. И почему Ал не мог пригласить её в Орандор на недельку-другую для того, чтобы тот человек, убивший её, не нашёл её, не убил, чтобы сейчас Браун мог смотреть на весёлое, живое лицо мисс Хайнтс, которая так помогла ему в первые дни правления? И почему только он не догадался сделать это? Как не догадался не отпускать далеко от себя Марию тогда… Всё же, он идиот, каких поискать ещё следует. А ещё — король! Какой из него был король? Но всё же, почему-то, так не хотелось делить эту, незаконно доставшуюся ему, власть с кем-то ещё — с Теодором, Алесией, Леонардом, Джулией, даже с Марией. Почему-то хотелось властвовать, властвовать единолично, не подчиняясь никому и ни к кому не прислушиваясь, делая только то, что он сам считал нужным… Только вот правление страной подразумевало совсем не это. Совсем не то, о чём он всегда думал.