Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka" - Страница 181

— Да, я понимаю, — отвечает Браун на словно повисший в воздухе вопрос. — Мне кажется, у меня есть одна идея, как заставить их всех молчать.

Леонард, только устроившийся на стуле, на который Альфонс предложил ему присесть, вздрагивает снова и вскакивает со своего места. Юный герцог осторожно поворачивается назад и с жутким воплем падает на пол. Ал подскакивает к другу, в ужасе оборачивается, но не видит сзади себя никого. Парень выбегает из кабинета, кричит, зовёт кого-то — он уже и сам вряд ли вспомнит, что именно он орал тогда, он помнит только свой ужас, который пришёл в тот самый момент, когда Леонард упал.

Король помнит только служанку, едва посмевшую подбежать к нему, чтобы услышать приказ, помнит только врача, того самого знахаря, что когда-то лечил и его, Ала, помнит только лицо такого же перепуганного Дика Кошендблата, подбегающего к брату и судорожно разглядывающего какое-то пятно на шее Леонарда. Странное пятно… Кажется, на шее юного герцога не было крови. Пятно было фиолетовое, странное, оно не оставляло совершенно никаких следов на руке старшего брата Лео. Оно будто находилось под кожей младшего Кошендблата.

— Что это? — упавшим голосом спрашивает Дик. — Ты не знаешь, что это?

Альфонс качает головой. Ему до сих пор трудно перевести дух после того, что произошло. Ему стоит прийти в себя после этого. Отчего-то королю кажется, что то существо, которое напало на Леонарда, до сих пор находится в его кабинете. Что это за существо такое? И почему Лео видел его, когда ни Дик, ни Ал это существо не видят? Альфонс снова жалеет, что рядом с ним нет Марии — та обязательно бы что-нибудь придумала, потому что она постоянно что-нибудь придумывала. И она, казалось, видела несколько больше, чем видел Браун.

Алу так не хватает её… Так не хватает… Он смотрит на лист бумаги, оставленный на его столе кем-то за время его беготни в поисках слуг. Король подходит к столу, берёт ветхий, почти рассыпающийся, пергамент в руки и пытается что-то прочесть. Но на листке он видит только непонятные ему несколько слов: «Enzy dagra skamen jag kommarie tillue dig»…

Жизнь в Академии была скучной и трудной. Приходилось постоянно следовать разным глупым правилам: слушаться учителей, читать по несколько страниц каждого учебника в день, читать много художественной литературы, практиковаться в магии, решать задачки… Всё это было так скучно и глупо, что Леонард отдал бы всё за шанс снова оказаться дома, рядом с мамой и бабушкой. Ну и, желательно, без братьев и сестры. Все они страшно задавались, к тому же, считали, его самым маленьким и, следовательно, самым худшим товарищем в играх. Пожалуй, они были правы — играть вместе с Лео далеко не всегда было весело, но… мальчику было обидно такое отношение к себе. Он никогда не хотел быть хуже кого-то. И уж тем более, не хотел быть хуже глупых старших братьев, ничего не понимавших в жизни и в играх.

А Хельга была девчонкой. С ней, вообще, не слишком интересно было играть. Нет, конечно, дралась она достаточно здорово — Лео с сожалением посмотрел на шрам от укуса, оставленный его «любимой» сестрёнкой — но от этого во всякие другие игры играть с ней было ни капельки ни интересней. Например, из-за того, что Хельга всегда дуется, когда что-то идёт не по её правилам, и это порой сильно раздражает Леонарда.

Теперь Хель подружилась с мальчиком со своего факультета, юным лордом Седриком Траонтом, сыном этой странной властной женщины, которая так часто посещала Академию и наводила ужас на всех преподавателей. Леонарду хотелось бы иметь такую маму. Впрочем, его мама тоже была очень сильной и тоже очень любила его. Порой мальчику казалось, что она любила его куда больше его старших братьев. А вот отец… Ему не нужен был ещё один мальчик. У герцога Кошендблата было больше, чем достаточно сыновей. И Леонард был совсем не нужен.

— Мистер Кошендблат! — слышал он каждый день по несколько раз. — Ответьте, пожалуйста, на вопрос!

И каждый раз ему было настолько противно… И каждый раз ему было так жаль себя, что… Леонард всегда хотел покинуть эти стены. Покинуть это огромное белоснежное здание, длинное, с кучей разнообразных щедро украшенных арок, посередине которого находится такая же белоснежная и богато украшенная башня с куполом из самого таинственного во всех трёх мирах камня — арманерона, белого, «как душа жрицы погасшего, но возродившегося солнца», как называли иногда этот камень… Леонарду, по правде говоря, нравилась легенда о том, что этот камень — сердце Белой жрицы, убитой Танатосом. Это была красивая легенда. Красивая и интересная. Лео всегда хотелось оказаться в том времени, когда свершались все эти легенды, когда жили Хейден и Хериан — легендарные сердца тьмы, как их любили называть в разных сказках…

Леонарду было одиноко в его мечтах. Хельга мечтала лишь о принцах и любви, а это всё представлялось мальчику таким глупым и противно-приторным, что разговаривать с ней о мечтах было глупо, Дик мечтал о том, чтобы от него поскорее все отвязались и оставили его наедине с учебниками латыни и кельтского, а остальным старшим братьям было уже неприлично мечтать из-за их возраста…

Леонард взял в руку камень, захваченный им по дороге в спальную башню, и кинул его в пруд, простирающийся перед зданием Академии. Вода всколыхнулась и на несколько мгновений перестала быть такой раздражающе-гладкой, как обычно.

— Почему ты грустишь? — вдруг слышит он смутно знакомый голос. — Разве тебе не нравится учиться в Академии?

Перед ним сидит девочка, которой на вид лет столько же, сколько ему и Хельге. Она в подобном платьице с рюшечками и ленточками, от которых Леонардо тошнит, светлые локоны её уложены так аккуратно и красиво, что мальчику хочется разве что оттолкнуть её от себя.

Юный герцог Кошендблат недовольно качает головой, вскакивает с места и, оттолкнув от себя незванную нарушительницу его покоя, сбегает по ступенькам «рубиновой» лестницы, прозванной так за нарисованную на стене Хелен, символом которой являлся как раз-таки рубин — красивый бардовый камень.

Леонард бежит по лестнице как можно быстрее, чтобы только не встречаться взглядом с этой несносной девчонкой, посмевшей спросить его о чём-то.

Алесия чувствует себя напуганной и уязвлённой в этой комнате, куда её зачем-то притащили. Она чувствует себя совершенно беззащитной, когда остаётся наедине с этим человеком. Девушке хочется сбежать отсюда, но она прекрасно знает — что побег совершенно невозможен. Сколько раз, встречаясь с этим — назвать его человеком не поворачивался язык — чудовищем, она убеждалась в этом. У него не было сердца. И он не умел чувствовать и переживать. Порой ей так казалось.

Алменская империя совсем не была самым безопасным местом на Осмальлерде, вопреки мнению её жителей. Напротив, возможно, это самое опасное место на Осмальлерде. Во всяком случае, для Алесии Хайнтс. Она же чувствовала себя здесь уязвимой куда больше, чем дома, в своём особняке, чем в доме у Хоффмана или у Горация, хотя и там она никогда не чувствовала себя в безопасности. Но там хотя бы были люди, которые хоть как-то могли защитить её. Даже во дворце Орандора она чувствовала себя куда спокойнее, нежели здесь, хотя прекрасно знала, что тот, кого именно она боится, спокойно может войти в практически любой дом, может её достать в любом месте… Но в любом другом месте хотя бы были люди. Она знала — тот человек ни за что не посмеет напасть на неё, если это нападение сможет кто-то увидеть. Ему не нужны лишние свидетели. Ему не нужна лишняя работа. А она допустила такую ошибку, оказавшись здесь и сейчас, существенно облегчая ему его задачу. И теперь, теперь — за то, что мисс Хайнтс оказалась в доме этого человека — ей стоит винить только себя и своё легкомыслие.

Алесия смотрит в его серые, полные леденящего душу безразличия, глаза и чувствует, как к её горлу подступает ком. За что? За что она не пошла другой дорогой? На что она понадеялась, отправляясь в чужую страну одна? На себя? За это она и поплатилась… Поплатилась — это точно. Теперь она будет осторожнее… если он, конечно, отпустит её.