Оборотная сторона медали (ЛП) - О'Брайан Патрик - Страница 57

— Как все это воспринял Джек Обри?

— Поначалу внимательно слушал и даже передал мне несколько записок по поводу использования чужих флагов в море, но потом ушел в себя — сидел угрюмо и неподвижно, но разумом в другом месте. Однажды, когда Пирс совсем уж разошелся, Обри взглянул на него — без злости, но с таким беспристрастным презрением, что обвинитель сбился с мысли, перехватив его взгляд при попытке заявить, будто воины необязательно столь же хорошие граждане, как торговцы. В это время какой-то моряк воскликнул "Ну ты и чертов педераст", и его вывели. Не знаю, специально ли клерк Пирса его подсунул, дабы показать, какой моряки паршивый, неуравновешенный народ, но эффект на присяжных он возымел. Тем временем Пирс ушел от скользкой темы и переключился на обычные банальности об опасных целях и связях радикалов — анархия, церковь и так далее, а потом — на невероятно подробный и сложный рассказ о делах на Бирже после прибытия Обри в Лондон. Еще раз Обри проявил какие-то эмоции, когда брокер его отца, выступивший свидетелем обвинения, поклялся, что Обри дал понять: грядет мир, может, и немногословно, но довольно ясно. Капитан выглядел действительно опасным, и его глаза сверкали, когда я поджаривал того типа на перекрестном допросе, но во время длинных-предлинных речей других юристов, постоянно прерываемых судей, он будто бы в море уставился. Не то чтобы я много на него смотрел — проклятый грипп усиливался, и приходилось тратить все силы просто на то, чтобы сосредоточиться на текущих вопросах. Уже давно зажгли лампы, их сияние меня так слепило, что я собственные записи едва мог разобрать, а от запаха тошнило. А свидетели обвинения все шли и шли. Перекрестный допрос я вел плохо, пропуская несоответствия, путая числа и упуская возможности. Подобные вещи нужно делать ударом на лету, знаете ли. Защитники других обвиняемых справлялись не лучше, а Пирс гарцевал, свежий как с утра, с мелочными личными ухмылками. Все шло в его пользу, и это стимулировало.

— Глотнете сиропа? Вы ужасно хрипите

— Будьте так добры. На процессе было еще хуже. — Бедняга Лоуренс некоторое время часто, по-собачьи, дышал, а потом продолжил: — Но даже у Пирса свидетели кончились, он закрыл свою папку, и мы начали шарить в поисках своих бумаг. Начали в девять утра, а уже пробило полдесятого ночи, даже и речи не было о продолжении. Но сквозь приступ чихания я услышал, что старый дьявол требует продолжать. "Хотел бы услышать начало вашего выступления, — заговорил он, — и приступить к делам обвиняемых, если возможно: некоторые джентльмены, выступающие как свидетели, не могут без огромных неудобств для общества присутствовать завтра". Полная чушь, и мы выразили протест. Защитник Каммингса, Маул, заявил, что очень тяжело заслушивать дела обвиняемых так поздно, а потом дать Пирсу возможность отвечать на свежую голову — мы были вынуждены вызвать нескольких свидетелей, так что он снова получит право голоса и последнее слово перед заключительной речью.

— Я считал, что в таких делах есть строгие правила.

— На арене тоже были правила. Каждому гладиатору давали меч, но если предстояло драться с Калигулой, то меч оказывался свинцовым. А судья — император на своем процессе. Заставил нас продолжать. Помню, как слушал Маула — начал он неплохо, но потом бормотал и повторялся, да еще и путался в цифрах. Пока слушал, я думал, что скажу на две трети спящим и целиком чувствующим отвращение к делу присяжным. За Маулом последовал Петти по двум другим обвиняемым. Говорил он еще хуже и дольше: Квинборо большую часть дремал. Когда я встал, но нет, не буду — слишком болезненно. Пытался взывать к разуму — не помогло, пытался вызвать к чувствам, к победам, ранам, репутации — не помогло. Я почти охрип и едва ли мог последовательно мыслить. Упор сделал на том, что Обри не продавал на подъеме рынка в отличие от других и закончил совершенно искренне: "Самым болезненным моментом в моей жизни станет тот, если я сегодня обнаружу, что лавровый венок, возложенный полной опасности и почета жизнью, окажется сорван вашим приговором". Но и это не помогло — немногие бодрствовавшие присяжные пялились на меня, как треска на столе. Когда я сел, разрушив дело, часы показывали три утра. Мы заседали восемнадцать часов, и в конце концов Квинборо объявил заседание закрытым без заслушивания наших свидетелей.

— Восемнадцать часов. Иисус, Мария и Иосиф!

— Да, а утром в десять мы снова были там. Чувствовал я себя так, что едва мог ковылять или хрипеть. Свидетели защиты много времени не отняли. Мои предоставили только блестящий послужной список Обри, который и не оспаривался. Хотя лорд Мелвилл говорил уверенно, его слова слабо подействовали на присяжных — мало кто из них знает, кто такой Первый лорд. Не нужно вообще их было вызывать — когда наши свидетели закончили свое выступление, Пирс взял ответное слово, и ему противопоставить было уже нечего. Хорошее ответное слово: он понимал присяжных, уже в общем-то проснувшихся и открытых для простых, повторяющихся аргументов. Вначале он в клочья разорвал наши речи — это оказалось нетрудно, а потом напирал на свои тезисы: нужда Обри в деньгах, внезапно открывшаяся возможность, сделки сразу по прибытии в Лондон, запустившие в оборот миллионы и затронувшие всех присутствующих, и конечно, очевидное признание вины сбежавшими обвиняемыми. Потом лорд Квинборо подытожил результаты — это заняло три часа.

— Это судья с бородавкой на лице, которого я утром видел в ратуше?

— Да

— Он вообще разумный человек?

— Когда-то был им. Редко становятся судьями без достаточного ума. Но, как и многие другие, на своей должности он поглупел, стал тупым, своевольным, заносчивым и невыносимо самовлюбленным. На этот раз он приложил экстраординарные усилия, призвав все свои способности — он же громогласный тори, шанс разгромить радикалов для него сладкий нектар. Пусть он увяз в невыносимых банальностях и повторах, но целей своих добился.

Еще один приступ кашля, чихания и общей слабости овладел Лоуренсом. По его завершении Стивен устроил адвоката на взбитых подушках, и последний едва слышно прошептал:

— Не буду вдаваться в детали, прочтете протокол. Но в отношении Обри это был самый печальный итог, какой я когда-либо слышал. Квинборо счел всех обвиняемых виновными, засунул Обри в общую кучу, пропустил все аргументы в его пользу или лишь слегка затронул их с очевидным скепсисом и подчеркнул каждую неблагоприятную деталь.

Он практически приказал присяжным вынести обвинительный приговор. Когда они удалились, я написал Обри записку, посоветовав готовиться к худшему. Он кивнул — полностью держал себя в руках, угрюмый, но не потрясенный или растерянный. Его не потрясло, и когда присяжные, вернувшись где-то час спустя, вынесли вердикт "Виновен". Он пожал мне руку и поблагодарил за усилия. В ответ я едва ли выдавил хоть слово. Увижу его снова на оглашении приговора двадцатого числа.

— И каково же будет наказание, как думаете?

— Надеюсь, искренне надеюсь, что всего лишь штраф.

Сквозь морось едва лишь начал пробиваться свет утра, а свечная фабрика неподалеку уже начала выбрасывать в воздух одуряющую вонь. Промокшая толпа жен, детей, друзей и слуг скопилась у ворот Маршалси.

За несколько минут до открытия пришла София Обри, ступая по грязи башмаками с толстой деревянной подошвой.

— Стивен, вот ты где! Как я рада тебя видеть! Но как ты рано, и какой мокрый, — уставилась она на доктора. — Надень же шляпу! Не хватает только голову намочить вдобавок, храни Господь. Встань под моим зонтом и возьми меня под руку.

— Я особенно хотел увидеть тебя до того, как ты пойдешь к Джеку. Но в спешке ошибся часом. Никогда не могу точно определить, который час.

Ворота с обычным скрипом распахнулись внутрь. Люди следовали привычными путями, но долговая сторона открывалась на полчаса раньше остальных, и Стивен повел Софию в кофейню, где они устроились в пустынном углу.