Агент полковника Артамонова
(Роман) - Яроцкий Борис Михайлович - Страница 54

Константин посещал кофейни, прислушивался к разговорам солдат. Сюда заходили и турецкие офицеры. Разгоряченные крепким вином, которым в кофейнях торговали открыто, они охотно рассказывали о своих победах над русскими. К этому времени русская армия предприняла уже три штурма Плевны. В непрерывных атаках русские потеряли свыше 30 тысяч убитыми. Перед укреплениями, которые возвели французы в предвидении, что русские лобовыми атаками будут штурмовать Плевну, лежали горы трупов. Их серые, выгоревшие на солнце гимнастерки виднелись повсюду. Константину было больно смотреть на погибших побратимов. Многих еще несколько дней назад он видел веселыми и жизнерадостными, приехавшими из глубины России с одной главной мыслью: освободить братский народ Болгарии от вековечного врага всех славян.

Трупы русских солдат, несмотря на палящий зной, турки не убирали, из амбразур показывали их западным журналистам, те азартно фотографировали поле боя, обещая порадовать Европу победами османской армии.

В кофейнях, о чем Константин слышал не раз, турецкие офицеры хвалили винтовку английского конструктора Снайдера. Это ее накануне войны Турция купила в Америке. В армии Осман-паши винтовок системы Снайдера было достаточно. Не хватало патронов. Турки, как признавались сами офицеры, отражали атаки в большинстве случаев ружейным огнем. Говорили также, что еще весной в качестве дара американское правительство прислало два корабля с винтовками и патронами. Патроны сожгли, отражая атаки русских полков. Ходили слухи, что на днях в Варну прибывает из-за океана еще шесть кораблей с боеприпасами. Для русских солдат американцы, как и англичане, свинца не жалели.

Турецкие офицеры передавали друг другу за новостью новость: страны Европы и, конечно же, Америка в беде Турцию не оставят, не позволят России облегчить участь балканских славян.

Прислушиваясь к разговорам, Константин установил, что штаб армии Осман-паши поменял дислокацию: если раньше до третьего штурма его отделы занимали главную гостиницу города и прилегающие к ней купеческие дома, то теперь штаб дислоцировался на западной окраине, куда не долетали снаряды русской артиллерии. Свою резиденцию Осман-паша менял ежедневно.

Бывая на позициях, Константин заметил, что турки готовятся не к обороне, а к наступлению, притом на одном, а именно на южном участке в направлении на город Ловча. Эти сведения нужно было передать не мешкая.

И здесь, как часто бывало, лазутчика выручала голубиная почта.

На пакете, доставленном фельдъегерем в Царевицу, стояла печать императора.

— Лично в руки полковнику Артамонову.

— Я полковник Артамонов.

— Ваше высокоблагородие, осветите свое лицо.

Николай Дмитриевич зажег спичку. Ветер тут же ее загасил. Загасил и вторую спичку, и третью.

— Достаточно, я вас узнал.

Мог бы узнать по голосу, но голос был простужен, считай — целый день под холодным дождем на передовой позиции. Поздно вечером полковник добрался до своего штаба и прежде чем уснуть, вчитывался и осмысливал расшифрованные донесения из-за линии фронта. Среди них было донесение и от Константина Фаврикодорова.

Сосредоточение на южной окраине Плевны войск Осман-паши наводило на мысль: не отсюда ли турки готовятся нанести удар по передовым позициям нашей армии?

Цель удара нетрудно было предположить: турки намереваются прорвать блокаду и выйти из окружения даже ценой потери этой, пожалуй, самой мощной крепости на всей территории Европейской Турции.

Так начальник разведки и доложил императору, когда тот спросил, что же разведали наши лазутчики, засылаемые в крепость.

— Сведения о сосредоточении войск на южной окраине Плевны достоверны или же надо их перепроверять? — допытывался император, продолжая в своем дневнике делать какие-то записи.

— Все данные мы перепроверяем, — ответил полковник. — В частности, эти сведения уточняет известный вам лазутчик, участник обороны Севастополя.

— Фаврикодоров?

— Так точно.

— Какова судьба его жены и сына?

— Жену он вызволил. А вот сына… потерял.

— Сын — погиб?

— Хуже. Стал врагом Болгарии. Казарма ему заменила родителей.

Слушая начальника разведки, император отложил карандаш, взглянул в утомленное лицо собеседника. Нечасто от офицеров ему доводится слышать подобные суждения. Ведь и в русской армии дух кадетского корпуса преследует ту же цель. Самый надежный служака — офицер, воспитанный с малолетства в стенах казармы. Но любит ли он по-настоящему Отечество без отеческой заботы единокровных родителей? Без любви и ласки малолетний солдат, будь то кадет или курсант, чаще всего становится жестоким убийцей. Доказательство тому — янычары.

Не тогда ли императора Александра II посетила мысль о реформировании кадетских корпусов и создании военных училищ?

Выслушав полковника, император сказал:

— По окончании кампании отличившихся лазутчиков представьте к награде. Считаю, второго боевого ордена заслуживает и унтер Фаврикодоров.

Отдав такое распоряжение, император сделал пометку в своем дневнике.

Годы спустя этот дневник попадет в руки начальнику Генерального штаба русской армии генералу от инфантерии Николаю Дмитриевичу Артамонову, и он найдет записи, сделанные Александром II той дождливой сентябрьской ночью на правом берегу Дуная в пяти верстах от крепости Плевна.

Николай Дмитриевич вспомнил, как он добирался до резиденции императора. Несколько раз в кромешной темноте натыкался на огневые позиции артиллерии. Знакомые офицеры жаловались, что солдаты и лошади до крайности измотаны, часть орудий в результате продолжительного интенсивного огня вышли из строя. Из-за непрерывных ливней и плохих дорог подвоз боеприпасов был крайне затруднен.

Вроде сам собой напрашивался вывод: стоит ли продолжать штурм подготовленной к длительной осаде крепости?

Позади были три неудачных штурма. Каким будет четвертый? Полковник Артамонов задавал себе вопрос: знает ли император о реальном положении дел?

Годы спустя, читая дневниковые записи императора, Николай Дмитриевич окончательно убедился: да, император знал. И знал не только это. Знал, чем болеет русская армия на Балканах. В дневнике была такая запись: «Доносят: солдаты голодают. Безобразие! Вменить начальникам в обязанность постоянно контролировать интендантов, при необходимости строго наказывать».

Много лестных слов было о действиях начальника отряда генерала Скобелева. Вот только не было даже выдержек из реляции Михаила Дмитриевича, которую он подал на имя главнокомандующего. В той реляции (с ней удалось познакомиться начальнику разведки до того, как она была отправлена в штаб с пометкой «Лично руки императору») была изложена картина боя после отражения четвертой контратаки, когда положение войск левого русского фланга стало безнадежным: «Масса трупов русских и турок, — сообщалось в реляции, — лежала грудами. Внутренность редута была особенно наполнена ими. В глубокой траншее, связывавшей редуты, продольные выстрелы неприятельские клали сразу десятки людей, и груды трупов, заполнявших траншею, чередовались с еще живыми защитниками. На редуте № 2 часть бруствера, обращенная к г. Плевне, была сложена из трупов».

Не было выписок из других реляций подобного рода. В частности, из такой: «Тысячи раненых и трупов лежали на этом участке. Сотни тел солдат Калужского полка, убитых 27 августа, лежавших вперемешку с турецкими трупами, разлагались и заражали воздух».

Этих записей в дневнике не было, но император говорил именно о потерях.

— Не пора ли туркам осознать свое безнадежное положение и капитулировать?

Пытливыми глазами император глядел на полковника, спрашивал:

— Какими сведениями на этот счет располагают ваши лазутчики?

Полковник Артамонов отвечал без утайки:

— Нравственный дух противника еще достаточно высок. Появилось новое в управлении.

— Что именно?

Император насторожился.