В сетях феноменологии. Основные проблемы феноменологии - Разеев Данил Николаевич - Страница 29

Учитывая основные цели так называемой классической философии науки, возникшей уже в XX в., необходимо осознавать, что и эта форма философии науки была ответом на становление новой философской эпохи. На наш взгляд, практически все вариации классической философии науки опираются на одну фундаментальную идею, высказанную еще Л. Витгенштейном и являющуюся по сути реакцией на новую парадигму постижения бытия как воли: мир — это не мир вещей, но мир фактов, причем фактов логических; однако логическому факту безразлично, где он состоится, — на Земле, на Марсе, в виртуальной реальности или в воображении. Классическая философия науки — попытка выстроить беспредпосылочное научное знание на основе логических форм, ибо именно они в конечном итоге и остаются единственным неизменным нашей воли.

Особый вопрос состоит в том, не исчерпала ли себя к нашему времени эта последняя философская парадигма. Радикальный симптом, который склоняет к мысли о завершении философской парадигмы бытия как воли, усматривается в том факте, что воля выходит из — под контроля. Человек перестает контролировать эксперименты собственной воли, живя в такой неконтролируемой реальности, для которой у нас еще не сформирован адекватный категориальный аппарат, что ведет к очередной смене общефилософской парадигмы, а вместе с этим и к изменению отдельных философских дисциплин, в том числе и философии науки. Философия науки сегодня — это стремление найти методологию для неконтролируемой реальности; упомянем лишь два направления, которые хотя и по — разному, но высказывают неприемлемость классических форм философии науки, основанных на логике факта. Речь идет о синергетике и теории коммуникативного действия. То, что вводится этими дисциплинами в современный научный лексикон, до недавнего времени казалось просто немыслимым в научном дискурсе: так, например, синергетика апеллирует к самоорганизации материи, а теория коммуникации — к рациональности во множественном числе.

Итак, именно в связи со сменой общефилософской парадигмы к современной философии науки предъявляются новые требования, и этим прежде всего и обусловлен интерес к феноменологии со стороны современной философии науки. Сегодня, действительно, кажется, что больше просто не в чем найти неизменное и безусловное: ни в природе, ни в слове, ни в сознании, ни в воле. Феноменология здесь имеет своего рода преимущество, поскольку для нее реальность не связана с существованием. Феноменология работает в сфере смысла, отдавая должное любой реальности: восприятия, воспоминания, фантазии, эстетического чувства и т. д. «Феномен», который является предметом феноменологических штудий, — это и есть то, как нами формируется смысл любой реальности; но, в отличие от классических форм философии науки, которые, занимаясь этим же вопросом, абстрагировались от того, как нам дана реальность, феноменология ставит именно это во главу угла. Вместе с тем феноменология, как и все предыдущие версии философии науки, движима идеей беспредпосылочности научного знания, соглашаясь при этом на «прививку» позитивизма. Об этом свидетельствуют слова самого Гуссерля:

И последнее: феноменология состоялась как направление в истории философии, но не в философии науки, поэтому она является действительно постклассической версией философии науки, которую только еще предстоит проверить на ее соответствие общему идеалу философии науки.

Феноменологический проект Гуссерля, направленный на анализ такого феномена, как наука, разворачивался в трех измерениях. Первое измерение касается предельно полного анализа науки как «ноэматического смысла», который конституируется в нашем сознании. Второе измерение связано с историческим характером формирования этого смысла в античности и в дальнейшем развивалось в феноменологической философии учеников Гуссерля (прежде всего в концепциях М. Хайдеггера[267] и Л. Ландгребе); читателю, сведущему в философской традиции XX в., эта идея должна быть знакома под наименованием «европоцентристский» подход к науке. Третье измерение касается попытки обнаружить предельное основание науки в феномене «жизненного мира»; эта идея также была подхвачена учениками Гуссерля (например, А. Шюцем).

Ведущей целью Гуссерля была идея обоснования радикальной и универсальной науки как ноэтико — ноэматического феномена сознания. Гуссерль, следуя за философским проектом Декарта, отвергает все имеющиеся фактические науки в качестве образца для разработки желаемой им подлинной науки. Но перед ним возникает вопрос о том, откуда проистекает идея такой подлинной и еще только должной быть абсолютно обоснованной науки? Гуссерль отказывается принимать в качестве предпосылки какую бы то ни было логику науки или теорию науки, в отличие от Декарта, который имел образец идеальной науки, а именно геометрию (на месте аксиом геометрии в универсальной науке, задуманной Декартом, должны были выступать принципы самодостоверности чистого Я). Отказываясь от любого заданного традицией «нормативного идеала науки», Гуссерль предлагает как бы с нуля постепенно создавать его в философствующем сознании.

Первой данностью феномена науки, с которого начинает Гуссерль, выступает определенная интенция, именуемая им «всеобщей целью абсолютного обоснования науки». Именно эта цель должна служить мотивом, получающим шаг за шагом все более конкретную определенность. Но как же быть с этой целевой установкой, каким образом она сама поддается прояснению? Чтобы не впадать в противоречие, Гуссерль, приостановивший значимость всех фактических наук, предлагает подвергнуть сомнению также и саму всеобщую идею науки и рассматривать ее лишь в качестве определенной претензии сознания, регулятивного принципа, который лишь мотивирует наше сознание.

Феноменология науки Гуссерля начинается с прояснения находящейся в неопределенной всеобщности идеи науки. Ее прояснение ни в коем случае не может означать формирования некоего понятия науки на основе абстрагирующего обобщения наук частных.

Науки как факты культуры и науки в подлинном смысле слова — это не одно и то же, поскольку всякая наука сверх своей фактичности несет еще и некую претензию, которая как раз и не может быть исчерпана никакой фактичностью: «Именно в этом притязании заключена наука как идея — идея подлинной науки».[268] Поэтому первое, что необходимо сделать, — это «вжиться» в самое стремление, в научную интенцию, которая присуща всякой науке, дабы понять, чего же она в конечном счете хочет добиться; и все для того, чтобы впоследствии усмотреть конститутивные моменты, присущие всеобщей идее подлинной науки.

Для анализа идеи науки необходимо также провести разграничение в выносимых сознанием суждениях: они бывают непосредственными и опосредованными. Последние отмечены смысловой соотнесенностью с другими суждениями, которые как бы «предполагаются» и лежат в основе опосредованных суждений (т. е. отмечены характером «веры», присутствующей в них). Для реализации задуманного Гуссерлем проекта подходят только суждения непосредственные, связанные с обосновывающей деятельностью сознания. Однако что же может быть критерием их удостоверения? Речь об обосновывающих суждениях вынуждает Гуссерля считать их критерием переживаемую в сознании «очевидность». В подлинном обосновании всегда выказывает себя «правильность», «согласованность», т. е. верное обоснование есть согласованность суждения с «самим» положением, высказываемым в суждении (с самой вещью или с самим положением вещей). Еще точнее, акт суждения есть некое полагание или, в широком смысле, простое предполагание, что нечто таково. Поэтому суждения суть не что иное, как простые «полагания», однако среди последних встречается особого рода судящее полагание, называемое очевидностью. На месте только подразумеваемой вещи в простом полагании в очевидности вещь предстоит в качестве «ее самой», положение вещей как «оно само»; рассуждающий отдает себе в этом отчет. Кроме того, простое полагающее суждение направлено на соответствующую очевидность вещи или положения вещей.