Сталинградцы
(Рассказы жителей о героической обороне) - Герасимов Евгений Николаевич - Страница 55

Мы начали регулярно снабжать население продовольствием. Разносили по блиндажам хлеб и рыбу. Уже теперь бойцы знали обо мне. Меня называли — «советская власть!»

Войдёшь — обязательно пригласят сесть, угощают чем-нибудь. Поражаешься: пелена дыма всё застилает, не видно лица сидящего рядом, а люди поют песни, разговаривают о прочитанных книгах, спорят, вслух мечтают о том, какая жизнь будет после войны. А выходишь из блиндажа — кто белый халат предлагает, кто советует, где пригнуться, где проползти.

В армию Чуйкова со всех концов страны приходили посылки с подарками защитникам Сталинграда. С каким любопытством распаковывались эти посылочки, в которых заботливо уложены были всякие мелочи, необходимые солдату! И каждый раз после того, как вскрывали такую посылочку, солдаты садились писать ответ в какой-нибудь далёкий от Волги город — в Томск или Джамбул. А когда в посылках оказывался шоколад или конфеты, начиналось угощение маленьких сталинградцев, которые жили среди военных.

Вместе с бойцами Родимцева мы слушали доносившиеся издалека могучие раскаты советской артиллерии. Вскоре на моих глазах гвардейцы покинули свои окопы и блиндажи и, как бы выпрямившись и поразмяв свои кости, перешли в долгожданное наступление.

С разных сторон сходились части Советской Армии в наш Дзержинский район, освобождая его от немцев. 31 января я уже была на центральных улицах нашего района. Прошла мимо разрушенного дома, где была моя квартира. По какой-то случайности из всего имущества уцелел кувшин для цветов. Я его схватила и долго таскала с собой подмышкой, думала: «Когда мы растащим все эти развалины и над нами снова будут крыши и мы будем спокойно спать по ночам, в этот кувшин я снова поставлю цветы».

Мы ходили по своему освобождённому району, по маленьким тропочкам, среди мин и встречали людей, которые потеряли память, людей, которые боялись своего собственного голоса. Смотришь на человека — фигура мальчика, а виски совершенно белые.

Идём как-то по Солнечной улице, слышим — из подвала доносится чей-то стон. Вхожу туда. На соломе лежит девочка семи лет без сознания. Как потом я узнала, немцы, перед тем как сдаться в плен, изнасиловали эту девочку.

А вот семья Неделиных, которую я хорошо знала до войны. Мы их вытаскивали из какой-то зловонной ямы. Неделина долго не могла узнать меня, а когда я ей растолковала, что я — Мурашкина, она не верила и всё приговаривала.

— Вас же расстреляли немцы!

Придя в себя, Неделина стала умолять меня спасти её ребёнка. Он был болен менингитом.

А вот блиндаж, заваленный трупами. Среди мертвецов ползает маленькая девочка. Увидев меня, она заговорила:

— Я кушать хочу.

В это время на улицах Сталинграда ещё шёл бой. Танкисты выбивали немцев из каменных зданий — последних очагов сопротивления. Ко мне подошёл лейтенант, строго взглянул на меня и спросил:

— Что вы тут делаете?

— Это мой район, товарищ, я председатель исполкома Дзержинского района.

— Вот оно что, — как-то протяжно и с удивлением сказал лейтенант, посмотрел на предъявленное мною удостоверение и добавил:

— Тяжеловато вам здесь будет, товарищ председатель.

И я подумала: «Да, пожалуй, теперь будет потруднее».

На Невской улице каким-то чудом уцелел небольшой домик.

«Вот тут-то мы и разместимся», — решила я.

Через несколько дней над этим домиком взвился красный флаг. Дзержинский исполком районного совета депутатов трудящихся снова принялся за работу в своем районе.

В нашем районе сохранился один дом, не очень разрушенный. В нём, когда бои кончились, больницу открыли. В этом же доме маленькую комнатку отвели под аптеку. Стала я в этой аптеке работать фармацевтом. Была моя аптека хоть и не на людной улице, а на бойком месте. Кто приходил по делу, а кто просто так, погреться. Заглядывали бойцы и командиры, с которыми мы с мамой сдружились, когда жили в «Белом домике» на берегу Волги во время боёв. Приходили, приглашали меня на вечера и банкеты. Сколько тогда таких вечеров было… Ведь всем хотелось как можно лучше отпраздновать нашу победу. На таких вечерах много тогда наших сталинградцев побывало и в армии Чуйкова, и в той части, которая Паулюса в плен взяла. Хоть и много получала я тогда таких приглашений, но не пришлось мне побывать ни на одном вечере, так как не могла я надолго оставить аптеку: аптека работала круглые сутки; она была дежурная. Но всё же несколько раз я отлучалась и сопровождала защитников Сталинграда по сталинградским улицам. Развалины они видели и без меня, а я рассказывала им, как здесь было раньше. Всё это слушали теперь, как чудесную сказку. Особенно интересовались местами, где в гражданскую войну в Царицыне товарищ Сталин бывал. Я знала их ещё тогда, когда была пионеркой.

На речке Царица после боев.

Подолгу стояли бойцы у разрушенного здания напротив вокзала, где помещался штаб обороны Царицына, а потом был устроен Музей имени Сталина.

Я рассказывала о зданиях-дворцах и о том, как выглядел техникум, в котором я училась, какой был домик, в котором мы жили, в переулке на Новогородской улице… И воины, слушая мой рассказ, говорили, что, конечно, наш город станет еще более красивым; об этом говорили все с такой уверенностью, что мне невольно казалось, будто я уже сейчас живу в самом замечательном городе.

Как-то во время разговора возник спор. Одни говорили о том, что надо будет для истории, для потомков, оставить какую-то часть города в развалинах — пусть, мол, эти руины всегда напоминают людям о том, что сделали здесь фашистские варвары. Это будет лучше всякого музея!

Другие же не соглашались: «Ни в коем случае. Пусть не будет здесь ни одной царапины, ни одной пробоины», — говорили они.

Идём мы по улицам, а спутники мои всё фантазируют, будто все они по профессии или строители, или архитекторы. Идут, оглядываются — кругом пустыри, а они предлагают: где дворец построить, где аллею, где арку поставить, а где памятник. Очень тогда этими планами увлекались. А я всё шутила — уж если придётся вам Сталинград строить, так не забудьте в каком-нибудь светлом доме отвести просторное помещение с большими окнами для аптеки.

Все наши знакомые бойцы оставляли свои адреса, просили писать, дарили на память фотографии, и каждый хотел на прощанье сказать что-нибудь потеплее, посердечнее. Вот как-то разыскал меня один наш бравый солдат и вручил мне на память открыточку, на которой написал: «Не совсем хотелось бы покидать таких друзей, но мы на службе, и притом война». Когда я сейчас смотрю на эту открытку, я вспоминаю хорошего парня, который часто заходил к нам в «белый домик» и много рассказывал о своих товарищах, с которыми жил на передовой. Где он теперь…

Полки и дивизии оставляли Сталинград, уходили и на юг, и на запад; переправлялись через Волгу, грузились в Гумраке. Помню я эти дни расставания и взаимных пожеланий.

Ко мне как-то ранёхонько пришёл человек, который мне нравился больше других. И он пришёл попрощаться.

— Наш путь на Запад, — сказал он мне.

Он просил, чтобы я вышла его проводить. И я пошла. По дороге он мне рассказывал про свою жизнь, о том, как учился, о своей матери… Он хотел о многом сказать мне. Но и так было всё понятно. Я вывела его на дорогу, по которой одна за другой проносились машины, на прощанье обняла его и первый и последний раз в жизни поцеловала. Он сел на одну из проходивших машин, и больше я уже никогда его не видела. А письма получала — и из-под Белгорода, и из Запорожья. Он писал мне о том, как переправлялся через Днепр, что часто со своими товарищами вспоминает наш Сталинград. А потом как-то получила я письмо уже не от него, а от его матери. Она писала мне, что сын её с честью погиб за Родину.