Сталинградцы
(Рассказы жителей о героической обороне) - Герасимов Евгений Николаевич - Страница 47

А потом, когда лёд стал, немцы всё по Волге стреляли. Но и тут наши бойцы их перехитрили. Возьмут, бывало, обыкновенные санки, к ним шнур металлический привяжут. Один боец с нашего берега к себе санки тянет, а другой в это время с того берега шнур разматывает. Как дойдут санки до нашего берега — разгрузят их, и снова начинает боец с левого берега шнур сворачивать. А санки, точно сами ползут. Потом и без санок обходились. Ночью по ледяной дороге такое движение было, как в мирное время на главной улице.

Нам в ледостав сытнее жилось; и бойцы радовались — все по извозу на Мамаев снаряды носили. А немцам с каждым днем всё хуже было. Не проехать, не пройти не могли — в окружение попали. Стали продукты им с самолётов сбрасывать. Только мало тех продуктов немцам доставалось, больше наши перехватывали. Бывало, придут бойцы, смеются, показывают: «Вот, смотрите, мамаша, воздушные гостинцы получили в мешках — белые галеты, в железных баллонах шоколад, а вот это консервы — из деревянных ящиков».

Пришёл к нам новый год. Всем хотелось его как можно лучше встретить. Настроение было такое, словно победу встречаем. Опять собрались гости в нашем «белом домике» — генералы были, начальники. С того берега вдруг радиопередача заговорила, музыка заиграла. Все мы вскочили; слышно было, как с той стороны нас с новым годом поздравляют. А потом с той же стороны открылся огонь. Берег весь закачался.

Теперь уже стали бойцы не так пригибаться к земле, во весь рост начали ходить; все были уверены, что скоро немцу конец. Как-то смолкло всё; разговор пошёл, что это в тишине переговоры ведутся. А потом снова жестокие атаки начались. Приходили к нам прощаться бойцы разные: и повара и кладовщики. Говорят: «Довольно нам сидеть на берегу Волги, и наш черёд пришёл в бой идти».

Тут слух пронесся, что идёт к нам на соединение большая армия. Мне первым об этом парикмахер сказал. Помню, сапоги на нём были драные. Я ему говорила: «Что ж ты при своей профессии в таких сапогах ходишь?» А он мне отвечал: «Победим — новые сошью».

Он всё на передовую просился. Потом про него много разговоров было. Когда начали наши бойцы немца с Мамаева кургана сгонять и наверх полезли, к резервуарам водопровода, что на самой верхушке, этот боец первым на водопроводную башню залез и поднял над ней знамя.

Мы рыли окопы за городом, когда немецкие бомбардировщики налетели на Сталинград.

Я вернулась обратно в город; парикмахерская, в которой я работала мастером в мужском зале, уже была разбита. И от дома, где я снимала угол у одной бабушки, — ничего не осталось. Пошла я. в садик около мединститута; там было вырыто много окопов и блиндажей. В этом садике размещалась какая-то часть войск НКВД. Они только устраивались на новом месте. Гляжу, один военный сидит на пенёчке, бреется и уже во многих местах порезался. Я подошла к нему и говорю:

— Давайте, я вас добрею.

— А вы сумеете? — недоверчиво посмотрел он на меня.

— Сумею.

Побрила я его, водой вместо одеколона вспрыснула; не успела оглянуться, а ко мне целая очередь.

Несколько дней, пока не наступали сумерки, брила я в этом садике бойцов и командиров.

А потом, когда немцы стали подходить к центру города, комсомольцы полка собрали мне денег, дали ватную фуфайку и проводили до переправы.

Дошла я до Ленинска, а там дали мне направление в госпиталь. Я ухаживала за ранеными и брила их перед операциями. О том, что делалось в Сталинграде, узнавала от раненых. Так проработала я до октября.

Как-то я обратила внимание на одного раненого. Уж очень он был нетерпеливый, и чувствовала я, что он что-то хочет мне сказать, но всё откладывает. Это был майор Мазный. Он потом получил звание Героя Советского Союза.

— Если вы не боитесь смерти, я могу вас забрать с собой в Сталинград, — как-то заявил он мне. И сказал, что ему надоело лежать в госпитале. Он просил врачей, чтобы его выписали, но врачи не соглашались; тогда он решил удрать.

Госпиталь готовился переехать в другое место, а мне не хотелось уезжать из родного города, и я решила принять предложение майора.

Ночью мы были у переправы. На берегу толпилось много людей, спешивших в Сталинград.

— С Мамаева опять бьёт, — сказал кто-то в темноте.

Мы переправились. Вместе с майором Мазным я сошла на берег, и мы пошли в сторону Банного оврага. По дороге нас окликали, но всюду пропускали. Майор привёл меня в какой-то блиндаж, а сам ушёл. Через некоторое время меня позвали. Боец ввёл меня в другой блиндаж, вырытый в овраге.

— Так вы и есть та самая девушка, которая хорошо знает Сталинград? — обратился ко мне военный.

Как я потом узнала, это и был сам командир дивизии, товарищ Гурьев. Вначале он пожурил меня за то, что я помогла бежать майору Мазному из госпиталя, а потом сказал, что я буду служить в полку, которым командует Лещинин.

Мне было всё равно, где служить. Я довольно смутно представляла себе, что меня ожидает впереди. Но я была очень рада, что снова в Сталинграде.

Меня направили в санчасть. Спать я легла на нарах вместе с ранеными. Я лежала и думала: «Должно быть, дадут мне здесь блиндаж или какой уголок, и опять я буду брить и стричь».

Вскоре меня вызвал к себе командир полка.

— Вы местная? — спросил он.

Я сказала, что да.

— Наши бойцы на «Красном Октябре». Можете туда пробраться?

— Конечно, могу, — вырвалось у меня.

— На первый раз с бойцом пойдёте, — сказал он.

Когда стемнело, мы поднялись вверх по Банному оврагу. Вышли из оврага и поползли по траншее. Я была без оружия. Признаться, мне было жутко. А боец меня всё учил, где надо пригнуться, где прыгнуть в окопчик. Мы пробирались мимо дома Русской деревни, в которой жила моя подруга; потом пролезли через окна какого-то разбитого дома, снова ползли по траншейке и укрылись за какими-то колёсами. Мой спутник полз первым. Я не всегда за ним поспевала. Тогда он начинал ворчать:

— Экая ты неповоротливая. Так будешь ползти, тебя сзади немец возьмет.

А поползу я быстрей, он опять недоволен:

— Ты оглянись, остановись; а то поползёшь за «языком», сама «языком» станешь.

Так мы подползли к «Красному Октябрю». Немцы уже занимали часть завода. В одном из цехов расположился батальон нашего полка, которым командовал Горячев. Цех весь был разбит; часть бойцов находилась наверху, другие же отдыхали в подвале.

Когда мы вошли в цех, бойцы обрадовались. Один даже начал шутить над моим разведчиком:

— Что же это ты с девчонками начинаешь к нам ходить, да наверное еще под-ручку.

— Под-ручку! Вот если ранят кого, тогда она сама отсюда под-ручку выведет, — сказал кто-то.

Мне с непривычки трудно было здесь дышать. Я удивилась, когда разглядела в этом дыму среди бойцов двух девушек. Они оказались нашими сталинградками-добровольцами.

— Ну, как? — спросили они меня.

— Что — то страшно.

— Ты ещё необстрелянный заяц, — засмеялись они.

Немцы были совсем рядом. В минуты затишья они начинали переговариваться с нашими бойцами.

— Рус фрау, давай закурим, — кричали они.

Боец, который привёл меня в цех, взял пакет от командира батальона, и мы пошли обратно.

Когда я вернулась, командир спросил меня: Ну, как, не страшно?

Я засмеялась и сказала: Да нет, и там наши девушки.

— Если хотите, работайте по прежней своей специальности. Если же не боитесь — можете стать разведчицей, — предложил он.

Сходила два раза в разведку, и мне понравилась эта жизнь.

Придёшь — на нары заберёшься; кругом стреляют, а сон крепкий. Отоспишься, а потом снова идёшь на какую-нибудь высотку, узнать — есть ли там немцы.

Ползли мы однажды на такую высотку вдвоём, разведчика убило, а я жива осталась, поставила флажок. Это означало, что на высотке никого нет.

Как-то я возвращаюсь с разведки, смотрю: в разрушенном подвале гражданские живут — Бертникова Александра с матерью. У Александры руку перебило. Обе они опухшие. Стала носить я им хлеб. А однажды вечером мы с врачом Катей пробрались к ним в погреб, и Катя сделала раненой перевязку.