Сталинградцы
(Рассказы жителей о героической обороне) - Герасимов Евгений Николаевич - Страница 45

А Банным он называется потому, что возле него бани были. Мы жили как раз против бань, в самом овраге. Тут, хоть место и не плановое, но много рабочих издавна жило в своих домиках — народ к заводу поближе жался.

Я работал на «Красном Октябре» в ремонтно-строительном цехе. Во время осады был связным велосипедистом райвоенкомата. Поехал раз на Тракторный с пакетом. В пути захватила бомбёжка, и я попал под машину. Привезли меня на «Баррикады» в больницу имени Ильича, а там уже никого не было — всех больных эвакуировали за Волгу, так как немцы подходили к заводу. Я попросил, чтобы меня отвезли домой, в Банный овраг.

Тогда из Банного оврага большинство населения уже ушло, осталось только несколько семей, живших в щелях, — больные, старики, одинокие женщины с малыми детьми. На место гражданских военные пришли, стали строить в овраге блиндажи. Под трамвайным мостом санчасть расположилась. Когда меня принесли, жена побежала туда, привела военного врача. Он осмотрел меня, перевязал, дал жене марганцовку, бинт. Потом он ещё несколько раз приходил к нам.

Эвакуироваться мы не могли: меня машина сильно помяла, шевельнуться нельзя, а жена в положении, на последнем месяце. Пришлось вместе с бойцами жить, почти на самой передовой. Немцы стремились по оврагу выйти к Волге, а наши разведчики пробирались оврагом к ним в тыл. Такие бои происходили тут, что прозвали этот овраг оврагом смерти. Немцы сначала за железнодорожной насыпью были, потом перебрались через неё, к трамвайной линии стали подходить. Дальше оврагом наши войска не пустили их, но по бугру заводской стороной немцы немного до Волги не дошли. Так что овраг с разных сторон простреливался. Население жило по скату оврага: кто выше, кто ниже. Мы жили наверху.

Бойцы заглядывали к нам в щель, говорили:

— Немец вас с Мамаева кургана видит, уходите вниз.

Мы бы ушли сразу, да у жены схватки начались. Соседка Чеботарева, которая с нами жила, вытащила меня из щели, положила у выхода.

Пока жена рожала, лежал я тут и наблюдал за воздухом.

Бомбёжка в это время была.

Немцы завод штурмовали, а он — рядом, по ту сторону оврага.

Жена слышит, как бомбы свистят; мне жаль её, хочу, чтобы не волновалась, успокаиваю, кричу:

— Это по цехам, не бойся!

Дочь родилась, тихая девочка; появилась на свет и голоса не подала.

Немцы начали бить по оврагу из артиллерии. Один снаряд разорвался возле нашей щели. Нас землёй привалило. Тут мы решили скорее перебираться вниз, к ручейку. Там и потише и вода близко.

Соседка помогла жене оборудовать хорошее убежище, с плиткой. Напротив был красноармейский блиндаж. Оттуда приходили бойцы, просили рыбу поджарить, лапшу раскатать, суп сварить. Увидели, что жена купает в корыте дочку, заулыбались, спрашивают:

— Где эту гражданочку нашли?

Смеёмся:

— Прилетела к нам в овраг на бомбе.

Всем хотелось посмотреть на девочку, которая родилась в овраге смерти.

Много бойцов и командиров приходило к нам; совали конфеты, печенье, сахар, спрашивали:

— Как назовёте девочку?

Один молодой боец попросил, чтобы мы назвали девочку Галей. Все поддержали его. Так мы и назвали дочку.

Жена и соседка Чеботарева стали работать на красноармейской кухне, помогать повару, а когда повар уходил в оборону — сами готовили пищу бойцам. Я полтора месяца пролежал, а потом тоже стал помогать бойцам.

Это зимой уже было. Немцы заняли бани и оттуда овраг простреливали по его ответвлению до самого низа. Наши пошли выбивать немцев из бань, но не хватило гранат, и красноармейцы залегли. Я вызвался доставить им гранаты, наложил два полных ведра и понёс на коромысле через овраг. Потом коромысло пришлось бросить, но вёдра дотащил ползком. После этого красноармейцы выбили немцев из бань.

Так вот и прожили мы в овраге всю осаду. Другой раз кругом всё дрожит, гудит, а дочка преспокойно спит. Удивительно тихая была. Думаешь: не умерла ли уж? Возьмёшь за руку — тёпленькая; наклонишься к головке, послушаешь — дышит ровне. Боялись, что не выживет. Но девочка выросла здоровая, весёлая. Её и теперь спрашивают:

— Где тебя мама нашла?

Она отвечает:

— Я сама на бомбе прилетела.

Посмотрела я с дочкой Надюшей в последний раз на обгоревшие брёвнышки родного дома, взяли мы в руки по узелку и спустились вниз к Волге.

Чего только ни перевидали мы за дорогу! Кругом гарь одна. Надюша все подмётки на новых туфлях прожгла. Поднялось солнце, и опять стали немецкие самолёты летать. Подбежали мы к нефтесиндикатному оврагу, постучались в блиндажи, а там уже было так много людей, что не повернуться, не потесниться. Тогда прыгнули мы в какую-то яму. Как раз в это время немецкие самолёты над оврагом заходили. Сбросили немцы большую бомбу — так качнуло нас, что сразу и не поймёшь, живы или мертвы. Я к дочке руку протянула, а в глазах темно. Засыпало нас. И в уши, и в глаза, и в рот земля набралась. Откопали мы друг друга, вылезли, глядим — блиндажи, в которые мы стучались, целиком засыпало. Глыбы земли придавили их. В этих блиндажах много тогда погибло людей. Опять проклятые фашисты загудели. Побежали мы с Надей дальше. Уж решили: будь, что будет, а никогда больше в блиндажи не полезем.

Немцы по берегу из миномётов бьют, а мы бежим, не останавливаемся. Глядим — навстречу бойцы наши идут, проволока в руках у них.

— Далеко ли немец? — спросили они.

— Эх, сыночки, об этом мы не знаем, — ответила я.

Пошли мы дальше, видим у самого железнодорожного полотна белый домик стоит — железнодорожная будка. К крутому берегу притулилась.

Зашли мы в домик, а он пустой. Обрадовались мы — крыша над нами и стены кругом толстые. Куда нам дальше идти? Переправы не работают. А если и есть где, разве дойдёшь до них, когда кругом ужас такой.

Прижались мы друг к другу и не знаем, что ж делать. Не заметили, как и ночь наступила. За всю ночь глаз не сомкнули. Я сижу и думаю: уж если придётся нам погибать, так вместе. А домик хоть и прочный был, а как бахнет где, качался, словно игрушечный. В такие минуты мысли разные в голову лезли, и все не ко времени. Кругом пылает, пули, словно дождь, по нефтесиндикатским бакам стучат, а я думаю, как же это я, когда из дома уходила, в ящике комода страховую мужнину книжку на три тысячи рублей оставила.

Утром пришли в домик военные моряки. Все молодые, крепкие. Они нас за хозяев приняли. Достали откуда-то муки и просят испечь им чего-нибудь. Рядом с будкой летняя кухонька была, а вокруг мухи зелёные, злые гудели. Разогнала я мух, принялась стряпать. Тут другие приходят военные, говорят, что из далёкой стороны в Сталинград прибыли. Просят меня: «Вы нам, мамаша, помогите, а то у нас люди от сырой воды болеют. Вы бы нам воду вскипятили».

Побежала я за водой. Трудно было тогда чистую воду набрать. Волны к берегу и нефть и кровь подбивали. Несколько раз ведро выльешь, пока чистую воду наберёшь.

Остались мы с дочкой жить в белом домике. Окна забили железом, засыпали песком, чтобы было безопасно от пуль. Кровать в простенке поставили. Под голову полынный веничек клали, а укрывались чёрной шинелью. Видно, будочник ее второпях оставил.

Первые ночи лежим, только и думаем, что же это будет? Решили: будь, что будет, а из будки не уйдём. Сна не было. Хоть глаза рукой закрывай! Чуть где зашумит — вздрагивали. Пули об жесть да об вагоны, как град. Земля гудит, а будка наша, как на волнах. Ночью выглянешь — светло, как днём: повсюду немцы свои «фонари» развесили. Немец совсем близко подошёл. Сперва мы даже теней от баков и вагонов боялись. Ну, а когда начали дремать понемногу, говорю я дочке: «Теперь мы с тобой бойцами стали».

Всё новые части на берег прибывали, располагались внизу, по соседству с нашим домиком. Познакомились мы и с командирами политотдела 62-й армии. Стали на них готовить и стирать. Просьб много было и от солдат и от начальства. Что ни сделаешь, за всё сердечно нас благодарили.