Сталинградцы
(Рассказы жителей о героической обороне) - Герасимов Евгений Николаевич - Страница 37

Со школьных лет я занималась спортом, нередко завоевывала первенство на состязаниях по плаванию, бегу, лёгкой атлетике. Эго придало мне уверенность в своих силах. Все разведчики пошли на выполнение задания ночью, а я пошла днём, хотя меня предупреждали, что это рискованнее. Мне казалось наоборот: днём я всегда изловчусь, а ночью ничего не видно — попаду прямо в лапы немцев.

В те дни линия фронта еще не установилась, и я перешла её незаметно для себя. Мне только жутко стало, когда я увидела немецких офицеров, разгуливавших в лайковых перчатках с таким видом, как будто они уже празднуют победу. Я прямо остолбенела — не могла понять, в чём дело: на нашей стороне все сидят в щелях, блиндажах, а здесь чуть ли не на улице расставляют столики, покрывают их белыми скатертями. Можно было подумать, что война уже кончилась. Это было самое ужасное, невыносимое. Потом я поняла, что немцы хитрят, хотят внушить жителям мысль, что им уже не на что надеяться, что советская власть больше не вернется.

Я была в рваном платье, старом платке; грязная, измученная на вид. Никто не обращал на меня внимания. А если кто-нибудь из немцев останавливал меня и спрашивал, куда я иду, я притворно плакала, говорила, что потеряла мать, ищу её.

На какой-то улице я увидела два брошенных кем-то ведра с водой, взяла их и пошла дальше, часто останавливаясь, как будто для того, чтобы передохнуть, сама всё осматривала и запоминала — позиции миномётных батарей, штабы, которые можно было узнать по телефонным проводам, и т. п. С этими вёдрами я и обратно перешла линию фронта. Бойцы посмеялись и поблагодарили меня за воду.

Это задание было только школой для выполнения последующих, когда я в полной мере оценила воспитание, которое дал мне комсомол, и свою спортивную закалку.

Уже на следующий день я получила настоящее боевое крещение. Немцы схватили меня при выполнении задания и потащили, избивая по пути, в дом. В доме меня обыскали, ничего не нашли, но не выпустили. Оставшись одна в комнате, я выпрыгнула в окно и поползла по задворкам. Мне попались замаскированные у забора провода. Ничего со мной острого не было, пришлось их перегрызть.

Я решила довести задание до конца и пошла по улицам как ни в чём не бывало. Высматривая орудия, подсчитывая пробегавших мимо автоматчиков, я натолкнулась на какого-то грязного, оборванного, слюнявого немца. Он схватил меня и куда-то потянул. Я сопротивлялась, и он стал избивать меня. Немца кто-то окликнул, он оглянулся. Я вырвалась из его рук и убежала в овраг. Здесь бродили люди в больничных халатах. Это были душевнобольные, убежавшие из психиатрической лечебницы в первый день бомбёжки. Я переночевала вместе с ними в щели. Утром неподалёку от этого места я заметила немецкие орудия. Надо было торопиться, чтобы сообщить об этом нашему командованию, но меня задержал немецкий повар, заставил чистить картофель. Около часа я чистила картофель, а потом мне удалось сбежать.

Теперь линию фронта труднее было перейти. Те же знакомые переулки, но приходилось уже маскироваться, ползти. Когда я ползла, меня немного ранило осколком в ногу. Я спряталась в развалинах, вытащила из ранки осколки и поползла дальше.

И в этот раз я благополучно добралась до своих. Мне перевязали ногу, а через два-три часа капитан вызвал меня к себе и сказал, что по приказу командования наши части отходят, и спросил, не согласна ли я остаться для подпольной работы. Я согласилась. Мне дали пароль и подробно рассказали, как я должна себя вести в тылу у немцев; что делать, с кем поддерживать связь и через кого передавать разведывательные данные. Кроме меня, оставались радист и шесть комсомольцев, которые решили никуда не уходить из своего района, пока каждый не убьет по нескольку немецких офицеров.

Первую ночь я провела в щели вместе с населением, а на рассвете направилась по адресу, который дал мне капитан. Хозяйка квартиры, знакомая капитана, была предупреждена, что к ней придёт девушка, работавшая на строительстве оборонительных рубежей и не успевшая эвакуироваться с родителями.

Знакомая капитана, глухонемая, жила с тремя ребятишками в подвале разбомблённого дома по Ломоносовской улице. Не знаю, что помещалось раньше в этом подвале. Он был так закопчён, что напоминал кузницу. Ржавая двухстворчатая железная дверь с трудом открывалась. Открыв дверь, нужно было спускаться по узким кирпичным ступеням в глубокую яму с цементным полом. Здесь стояла железная печка и две кровати, едва умещавшиеся между стен. Кроме женщины с детьми, в подвале ещё до меня поселился какой-то мужчина, которого дети называли дядя Гриша.

Я сразу заметила, что он поглядывал на меня как-то странно. Вскоре мне стало ясно, что этот человек догадывается о цели моего пребывания здесь.

В первый же день ко мне зашли знакомые ребята, они оставались в районе партизанить. Хотя о деле в присутствии этого дяди Гриши мы не обмолвились ни словом, но как только они ушли, он спросил меня:

— С тобой работают?

Я сделала вид, что не поняла вопроса, сказала, что эти ребята — мои товарищи по школе. Он усмехнулся:

— Не бойся, не выдам. Вместе с тобой будем работать.

Я решила, что он тоже оставлен с заданием, но от разговора на эту тему уклонилась.

Наши войска уже отошли. Весь день было тихо.

— Ну, давай теперь начистоту, — сказал дядя Гриша. — Ты девушка не глупая, мы с тобой договоримся.

— Не понимаю, на что вы намекаете? — спросила я.

Он показал мне какую-то бумажку. Было темно, и я не могла её прочесть.

— Это документ, который я предъявлю немцам, — сказал он и стал рассказывать мне свою биографию.

У меня волосы зашевелились на голове. Это был деникинский офицер, отъявленный белогвардеец, скрывший свое прошлое и хранивший деникинские документы в надежде, что они ему ещё пригодятся. Жутко было даже подумать, что в Сталинграде оказался такой гад.

— Ты будешь работать на красных, а я на немцев, и у нас с тобой будет взаимная передача сведений, — заявил он мне таким тоном, как будто это само собой разумеется.

Я продолжала притворяться, что не понимаю, о чём он говорит, хотела выйти из подвала, но он меня не пустил, пригрозил оружием.

Ночью я услышала стрельбу, крики, свист. В подвал вбежали двое наших ребят — оба раненые. И сейчас же со двора донёсся голос:

— Русский партизан, выходи!

Только ребята успели выскочить на зады двора через дыру, пробитую в стене для дымохода, как в нашем подвале разорвалась граната, кинутая немцами в дверь.

Осколки её никого не задели. Вслед за гранатой была брошена зажженная сера. Дышать стало невозможно, пришлось выйти на двор. Немцы выгоняли прятавшееся в щелях население и выстраивали во дворе, мужчин и женщин отдельно. Как выяснилось потом, наши ребята, стреляя из развалин, убили двух немецких офицеров. На дворе происходил допрос и избиение людей. Немцы допытывались, где скрываются партизаны. Я видела, как этот гад, выйдя из подвала, показывал немцам свои документы и кивал на меня. Они не пожелали разбираться в документах, погнали его к стенке, а меня стали избивать прикладами автоматов, требуя, чтобы я сказала, где партизаны. Потом меня ударили рукояткой кинжала в лоб. Я почувствовала, что кровь заливает глаза, закрыла их и тут же потеряла сознание.

Очнулась я уже утром в каких-то развалинах. Было тихо. Я хотела приподняться, но не смогла — очень ослабела от потери крови. Всё тело было избито и изранено.

Я не помнила, что со мной произошло, и не знала, что мне делать. Оставалось только надеяться, что кто-нибудь из своих придёт на помощь. Вскоре я увидела мальчика — старшего сына хозяйки. Он стоял возле меня и плакал. Я прежде всего спросила его, где дядя Гриша. На мое счастье белогвардейские документы этого подлеца не помогли ему. Немцы выхватили их у него из рук и порвали, не читая, а самого расстреляли вместе со всеми мужчинами, выстроенными на дворе.

Ночью хозяйка перетащила меня к себе. Теперь она жила со своими детьми не в кузнице уже, а в щели. Я пролежала два дня, пока смогла подняться. Надо было помогать хозяйке: добывать дрова, таскать воду.