Брачный сезон в Уинчестере (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна - Страница 38

«Рядись, во что позволит кошелёк, но не франти — богато, но без вычур…» Он выскочил — и не слышал слов, что пробормотал, глядя в пол, отец: «Трех страшится сердце моё: городского злословия, возмущения черни и оболгания на смерть, — всё это ужасно…»

Раймонд ничего не понимал. Словно в чаду заехал цветочный магазин, потом в ювелирный, где долго растерянно думал, какой номер кольца ему взять для Патриции. Шелдон понимал, что отвергнут не будет: в её взглядах, словах, обращённых к нему, он давно чувствовал благосклонность и преданность. Его любят, Шелдон верил в это. Смутно помнил, как огорошил любимую сообщением о том, что отец дозволил ему жениться, надел ей на палец кольцо, которое пришлось на удивление впору, как увидел в её глазах ту бездонную любовь, о которой мечтал и наконец чуть пришёл в себя уже в парке, где неожиданно столкнулся с Джулианом Монтэгю.

Джулиан был удивлён и странно-блаженным видом, и бессмысленной улыбкой счастья, блуждавшей на губах Раймонда. Спросил, почему его совсем не видно в обществе? Кстати, знает ли он, какую мерзейшую сплетню распускает о нём Вивьен Тэлбот? Услышав это имя, Раймонд поморщился, но продолжал улыбаться. Опять Тэлбот…

— Как говорит наша кухарка миссис Сондерсон, «посуде с трещиной — нет износу…» Ну и что же Тэлбот-то?

— Он говорит, что вы не женитесь до сих пор потому, что не в состоянии быть мужчиной…

Голова мистера Шелдона непроизвольно дернулась к мистеру Монтэгю. Он даже на минуту перестал улыбаться.

— Когда это он сказал?

Монтэгю удивился незначимости вопроса.

— «С тех пор, как говорят мои часы, на целый день я ближе стал к могиле…» Не так давно, вчера, в доме полковника, а что?

— Там была леди Холдейн?

— Нет… не знаю. А впрочем, да, была.

— При разговоре?

— Нет, там были только я, Вивьен, Иствуд и Чилтон.

— А… вот как… понятно… — Раймонд улыбнулся снова. — Чудеса Божьи. Так это ему я должен быть благодарен… Но как же? — размышления Шелдона были таинственны и неясны Монтэгю. При этом он всё ещё улыбался, чем окончательно сбил с толку Джулиана.

— Вас, что, не задевает подобное? Я уже хотел было предложить себя в секунданты.

Шелдон улыбнулся, точнее, продолжая улыбаться, блеснул зубами.

— Боюсь, дорогой Джулиан, если Вивьен Тэлбот считает меня не мужчиной, попытка убедить мистера Тэлбота в обратном с помощью пули будет безуспешной. Я постараюсь опровергнуть его мнение иным способом.

— Если не секрет, каким же? Что убедительнее пули?

— Только что, милый Джулиан, и четверти часа не минуло, уверяю вас, — сообщил Шелдон восторженно, наклонившись к Монтэгю, — как одна особа сделала мне честь, согласившись быть моей женой.

Монтэгю против воли побелел и поднялся. Опомнившись, снова сел, и тихо спросил:

— Мисс Иствуд согласилась быть вашей женой?

Шелдон пожал плечами. Усмехнулся. Воистину, для влюбленных нет иных светил на небесах…

— Нет, Монтэгю. Я сватался к другой. И меня удостоили согласием.

Джулиан пронзил его изумлённым взглядом, в котором читалось, однако, заметное облегчение.

— Ну, это понятно. Кто же откажет его милости виконту Раймонду Шелдону?

Шелдон наморщил нос.

— О, Боже, не убивайте меня, Джулиан. Моё предложение принято вовсе не потому, что я — Шелдон.

— Интересно. А почему же?

— Мой Бог! Надеюсь, потому, что я — всё же достоин любви. Я всегда полагал — ну, по крайней мере, с тех лет, когда стал способен рассуждать, что для того, чтобы быть вправе требовать от своей избранницы чистоты, верности, преданности — словом, любви, — я должен сам быть достоин её чистоты, верности и преданности, то есть, я сам должен быть безупречен. Этим и объяснялось моё поведение в Кембридже, которое столь часто вызывало ваши насмешки и иронию. Впрочем, это я не в упрёк. И вот, теперь я нашёл женщину, чьи красота и достоинства привлекли меня, и скоро состоится венчание. Торжеств из-за траура не будет, но моё счастье от того, что оно не будет вынесено на публику, меньше, согласитесь, не станет. Одновременно, — слухи о нём опровергнут вздорные выдумки мистера Тэлбота.

Шелдон на мгновение умолк, но потом, помрачнев, проговорил.

— Но, право слово, я глупец. Я иногда позволял себе подобные эпитеты на ваш счёт, Джулиан, прошу прощения. Большего идиота, чем я, и представить-то трудно. Я дерзнул усомниться в Божественном Провидении, я, ничтожный, ничего не понимавший глупец, осмеливался думать… Да, «Вечность — звук не для земных ушей…»

О! Мне ли было не знать, что, поскольку в мире есть свободные существа и они могут злоупотребить своей свободной волей, необходимо действие Промысла Божьего, направленное на устранение этих ошибок. Разве я не знал об этом?

Как мог я — трижды безумный — произносить в дерзости своей слова непотребные, недоумевать, что происходит со мной? Господь дал мне девицу красоты и совершенств необычайных, чистоту коей уберёг, храня для меня, от взглядов недостойных, и не давал очам моим оторваться от неё, прилепил сердце моё к ней, заставляя грезить ею во сне и наяву, а я роптал, называя это помешательством! Как мог я сказать такое? Любая подлость, любая клевета негодяя Тэлбота в итоге способствовали лишь возвышению моему и исполнению моих желаний. А я сокрушался, как Господь терпит подобного человека? Промысел любое зло обращает на благо. Как я мог забыть об этом? Смерть брата моего — почему недоумевал я, за что отцу моему, человеку праведному, наказание сие? Почему не подумал я о том, чего действительно заслуживал Родерик порочностью своею? Каждый получит по делам своим и, если не подлежит вразумлению, — извергается вон из мира сего. Что нового в этом для меня? Когда приходили на ум мне глупейшие мысли, почему не вспомнил я слова мудрости? Никогда не шлется тебе искушение, превышающее твои силы. Я, что, не знал об этом? Трижды идиот, вот кто я такой.

Поток богословствования Шелдона Монтэгю выслушал в полном безмолвии, но стараясь не упустить ни слова.

— «По определениям Твоим всё стоит доныне, ибо всё служит Тебе, в Твоей руке душа всего живущего и дух всякой человеческой плоти, и всё держится словом Твоим». Всё промыслительно, всё провиденциально. Вот что надлежало вспомнить мне в минуту искушения! — продолжал каяться Шелдон.

Разговор богослова с юристом мог закончиться теологическим пассажем, но завершился крючкотворством. Юрист вернул богослова к реальности.

— А я могу узнать имя счастливицы, Раймонд?

— А…что? А… Ну, конечно, Джулиан. Леди Шелдон. — Раймонд снова рассмеялся и, напевая что-то себе под нос, направился домой, оставив Монтэгю одного в парке.

Джулиан скорчился в углу скамьи. Счастье приятеля, столь очевидное, бьющее в глаза, не вызвало зависти, но — тоску и уныние, а его слова, хоть Монтэгю и не показал этого, больно задели. И вовсе не напоминанием их прежних споров, а просто неприятной и коробящей истиной. Джулиан не оспаривал утверждения Шелдона. Да, и в его глазах этот человек был достоин любви — Монтэгю с радостью отдал бы за него свою сестру и считал бы, что её счастье гарантировано. И совсем не пятнадцатью тысячами годовых, но безупречной порядочностью, высотой помыслов и личными достоинствами этого человека. Но это признание не могло не вызвать и естественного сопоставления. А чего достоин он сам?

Мисс Кора не только не заигрывала с ним более, но, встречая, отворачивалась, а когда он приходил с визитами — его не принимали. Когда Монтэгю пытался пригласить её на танец на последнем балу, ему ответили, что он невозможен. Он не нравился, его не любили. Его ненавидели и презирали. От него отшатывались как от зачумлённого. Джулиан отчетливо видел это и страдал. Теперь вскользь брошенные слова Шелдона высветили для него самую ужасную причину этого. Сэр Чилтон тут ни при чём. Он недостоин любви. Эпизоды его полночных вылазок одна за другой пронеслись перед глазами. Монтэгю вспомнил — так отчетливо, словно видел наяву, рыжую Хетти из блудного дома мистера Торнби. Он тогда разбил ей лицо за то, что она пыталась поцеловать его и, избивая, твердил, что её дело — просто пониже наклониться и упереться руками в пол.