Судебная петля. Секретная история политических процессов на Западе - Черняк Ефим Борисович - Страница 80

Анализ переписки Лувуа и Сен-Мара свидетельствует, что в момент смерти Фуке 23 марта в Пинероле не было его детей и он не умирал, как считают, на руках своего старшего сына графа де Во. Из письма Лувуа от 8 апреля 1680 г. следует, что графу де Во посчастливилось с согласия Сен-Мара увезти бумаги отца. Вместе с тем Лувуа рекомендовал Сен-Мару запереть бумаги Фуке. Из донесений Сен-Мара явствует, что он нашел какие-то бумаги в карманах одежды Фуке уже 4 мая 1680 г., т. е. через 42 дня после официальной даты его смерти. Иначе говоря, вероятно, все эти дни мнимоумерший продолжал писать, и из его бумаг составился целый пакет, пересланный Лувуа.

Фуке был «самым старым заключенным» Сен-Мара, как называют «маску» в переписке. К 1703 году — году смерти «маски» — ему должно было быть 89 лет. Подобных случаев долголетия было не так уж мало среди современников Фуке, придворных представителей дворянской знати и высшего чиновничества (Аррез приводит такие примеры). Мать Фуке дожила до 91 года.

Доводы, приводимые Аррезом в пользу своей теории, не опровергают самую малость — действительную смерть Фуке 23 марта 1680 г. Более того, ничто не свидетельствует о том, что 65-летний сюринтендант, после долгих лет заключения растерявший своих сторонников, якобы мог стать вождем лагеря, который противостоял бы Кольберу и Лувуа. Если бы это было действительно так, то Кольбер и Лувуа, по словам Арреза макиавеллисты, которые настаивали во время процесса Фуке, чтобы его приговорили к повешению, конечно, нашли бы с помощью Сен-Мара средство отделаться от врага, а не разыгрывать комедию с его мнимой смертью и превращением в «маску». Тем более у Кольбера и Лувуа, а потом и у их преемников не было резона продолжать разыгрывать эту комедию после «официальной» смерти Фуке еще на протяжении более чем 23 лет, когда сам узник уже давно должен был превратиться в дряхлого старика. Мы уже говорили о том, насколько неубедительно утверждение Арреза, что Людовик XIV был простой марионеткой Лувуа и Кольбера, а после смерти своих знаменитых министров игрушкой в руках их родственников, в том числе совсем еще юного Барбезье (М. Паньол считает, напротив, что Лувуа и Барбезье были отравлены Людовиком!).

К названию своей книги «Железная маска» Аррез добавил подзаголовок «Наконец разгаданная загадка». А вернее было бы сказать, что эта книга сделала старую тайну еще более непроницаемой, так как доводы Арреза против реальной кандидатуры на роль «маски» — Эсташа Доже — нельзя сбрасывать со счетов. Аррез последовал примеру некоторых своих предшественников, прежде всего М. Паньола, отмечавших, что до нас дошли лишь небольшие фрагменты переписки Сен-Мара с министрами, что сознательно была уничтожена та часть корреспонденции, которая могла дать ключ к тайне. Ведь Сен-Мар сам не раз отмечал, что в дополнение к официальным донесениям он отправляет еще и частные письма. Все они исчезли.

Впрочем, мода на кандидатуру Фуке, видимо, уже прошла.

В 1978 г. дальний потомок Сен-Мара П. М. Дижол выпустил исследование, в котором утверждается, будто «маской» был некий Набо, чернокожий паж Марии-Терезы, жены Людовика XIV, вызвавший неудовольствие короля. После этого он был пажом у жены губернатора Дюнкерка, где ему дали другое имя («Набо стал Доже»[284]), а потом отправили в Пинероль; там он, между прочим, был одно время в услужении у Фуке. В Пинероле ныне существует «Постоянный центр изучения «железной маски»», который на двух заседаниях — в сентябре 1974 и октябре 1976 г., заслушав доводы как Дижоля, так и Арреза с его единомышленниками, высказался в пользу кандидатуры темнокожего пажа королевы…

«Но не одно только желание содействовать такому сложному делу, как изучение загадочной власти Дьявола и области, ему доступной, побуждает меня предпринять это лишенное прикрас повествование…»[285] Процитированные слова, принадлежащие очевидцу ведовских процессов — герою известного романа В. Я. Брюсова «Огненный ангел», мог бы повторить каждый исследователь, обращаясь к столь необычной теме, казалось стоящей вдалеке от интересов науки, а на деле тесно связанной с важнейшими политическими проблемами, с социальной психологией целой эпохи и в особенности с историей политических процессов. Знаменитый французский историк Ж. Мишле писал о «триумфе Сатаны» в XVI и XVII вв. Если не считать этот триумф результатом бесовского наваждения, то он заслуживает того, чтобы попытаться понять причины такого бурного «возрастания» престижа нечистой силы.

Конечно, вера в магию, черта, колдунов и ведьм уходит корнями в глубокую древность. Она получила широкое распространение в средние века. Д. Рассел считал, что ведовство было тогда формой протеста против всепроникающей власти церкви и господствующих общественных норм поведения[286]. Однако в законодательстве самых «темных» столетий (как было принято некогда именовать раннее средневековье) либо предусматривались сравнительно мягкие наказания для обвиняемых в ведовстве, либо даже прямо запрещалось их преследование. В VIII в. император Карл Великий воспретил под страхом смерти в недавно обращенной в христианство Саксонии «языческий обычай» сожжения ведьм. В сборнике решений церковных соборов (906 г.) указывалось, что убеждение некоторых женщин, будто они летали на шабаш, — следствие происков сатаны и доверие к таким рассказам равносильно впадению в ересь. А через шесть столетий, в конце XV и начале XVI в., восторжествовало диаметрально противоположное мнение, согласно которому надлежит считать кознями дьявола и ересью как раз неверие в реальность бесовского хоровода[287].

Авторы ряда трудов по истории «охоты на ведьм» справедливо отмечают, что ведовством в конце XV, в XVI и XVII столетиях считалось нечто совершенно иное, чем известное ранее в средневековой Европе под тем же названием. В отличие от белой магии (знахарства) и черной магии (причинения зла с помощью заклинаний) центральным был «договор с дьяволом», предусматривавший в обмен на различные материальные блага, на власть отречение от Христа, превращавший того, кто заключил этот пакт, в орудие князя тьмы. Если средневековое ведовство отражало поверия, распространенные в крестьянской среде, то представления о ведовстве, утвердившиеся в эпоху Возрождения, возникли в образованной части городского населения; в социальных верхах оно представляло своего рода «рационализацию» веры в различные оккультные науки, в ясновидение, алхимию, астрологию в соединении с концепциями и выводами теологии. Идея пакта с дьяволом сопровождалась убеждением в существовании ведовских организаций, что, несомненно, способствовало расширению масштабов гонений. Вместе с тем надо оговориться, что одни исследователи делают акцент на суеверия крестьянства как главный источник гонений[288], другие — на страхи и сознательные действия социальных верхов[289]. Гонения усиливались, хотя ведовские процессы противоречили здравому смыслу современников, настроениям широкой народной массы. Об отношении народа ясно говорит тот факт, что расправы с ведьмами во многих местах были вообще неизвестны, а в других число таких случаев было совсем небольшим сравнительно с размахом гонений, проводившихся властями. Немецкий народный поэт Ганс Сакс уже в тридцатые годы XVI в., когда надвигалась волна гонений, провозглашал:

(брак с чертом и полеты с ним — только призрак и вымысел).