27 приключений Хорта Джойс - Каменский Василий Васильевич - Страница 25

…И понятно, что у очень немногих хватило сил и энергии выбраться из этого безобразия. Большинство же чудеснейших талантов, ярчайших личностей сгибло, трагически сгибло в зверской борьбе. Часть из них роковым образом сейчас же после гибели становилась поперек дороги нам — оставшимся еще в живых: критики, как вороны, каркали и носились черными стаями, сожалея о безвременно погибших. Один из моих близких гениальных друзей пропал, издох с голоду под забором, по собачьи. Правительство немедленно решило поставить юному гению памятник бронзовый, на стоимость которого могли бы прожить и погибший и еще десяток гениев. Это всюду обычное явление. Сгиб бы, издох бы и я давно, если бы не спасла меня обезьянья натура — вцепляться за все не лапами, так зубами. Просто ради спорта, ради забавы, ради мучительного сознания, что — все равно — время безнадежно потеряно на писательство и надо напирать дальше, глубже, выше. Будь что будет. Лезь и никаких. Карьера — азартная игра. Если не везет — не унывай — играй дальше до нитки. Если чуть повезло — держись за счастливый случай — еще круче играй. Риск — волшебная сила: может вдруг, на зло всем партнерам, вынести на недосягаемый верх. Так бывает. Так вот случилось со мной, когда было проиграно десять книг, ни черта не давших, ни денег, ни имени, а на одиннадцатой, которая называлась «Говорящий волк» мне повезло. Я вынырнул. И только в журналах увидел, что мой портретный вид был убедительно истрепан, будто меня вытащили из-под автомобиля. Однако я скоро оправился, разбогатев, и фотография значительно улучшилась. Помню я сам подсылал свои новые карточки в журналы, чтобы исправить о себе впечатление…

…Рэй-Шуа был обязан выглядеть лучше, так как это увеличивало гонорар, прибавляя уверенности в успехе. Успех же измерялся спросом на мои фантазерские акции. Слава — подобна кнуту при тяжелой работе. И я, бичуемый славой, стал дьявольски работать. И скоро опомнился и бросил. Довольно. Баста. Я стал плавать в океане легкомыслия. Потянуло к берегу покоя. И я рад, что моя карьера больше не волнует сердце, отданное Чукке и охотничьему ружью. Топор в руках моих — послушнее пера. Землянка — величественнее фантазий. Стройка новой комнатки для Наоми — высокий смысл. Приезд Наоми — легендарное событие, сказка жизни, организованное чудо. Ведь все мы знаем, что мечтательница Наоми, дочь знаменитого финансиста Старта, начитавшись книг, насмотревшись картин в кино, спутала, искренно спутала фантазию с жизнью и едет сюда, в берлогу…

…И еще плюс — новый неожиданный Хорт, юноша Хорт, гениальный Хорт…

…И ты — Аши, бывшая супруга австралийского вождя Джоэ-Абао, любимая наша Чукка с глазами, как два навозных жука…

…И еще Ниа, и еще феноменальный сыщик, друг Джек Питч… Да разве все это вместе связанное не дает мне право послать к чорту писательство, и оставить Джеку выкованное жизнью завещание. Ого! Я кругом прав, кругом подобен этому вечернему горизонту. Жизнь так изумительна, так загадочна, так увлекающе пышно складывается, что самое скучное в ней и самое ненужное — мои книги, чорт бы их сжег.

И Рэй-Шуа долго еще, под пение птиц и стук топора, говорил, покуривая, про свое больное место, не подозревая, что ему никто не возражает.

Чукка дошивала рубашку Хорту, затопив печь, поставив подогреть ужин и чайник.

В высоте над рекой гоготали дикие гуси.

Из шафрановой тишины осени гулко изредка доносились выстрелы.

Царило молчание ожидания, вот-вот…

С минуты на минуту…

Особенно это чувствовал Хорт.

Он слышал, как в лесной глуши по-новому билось его наполненное сердце, каждый удар которого приближал волнение встречи Наоми.

Моментами он так загорался предощущениями счастья, что не мог усидеть на пеньке, где подманивал пищиком рябчиков, и, обвеянный радостным беспокойством, вставал и быстро шагал вперед по ломающимся сухим сучьям, забросанным оранжевыми и пунцовыми листьями осени.

Ясно, четко казалось: вот, вот…

С минуты на минуту…

Даже остановилось дыхание, как перед пропастью: и было страшно, и властно тянуло.

Даже кружилась голова от замирания.

Тогда Хорт, улыбаясь происходящему, тихо закрывал глаза, снимал кэпи, медленно поправлял волосы, бороду, разглаживал лоб, слушал.

Это его успокаивало.

Он снова находил где-нибудь скрытное место, снова подманивал рябчиков, снова стрелял.

В его сумке было пять пар, когда он спустился к реке.

Утки табунами носились над водой и плавали.

Кричали гуси.

Хорт подошел к маленькому озерку, на берегу, освободился от ноши, распрямился и посмотрел, как в зеркало, нагнувшись над гладким озерком, на себя, на свое лицо.

Он нашел, что волосы его слишком длинны, а борода совершенно лишняя; так как только здесь он перестал брить бороду.

Хорт подошел к березе, прижался плотно лицом к стволу, достал из-за пояса охотничий нож и на ощупь отрезал бороду.

И снова посмотрел в зеркало озерка и убедился, что так стало лучше, моложе, а когда сбреет совсем бороду — будет еще лучше.

Он решил, что Наоми представляет его именно без бороды, так как он никогда не писал ей, что отрастил бороду и длинные волосы, а потому вечером ножницы и бритва возвратят ему директорский вид, когда он — помнит — часами рассказывал Наоми о прочитанных книгах, о путешествиях, о жизни на севере, о снежных легендах, о волнующих вопросах бытия, о беспрестанной борьбе за счастье высшего порядка.

Хорт прокашлялся и попробовал свой голос, как он звучит — ведь он никогда не прислушивался к тембру своего голоса.

Он сказал вслух в сторону реки:

— Слушай, Наоми, слушай: с какой музыкальной гордостью кричат дикие гуси!

Несколько странно ему было слышать свой громкий, нервный, неровный голос — он так привык говорить тихо без волнения.

Все же он решил завтра на охоте и дома в землянке попробовать говорить крепче, громче, явственнее, ярче, образнее: Наоми о многом будет спрашивать и надо быть готовым, необходимо ответить ей молодостью на молодость, огнем на огонь, счастьем на счастье.

Хорт понимал прекрасно всю неравность сил, но он еще больше понимал, что Наоми никакой неравности не признает, что Наоми далека от грубого существа вещей и реальных явлений, — напротив она преисполнена высотой и затейностью вымысла, она увлечена изобретательностью ума, она живет в сказке, в садах пышной фантазии, в кругу утопических событий.

И что поэтому Хорт должен быть вполне готов, чтобы ни на секунду не разочаровать любимую гостью, чье приближение отсчитывалось каждым ударом расцветающего сердца.

Тем более он сам с необычайным интересом следил за исключительным, оригинальным складом развития Наоми, и, сам вкладывал свое влияние, свой опыт, свои постижения в ее личность.

Теперь Наоми стала вполне взрослой и представлялась Хорту волшебным существом, очень далеким от будничной суеты, но близким и нужным жизни.

Хорт, вглядываясь в горизонт, вспомнил роскошную виллу Стартов, розовую, кружевную комнату Наоми, дивные книги в золотых переплетах, старинные арабские вышивки на стенах и сопоставил всю эту роскошь своей лесной землянке, своим северным дням и ночам…

О, конечно, он не променяет ни на какие золотые дворцы золото осени своей берлоги, но зато он понимает — на что идет Наоми…

И Хорт от скромности искренно полагал, что во всяком случае Наоми больше привлекала разгоревшаяся фантазия о снежном севере — сюда, в землянку, чем горячее обязательство дружбы.

Впрочем, Наоми могла привлекать сюда еще третья причина, известная только ей…

Раздались с горы два далеких выстрела: это был сигнальный призыв домой.

Хорт заторопился и тоже ответил выстрелом. Вечернее солнце золотило остывшие берега, и вода синела гуще и глубже.

Табунились утки.

Гордо перекликались дикие гуси…

Белоголубым океаном раскинулась зима.

Белое, белое, белое.

Белоснежностью пронизан мир.