Комендор (СИ) - Стрельников Владимир Валериевич - Страница 19

Винтовки были очень не новые. Очень-очень не новые. Следили за ними, но сразу видно, старье. Затворы и ствольные коробки в местах фиксации основательно стерты, воронения ни на стволах, ни на коробках практически не осталось, дерево очень старое, кой-где трещины, стянутые толстой латунной проволокой. Но главное, они есть, есть оружие. Я хотел даже попробовать отстрелять по паре патронов, но пока отложил. Не стоит почти полное безмолвие беспокоить.

Ночевать я завалился под тем же деревом, выматерившись про себя на комаров. Уж на что их было много около моря, но по сравнению с этими местами их на берегу практически не было. А тут меня за первую ночь сгрызли, хоть и спал, натянув одеяло на голову. Хотя, к моему удивлению, укусы почти не чесались, видимо, привыкает организм к комариным токсинам. Но все равно, этот постоянный зудеж просто кошмарен.

И все-таки я уснул, причем к моему удивлению, едва коснувшись ухом накрытой тряпкой сумки. И спал сладко-сладко, пока меня не вырвало изо сна чувство опасности. Примерно такое же, когда я того призрака врукопашную ухайдокал.

Открыв глаза, я увидел летящую на меня серебристую молнию, и едва успел перекинуть ее через себя ногой при помощи приема самбо. А потом, ухватил топор, с маху влепил в грудь обухом какому-то седому как лунь, но при этом шустрому как вода в унитазе, деду.

Шагнув вперед, к моему немалому удивлению, пытающемуся встать дедку, я прижал лезвие топора к его горлу.

— Дед, а дед. Ты чего на людей кидаешься? И что это у тебя из жопы торчит? Хвосты, что ли? — Картинка полный сюр, ежели честно. Дедок с пятью хвостами, валяющийся у меня под ногами, полнолуние, вой, а точнее, плач-тявканье шакалов где-то неподалеку. Какая-то странная сказка.

— Не убивай, некромант. Я не виноват, Луна мозги свернула. За свою жизнь выкуп дам, — дед, наконец, смог что-то сказать вменяемое и на русском.

— Соврешь ведь, и не дорого возьмешь, — я усмехнулся, пытаясь понять, как себя вести.

— Клянусь своей жизнью и посмертием, что ни силой своей, ни магией не причиню тебе вреда. — Дед поднял руку, которую коротко окутало синее пламя. — Видел? Я не соврал. И вообще, знал бы, что ты некромант, просто мимо прошел. Впервые вижу вашего брата не с ножом, а с топором. Обычно вы что-то более компактное предпочитаете.

— На вкус и цвет все фломастеры разные, дед. Чем откупаться будешь? Учти, во всякие клады не верю, а то к ним полгода идти и год копать. — Меня несло, прямо скажем. Говорю всякую чушь с умным видом, и бровью при этом не веду…

— Дирижабль, иномирный. Лежит тут, километрах в шести, в распадке. Не разграбленный, но я к нему подойти не могу, рунная охрана от нелюди и нежити. Но с тобой пропустит. — Дедок оскалился и аккуратно прикоснулся к топорищу. — Может, уберешь свой топорик? А то знаешь, дрогнет рука, и не узнаешь, где сокровища.

— Уберу, — я кивнул, вынимая из кобуры ракетницу и взводя курок. Выстрелить из этого пистолета сложно, очень сильное усилие на спуске, хотя чего только не бывает. Но хоть какая-то гарантия. — Дед, тут серебро в огнесмеси, оборотней с гарантией гасит. Понял? Тогда я тебя сейчас свяжу, и посидишь тихонько до утра…

После чего я встал, держа на прицеле притихшего дедка, и взял свою веревку, с которой свалился с крейсера. Кстати, мне еще кажется, что дед такой смирный потому, что я каким-то манером его придерживаю. Неясно, как и каким образом, но вот уверен я в этом. Эх, и спрашивать его стремно, к сожалению.

Деда я замотал как гусеницу шелкопряда, и уселся неподалеку. И закемарил, совершенно не опасаясь. Опять-таки из-за уверенности, что я смогу понять, что собирается творить дедок, уж слишком хорошо я его ощущаю, страх, злобу и неуверенность. Это что, у меня как у Кашпировского или Чумака сверхспособности проснулись?

На удивление хорошо выспавшись, я утром снял с хвостатого деда большую часть веревок, и кляп вытащил.

— Тьфу, тьфу! Слушай, некромант, я оборотень-лис, у меня очень нежное обоняние. А ты меня грязной тряпкой заткнул. И еще связал просоленными веревками, это что, ты специально так издеваешься. Я ж пошевелиться не мог, руки печь начинало! — отплевавшись, начал ругаться дедок. И продолжал до тех пор, пока не получил от меня сухарь и кусок сушеной рыбы.

Блин, я порой смеялся над бабушкой, когда она оставляла сдобные сухарики на блюдечке, или сметану в миске, ставя их за газовую плиту. А тут… дедок просто мурчал от удовольствия, стараясь не проронить ни крошки. И сухарь, и сушик он умял с огромным наслаждением, как какой-то неземной деликатес. А я сделал в памяти заметку, что в этом бабуля была права. То есть она может быть права и в другом.

— Ну, веди, Сусанин. — Я ухватился за рукояти тачки. А вообще, она у меня удачно вышла, крепко и надежно, вон как я от тех загонщиков мчался. И ничего, выдержала все эти прыжки через кочки.

Шли долго. Я через три часа здорово устал толкать свою тачку, но дедок сказал, что почти пришли, и показал на поросшие лесом невысокие холмы.

— Только не шуми здесь особо, Лешему может не понравиться, — заходя в дубовую рощу, предупредил оборотень. Блин. У меня точно крыша съехала, и я лежу в психиатрическом отделении Севастопольского госпиталя и пускаю слюни от убойных лекарств. Иду за дедом с четырьмя хвостами. Который заявляет, что он оборотень, что надо не шуметь в лесу, ибо придет Леший… сказка какая-то. Осталось Василису Прекрасную найти и Елену Премудрую. Надеюсь, эти две барышни войдут в мое положение и спасут от спермотоксикоза ударным сексом, которого у нас в Союзе нет.

Через сорок с небольшим минут я стоял, вытирая пот со лба и глядя на потерпевший катастрофу дирижабль. Здоровенная машина удобно улеглась в распадке меж двух холмов, завалившись на один из них правым боком. На уцелевшей части обшивки виднелись остатки названия, выполненные готическим шрифтом, и немецкий крест, причем времен Первой Мировой.

Дирижабль, даже в таком состоянии, вызывал нешуточное уважение. Серьезная машинка, прямо скажем. Метров под полтораста, не меньше, в длину, высокий и широкий. Кой-где сквозь лохмотья обшивки проглядывает дюралевый скелет и внутренние баллоны. Корабль не горел, ну, так как тот, Третьего Рейха, «Гиндербург» который, но явно побывал в серьезной заварухе. Верхняя огневая точка практически сметена прямыми попадания, множественные следы пулеметно-пушечных очередей на обшивке. Интересно, насколько я помню, в Первую Мировую автоматических пушек не было.

Оборотень стоял рядом, хмуро поглядывая на меня и дирижабль. Грустно так, печально, хвосты свесил. Кстати…

— Дед, а у тебя вроде же как пять хвостов было? — поинтересовался я, и тут же был вынужден швырнуть себя вбок перекатом. Дедок, до того мирным пенечком стоявший рядом, превратился в оскаленную пасть и чуть не вцепился мне в глотку. А сейчас валялся с воем по поляне, схватив себя за шею, и дымился потихоньку. А на моих глазах от его роскошных серебристых четырех хвостов остался один, и тот куцый.

— Охренеть концерт, это что, на тебя так твоя клятва подействовала? Силой и магией? Надо же… — я почесал затылок, помогая мыслительному процессу, и вытащил из сумки три пшеничных сухаря и крохотную бутылочку сливочного ирландского ликера, которые поставил на пенек сломанного на краю леса дерева. Кстати, ни одного пенька от срубленных или спиленных деревьев я тут не видал. Где люди, куда делись?

— Прими дар, Хозяин леса, я пришел и уйду с миром. — Бабушка говорила, что в лесах, где Леший озорует, стоит оставить на опушке, на пеньке, хлеб, вареные куриные яйца и сметану. Сметаны и куриных яиц у меня нет, надеюсь, их «Айриш крим» заменит, отличная вещица. Блин, пару недель назад я над таким смеялся и пальцем у виска крутил, а сейчас у меня на глазах оборотень чуть не издох за нарушение клятвы, и я на полном серьезе делаю подношения Лешему.

Дедок так и валялся на полянке, поскуливая, а я держал в руке взведенную ракетницу и никак не мог заставить себя выстрелить. Тогда, около обгорелого дуба, думать особо некогда было. А тут стрелять в безоружного… с души воротит.