Грешник (ЛП) - Стивотер Мэгги - Страница 52

— Она забирает все твои деньги? — спросил я. Над моей головой кружила колибри.

Он посмотрел на меня.

— Я отдаю их ей.

В сущности, вот, что происходило: я пропал на почти два года, а когда вернулся, Джереми вырос, обзавелся домом и стал счастливым — нет, он всегда был счастливым, сейчас он просто был счастлив с кем-то — а я вместо этого вернулся и стал тем, кем всегда был.

Мое лицо или, может, сердце дрогнуло. Я так устал от одиночества, но я всегда был одинок, даже если рядом были люди. И я устал от толпы, но я всегда был в ее окружении, даже наедине с собой. Всегда только и разговоров о том, как все хотят быть чертовски особенными. Я так устал быть единственным в своем роде.

— Не думаю, что смогу это сделать, — сказал я.

Джереми не спросил, что именно. Он просто провел по краю пыльного старого мустанга, тонущего в вечернем солнце. Колибри, которую я видел ранее, кружила снова. Она задержалась возле роз, но это было не то, что она искала.

— Я не думаю, что смогу снова отправиться в тур. Не думаю, что смогу принять это.

Он не ответил сразу же. Он взобрался на капот старого мустанга и уселся по-турецки. Ступни его босых ног были очень грязными. Он щелкнул своим браслетом с коноплей.

— Мы ведь не о туре говорим, так?

— О чем еще мне говорить?

Он сказал:

— Ты не можешь отправиться в тур? Или быть собой?

Я посмотрел на траву в конце крохотного, выжженного солнцем дворика. На гравии и земле были следы шин. Стар забрала пикап вместе с моим телефоном внутри него. Или, может быть, не забрала. Может, Джереми дал ей ключи.

— Коул, я думаю, мы должны поговорить об этом.

— Ты не хочешь знать, Джереми. Действительно не хочешь.

— Вообще-то, думаю, я уже знаю.

Я уставился на темную улицу. Далеко-далеко вниз по улице маленький мальчик катался на выцветшем голубом велосипеде. Каким безопасным местом казался этот район. Каким-то образом он был более калифорнийским, чем остальная часть Л.А… Более естественным. Как будто сухая штукатурка, выцветшие деревянные домики и покрыты пылью машины были медленно принесены сюда из-за сухого горизонта поколениями землетрясений. Не то чтобы он нравился мне больше остальной части Лос-Анджелеса. Просто создавалось впечатление, будто потребовалось меньше работы, чтобы он выглядел именно так. Он походил на место, в котором трудно понять, у тебя выходной или ты постарел. Он походил на место, в котором ночью темно.

Джереми сказал:

— Знаешь, что в этом плохого? То, что ты делаешь это в одиночестве. То, что ты закрываешься в ванной. Дело не в том, что ты делаешь. А в том, что держишь это в секрете. Это единственное, что ты делаешь, когда расстроен.

Я не двигался. Просто продолжал пялиться на маленького мальчика, нарезавшего неровные круги на краю его короткой дороги. Я чувствовал, будто мир смял меня, словно бумагу. Даже если бы я смог выбраться, лист уже не расправить — он всегда будет помятым.

— Есть и другие способы быть несчастным, Коул. Есть способы получше, чем справляться с этим просто отключив свой мозг.

Мой голос был жестче, чем я ожидал.

— Я пытался.

— Нет, ты был счастлив. До сих пор тебе не нужно было пытаться.

Я не ответил. Не было смысла спорить. Он знал меня так же хорошо, как и я сам. Он играл на басу мои мысли три альбома.

— Виктор мертв, — сказал я.

— Я знаю. Догадался.

— Это моя вина. Целиком. Я втянул его в это.

— Виктор сам втянул себя в это, — сказал Джереми. — Мы все были парнишками из Нью-Йорка. Я не последовал за тобой ни в какую кроличью нору. Виктор бы пошел и без тебя.

Я не верил этому. Я умел убеждать.

— Как ты это делаешь? — спросил я.

— Я просто живу, Коул. Я не отключаю свои мысли. Я справляюсь с херней, когда она случается, и это проходит. Если ты не будешь думать об этом, оно останется навсегда.

Я закрыл глаза. Я все еще слышал, как маленький мальчик катается на своем велосипеде вниз по улице. Это заставило меня подумать о парне на крыше, который разбил свой самолет, потому что суть была не в посадке, а в самом полете.

— Я всегда думал, что ты будешь тем, кто умрет, — сказал Джереми. — Я продолжал думать, что однажды мне позвонят, когда я буду спать. Или я зайду к тебе в комнату перед концертом и будет уже слишком поздно. Или же…

Он остановился, а когда я повернулся к нему, все еще сидящему по-турецки на капоте Мустанга, его глаза блестели. Он моргнул и две слезы скатились по его лицу — быстрые и блестящие как ртуть.

Возможно, это одновременно было лучшим и худшим, что я чувствовал в своей жизни. Я не знал, что сказать. Прости? Я не хотел ранить кого-либо еще?

— Никто не говорил мне, что это будет так тяжело, — сказал я.

— Почему для тебя все сложнее?

Я покачал головой. Я даже не знал, действительно ли все было сложнее для меня, или же я просто был бракованным. Я вытер нос рукой и указал на Мустанг под Джереми.

— Вот это вещь, — сказал я.

— Ага, — сказал Джереми совершенно другим голосом. — Он шел вместе с домом. Был еще компактор для мусора, но Стар сломала его.

Мы оба вздохнули.

— А вот и она, — сказал Джереми, когда его пикап появился на вершине холма. Он затормозил возле маленького мальчика, и паренек подошел, чтобы поговорить со Стар через окно со стороны водителя. Я увидел ее длинную загорелую руку, свисающую на дверь пикапа, на ее запястье болтались браслеты, по обе стороны от ее лица спадали пряди волос, и я увидел. как парнишка на своем выцветшем велосипеде наклонился, чтобы поговорить с ней, его волосы были взлохмачены. И неожиданно меня охватила ностальгия по прошлому, которое не было моим.

Я просто хотел быть счастливым. Я просто хотел что-то создать.

— Ты должен избавиться от этого, — наконец сказал Джереми. — Иначе это всегда будет одним из вариантов. Ты действительно собираешься с этим завязать, или же это всегда будет выходом, когда дела идут плохо.

Пикап затормозил возле нас. Стар припарковала его и и наклонилась, чтобы посмотреть на меня через открытое окно со стороны пассажира. Она слабо мне улыбнулась.

— Ты выбрал жизнь, пока меня не было?

Я сказал:

— Конечно.

Джереми спросил:

— Так ли это?

Смотреть ему в лицо было по-хорошему больно.

— Да.

Глава 42

 ИЗАБЕЛ •

В ту ночь я прибыла в дом Сьерры вместе со своим леденящим взглядом и убийственными губами.

Время развлечений.

На мне было белое плате из винила или кожи — не могу сказать, в чем разница; кто вообще может? В любом случае, если кто-то удосужится задуматься об этом — значит, я надела его неправильно. Я всегда обувала белые босоножки на огромном белом каблуке. Единственный цвет в моем наряде был на моих устрашающих губах. Никто не скажет, что я не предупреждала.

Я когда-то задумывалась, на что действительно похожи тусовки. Когда мне было одиннадцать или двенадцать. В фильмах все так жаждали пойти на вечеринку. Все телешоу были о девочках, которые думали, пригласят ли их на ту или иную тусовку, как будто существовали разные уровни и квалификации вечеринок. Я не представляла, что их туда так манило, но отчаянное желание попасть туда сулило что-то хорошее.

На сегодняшний день я посетила больше вечеринок, чем мне положено. И оказалось, что телевиденье не врало. Они восхваляли большинство характерных признаков реальных вечеринок: бухло, обжимания, музыка, которая звучала бы лучше в наушниках. Может, немного наркотиков, игры с выпивкой, бассейн и остроумные подколы. Вероятно, остроумные подколы прилагались к играм с выпивкой или обжиманиям.

Может, я просто всегда была слишком трезвой для всего этого.

Дом был расположен высоко на Голливудских Холмах, в причудливом районе, ослепляющем своим светом остальные чуть менее причудливые районы. Это был невероятно белый огражденный участок — смесь отшлифованного бетона и окон. Со вкусом расположенные огни привели меня из такси во двор. Это был дом Сьерры и ее вечеринка, так что играл мечтательный шугэйз^[41]. Звук был похож на смесь падения стакана с водой и медленной пытки на электрическом стуле. Людей уже было полно.