Орхидея на лезвии катаны (СИ) - Тимина Светлана "Extazyflame" - Страница 47

К вечеру панический ужас и ожидание апокалипсиса неожиданно уступили место надежде на лучшее. Так устроена человеческая психика – рано или поздно она устает все время работать в аварийном режиме и находит иллюзорную лазейку, переключив на миг перегревшийся процессор на резервные платы питания. Несмотря на усталость, я заставила себя вернуться в привычный круговорот жизни с ее маленькими радостями. Чашка ароматного кофе в чешской кофейне. Подвеска Сваровски в виде половины сердца – я не смогла устоять перед мягким мерцанием граней. Огромный плюшевый заяц для Евы. Я бросала вызов новой свалившейся на меня реальности? Нет, я лишь пыталась рассчитать силу собственных легких и выдохнуть как можно больше кислорода, насытить свои клетки энергией – пусть на кратчайший срок, до первого удара приближающегося цунами, чтобы выдержать хотя бы его. О том, сколько их еще будет, я могла только догадываться.

Помогла ли мне эта отчаянная попытка бегства от реальности, когда я уже знала наперед, что так, как прежде, больше не будет? Провалы чернеющей бездны иногда обретали четкие очертания, выныривая из беспечной атмосферы вечного праздника торговых центров черными дырами – пока что им было не под силу затянуть меня в этот омут приближающегося кошмара, но реальность с наслаждением извращенного садиста показывала мне безрадостные картины предстоящего противостояния. И то, термин «противостояние» был нереально оптимистичным.

Резкие качели сменяли друг друга, от желания забиться в угол раненым котенком, обливаясь слезами бессилия и вспоминая о существовании бога, который просто не мог допустить подобного поворота, до вспышек какого-то нереального просветления. Мои мысли со скоростью света перескакивали в иное русло, когда я вспоминала нашу последнюю встречу на парковке возле «Игроленда». Посветлевший оттенок кофейной тьмы. Чувство невероятного умиротворения, которое погасило мою тревогу. Запредельную нежность во взгляде, обращенном к сыну – так легко было убеждать себя в том, что он стал другим, и никому больше не сможет причинить зла. Говорят, дети меняют мужчин до неузнаваемости. Тогда почему молчит и не выходит на связь, заставляя сгорать час за часом на костре агонизирующей надежды? А может, просто опасается травмировать своим неизбежным появлением, дает возможность прийти в себя и успокоиться? И нет никакого кошмара во всем происходящем, я его себе действительно придумала, опираясь на трагический опыт… Что однажды он появится в клубе, я не успею даже испугаться перед его появлением – все решат его слова о том, что он всего лишь хотел мне помочь, дать опору и поддержку, снять часть проблем с моих хрупких плеч, тащить на себе клуб такого формата – не женское дело. Будет смотреть в мои глаза в своей обычной манере, но больше не заставляя умирать от смертельного холода; я не увижу платиновых бликов в бездне кофе-лайт, там будут медленно догорать и возрождаться снова искры неприкрытой ласки и нежности, а от его улыбки больше никогда не возникнет желания забиться в самый темный угол…

…«Как? Ты не шутишь? Ты действительно именно так сказала? “Страпон и комната боли”? Я бы дорого отдал, чтобы увидеть лицо своего юриста в тот момент! У тебя, случайно, не пишут здесь камеры? Очень жаль! А ты совсем не изменилась, ты всегда боролась до последнего за свой мир и за все, что тебе было дорого! Прости, что заставил тебя нервничать столько времени от этой неизвестности, просто боялся напугать. А секретаря уволю, я не давал распоряжения игнорировать твои звонки! Илья так тебе и сказал? Юля, он все понял верно, я не понимаю, почему ты ему не поверила! Я всегда знал, что тебе нужна моя поддержка, крепкое плечо, и теперь все это у тебя будет в полной мере!».

«А почему меня так трясло эти дни и продолжает крыть паническим ужасом? Что, поясни, со мной не так? Мне больно сейчас обижать тебя этими словами, но почему я ждала именно того, что ты воткнешь мне нож в спину и будешь спокойно наблюдать за моей агонией?»

«Ты просто устала быть сильной, и в этом нет ничего страшного и постыдного. Просто отдай эту необходимость мне, потому что я смогу с ней справиться за двоих. И зря ты злишься на Илью, он умный парень, и всегда желал тебе только добра. Знаешь, как он сопротивлялся моему предложению, пока я не поклялся оберегать тебя ценой собственной жизни?»

«Я просто не понимаю… что дальше и почему надо было идти таким тяжелым путем…»

«Дальше только то, чего захочешь ты сама. Я буду рядом в ожидании любого твоего решения, моя девочка. И в этот раз в буквальном смысле.»…

В такие моменты спасительного безумия мне действительно становилось легче. Перепуганная и уставшая птичка прекращала биться в силках, покорно позволяя птицелову погладить ее крылышки, перед тем как дверца клетки захлопнется. Иногда эта иллюзия становилась настолько реалистичной, что я репетировала отдельные фразы перед зеркалом и засыпала, уверенная в благополучном исходе.

Ночью я часто просыпалась в панике – мне снилась темная тень с окровавленным ножом в руке и удавкой, которая тянулась к моей шее. Я гладила фотографию Алекса, дрожа от страха, умоляла прийти в мои сны и помочь советом, но он никогда не приходил. Зато я иногда видела в них Диму. Он ничего не предпринимал, просто наблюдал за мной со смесью злорадства и равнодушия. От этого взгляда я, кажется, кричала, потому что появление тени казалось на этом фоне детскими шалостями.

Что делала я? Не мешала своре его людей составлять описи и изучать документы, пыталась дозвониться в приемную, практически умоляя секретаря соединить, несколько раз бессмысленно просидела в длинном коридоре – меня не пустили в приемную на этот раз. Паника нарастала, силы были на исходе.

Что делал он? Ничего. Не появлялся в клубе. Не отвечал на звонки. Ни разу не вышел в коридор, когда я бесцельно теряла часы в ожидании – видит бог, «пошла отсюда» для меня на тот момент было бы предпочтительней неопределенности. На третий день я стала бояться собственной тени.

- Так долго продолжаться не может, ты убиваешь себя, - заметил Штейр, когда я едва не свалилась на пол от сильного головокружения. – Звони Лаврову. Это уже перешло все границы.

- Я эти три дня только этим и занимаюсь!

- Другому Лаврову. Его отцу.

- С требованием поставить сына в угол и всыпать ремня?

- Пусть организует вам встречу. Он тебе в этом не откажет.

- Последний раз я с ним говорила, когда мы похоронили Сашу… а до того вообще год назад, когда с очередным назначением поздравляла…

- Это не имеет значения. Просто сделай это и перестань доводить себя до подобного состояния!..

Глава 11

День, когда моя планета сошла со своей орбиты, словно в издевку, был теплым и солнечным. С обилием приятных мелочей: счастливым смехом Евы, запахом свежесваренного кофе, просмотром фотографий с нашего недавнего отдыха и планами на приближающиеся выходные. Не содрогалась земля под каблуками моих модельных туфель, шелковистое прикосновение тончайшего чулка к коже ног не опалило огнем адской бездны, скорее, я наслаждалась всеми этими привычными вещами, не обращая внимания на повисшую в воздухе тревогу, потому что сегодня пугающая меня неизвестность должна была закончиться раз и навсегда. Рассматривала ли я хоть малейшую вероятность того самого кошмара, который столько раз уже переживала в своем воображении и который уже успел выпить все мои силы с упоением пробудившегося от столетней спячки вампира? Если бы я вновь начала на нем зацикливаться, можно было бы смело закрываться в собственной комнате, забаррикадировав дверь всей имеющейся в наличии мебелью. Куда сильнее меня обеспокоил тот факт, что утром мой голос сел.

Я покрутилась перед высоким зеркалом и пережала пальцами пульсирующую венку в шейной впадинке. «Все хорошо, ты просто перенервничала!» - вышло почти шепотом, но я была сильно взволнована предстоящей встречей, чтобы показаться доктору перед визитом в этот храм Сатаны под названием «мэрия».

Валерий Лавров не задавал лишних вопросов. Может, потому, что уже все знал? Так же не стала задавать их и я относительно чудесного воскрешения Димы. Тем не менее я поразительно быстро успокоилась, услышав в его голосе почти отеческое тепло. Он по-доброму отчитал меня за то, что не обратилась к нему раньше и потеряла так много сил (судя по моему же голосу), на мои попытки пояснить суть вопроса уверенно сообщил «разберетесь», обозвал сына неисправимым трудоголиком и велел ожидать своего звонка. Его я дождалась только к вечеру и едва не расплакалась от нахлынувшего облегчения, дрожащей рукой записывая в ежедневник время приема.