Возмездие (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна - Страница 9

Мессир Камилло несколько раз сморгнул, потом задумчиво кивнул.

— Да, помню, Марескотти давно ошалел от вседозволенности, все это знают, но что с того? Он почти каждый месяц творит подобные мерзости.

— Вспомните, кто были эти люди Марескотти? Вы знаете их?

Тонди на мгновение задумался, потом вздохнул, положил перед котом кусочек рыбы и кивнул.

— Господи, ну, да, конечно, их все знают. Лично я знаком только с Карло Донати, знаю его отца, ну, и его видел. Он ещё совсем молод. Остальные мне лично незнакомы, но имена их — у всех на слуху.

— Кто это?

Толстяк задумался, его лоб прорезала тонкая поперечная морщина.

— Ну, если вспомнить, — Тонди для верности поскрёб лысую макушку. — Пьетро Грифоли, конечно, он командует этими людьми, а остальные… Паоло Сильвестри, Карло Донати, Никколо Линцано, потом… Антонио Турамини, Джулио Миньявелли и Микеле Ланди.

Пол поплыл в глазах Альбино, но он сумел удержаться на ногах и даже поклонился Камилло Тонди почти до земли. Да, понимание проступило, и проступило верно. Погибшие, все трое, были охранниками Марескотти, виновными в гибели его сестры и братьев. Его заклятыми врагами. Теперь, благодаря архивариусу семейства Пикколомини, в голове Альбино многое прояснилось. Прояснилось и то обстоятельство, что так напугало Баркальи. Предатель волновался неслучайно: он опасался вендетты, понял Альбино, и видел в случайных смертях людей Марескотти чей-то злой умысел.

— А вы слышали, что Турамини, Миньявелли и Ланди недавно погибли?

Мессир Тонди это, разумеется, слышал и даже был в Сан-Джиминьяно, когда пропал Микеле Ланди, но, как и мессир Арминелли, не видел здесь ничего особенного, правда, обосновывал всё иначе.

— Времена настали последние, друг мой, все как будто ошалели. Порок, словно плащ Деяниры, так тесно сросся с этим городом, что сам воздух, которым мы дышим, сеет разврат, — грустно покачал он головой. — Знали бы вы, сколько дочерей, проклятых отцами, бродит по перекрёсткам с бритыми головами, сколько юнцов, испорченных вечными потачками богатых отцов, изгадили свои души самыми низкими пороками и перестали различать добро и зло… Но если люди бессильны утвердить добро в собственных душах — вот тут и вмешивается в земные дела карающая десница Всевышнего.

Почти без сил добрёл Альбино до дома Анны Фантони, спотыкаясь на ступенях, поднялся к себе. Сказанное Тонди не давало ему покоя. В отличие от Франческо, то ли кривлявшегося на поминках, то ли искренне заблуждавшегося, Камилло Тонди чётко выговорил истину. «Сколько юнцов, испорченных вечными потачками богатых отцов, изгадили свои души самыми низкими пороками и перестали различать добро и зло…» Глупо было думать, что это сказано не о погибших. Они были в глазах мессира Тонди мерзавцами, и он не скрыл это от него, Альбино.

Это говорило о доверии и заслуживало благодарности. Важно было и то, что мессир Камилло тоже, как и Арминелли, полагал, что это вовсе не чей-то преступный умысел. Однако архивариус, в отличие от мессира Элиджео, видел в этих смертях не случайность, а кару Божью.

Только тут Альбино вспомнил, что забыл поесть. Однако сожалениям об этом предаться не успел: дверь распахнулась и на пороге появилась кухарка монны Анны Лаура с подносом, на котором красовалась глубокая чашка с равиоли, распространявших вокруг божественный запах мяса, масла и уксуса, трапезу дополняли свежие булочки с повидлом и кувшин молока. Альбино смутился, но отказаться не смог и сам не заметил, как с волчьим аппетитом съел всё до крошки и остановился, только уставившись в пустое дно тарелки. И тут вдруг услышал:

— Наша Лаура готовит равиоли лучше всех в округе.

У балкона стоял Франческо Фантони. Ничего удивительного в этом не было: комната Франческо выходила на ту же сторону, что и комната, где квартировал Альбино, и их объединял общий балкон. Глаза гаера, которые Альбино видел и осоловевшими от пьянок, и увлажнёнными слезами скорби, сейчас лучились. Очевидно, он тоже только что отужинал и находился в том блаженном состоянии незлобивого довольства жизнью, что всегда наполняет душу после отменной трапезы. На лице его блуждала сытая улыбка. Одет он был только в узкие штаны и рубашку, которую не удосужился даже застегнуть. На его груди, чуть не доставая до солнечного сплетения, болтался небольшой крест, живот, несмотря на съеденную трапезу, всё равно казался впалым, рёбра можно было пересчитать.

Альбино стремительно поднялся.

— Я рад видеть вас, мессир Фантони, и как раз хотел спросить… Сегодня днём, в библиотеке, я услышал, как мессир Арминелли беседовал с мессиром Баркальи. Это… — он осёкся, не зная, что сказать о Баркальи, чтобы не выдать себя, — молодой человек…

Франческо лениво кивнул, облегчив ему бремя лжи.

— Мы знакомы с Филиппо.

— Вы… друзья? — осторожно спросил Альбино.

Фантони плюхнулся на стул и, закинув руки за голову, стал раскачиваться на его задних ножках.

— Не думаю, что Филиппо удостоил бы вашего покорного слугу таким наименованием. Что до меня, тут всё зависит от того, жив он или умер. Сочиняй я его эпитафию, наговорил бы кучу добрых слов: «Бережливость, осторожность, предусмотрительность и удивительное внимание к людям — вот чему можно поучиться у покойного», отметил бы я, — Фантони усмехнулся, — ну, а о живом… Он скуп, труслив, льстив, склонен к предательству и сплетням.

Альбино закусил губу, снова удивившись, как точно Франческо определил Баркальи. Фантони между тем продолжил, дав себе труд состроить на лице недоумевающую мину:

— Но я удивлён, что их беседа могла привлечь ваше внимание, мессир Кьяндарони. Мессир Арминелли, хоть и сидит среди книг, имеет дар постигать только вовсе никому не нужное, что до Филиппо, то не припомню, чтобы из уст его хоть раз изошло слово истины. И о чём же они беседовали?

Альбино вздохнул.

— Мессир Баркальи говорил о погибших в последнее время молодых людях, Антонио Турамини, Джулио Миньявелли и Микеле Ланди.

— О них полгорода говорит, и что с того? — перебил Франческо, шутовски взмахнув руками. — Извечная пища для молвы: кто на ком женился, кто с кем переспал да кто как помер. Но в смерти старика нет ни поэзии, ни интереса, а вот юнец, отправившийся в мир иной в цветении, in floribus, как сказали бы в старину красноречивые ораторы, это, конечно, поинтересней, чем закопанный в землю полуразложившийся при жизни труп или просто старый скелет.

— Я не о том. Мессиру Баркальи кажется, что эти смерти… неслучайны.

Франческо пожал плечами и зевнул.

— Это дело подеста и его людей. В городе есть прокурор и судья, правда, старый и глухой, зачем же отбивать у них хлеб?

— Вы сказали, что знали мессира Ланди. Он и вправду бы человеком высокой добродетели? Вы оплакивали его…

Мессир Фантони расхохотался, едва не свалившись со стула. Стало ясно, что его скорбь в палаццо Петруччи была или данью приличиям, или очередным упражнением в лицедействе, откровенным притворством.

— Он был донельзя развращённым юным мерзавцем и маменькиным сынком, считавшим, что деньги и положение папаши дают ему право топтать ближних, — лениво сообщил Франческо, — у него, кстати, и кличка-то была «Топотун», чуть что не по нём — топ ногой! Полагаю, он и по болоту пытался топнуть, — беспутно хихикнул мессир Фантони.

Альбино осторожно вставил:

— Филиппо Баркальи как раз подозревает, что мессир Ланди никогда не пошёл бы на болота без слуг. А вы были там?

Франческо замедлил с ответом, но только потому, что в эту минуту сладко зевнул.

— Да, — наконец кивнул он, почёсывая спину, — в Сан-Джиминьяно было три десятка человек, но собрались все вовсе не для утиной охоты. Был день ангела мессира Урсини, вино лилось рекой, потом устроили скачки вокруг старого замка Призраков, и никто не заметил, как исчез Микеле. Хватились его только утром, обнаружили, что пропал его арбалет. Потом какой-то селянин рассказал, что видел, как молодой человек шёл к болотам. Если предположить, что он был пьян, чему удивляться? Мало ли что взбредёт в хмельную-то голову?