Фамильное привидение - Арбенина Ирина - Страница 39

Светлова глянула в календарик:

— Уик-энд? Он отдохнуть хотел, развеяться?

— Нет, представьте… По делам.

— Лика, стало быть, это были очень важные дела? Судя по тому, что на них потрачен уик-энд?

— Да не то чтобы важные… Скорей даже не очень важные. Но он почему-то торопился с этой поездкой.

— Вот как? И вы знаете, с какой целью было предпринято это путешествие?

Лика задумалась…

А Светлова помешивала ложечкой чай — она уже давно отказалась из-за ребенка от кофе — и терпеливо ждала.

Ее ужасно интересовал теперь этот Мюнхен!

В самом деле, это была последняя поездка Федора Хованского. Последняя виза в его заграничном паспорте. Через несколько дней после возвращения его отравили. Разумеется, это путешествие могло не иметь никакого отношения к его смерти… Но все, что непосредственно предшествует трагедии, вызывает неизбежное подозрение, потому, вполне вероятно, может иметь отношении к гибели.

Заслуживало внимания также и то, что поездка была предпринята Хованским в довольно напряженное для него время — просто втиснута между другими, несомненно, очень важными для него делами. Можно предположить, что вырваться на эти несколько дней из Москвы Хованскому было очень непросто… И тем не менее он это сделал. Почему?

— Вот! — Лика пролистала еще раз блокнот. — Нашла! Вспомнила!

Давно уж Светлова так не радовалась. Оказалось, что цель поездки Хованского в Мюнхен отнюдь не секрет! Поскольку именно Лика, как секретарь, созванивалась в Мюнхене с некой госпожой Витенгоф, обговаривая Время и место их с депутатом Хованским встречи.

«Итак, цель поездки — встреча с некой госпожой Витенгоф…» — удовлетворенно думала Светлова, слушая листающую блокнот секретаршу.

— Но о чем они, Лика дорогая, говорили? Что на этой встрече обсуждали?

— Да он что-то объяснял… — Лика пожала плечами. — Но я, честно говоря, не помню. Знаете, столько всего приходится держать в голове, не работа, а сумасшедший дом… Помню только, что это не имело отношения к его работе в Думе. Иначе я бы запомнила, записала, сделала какие-то пометки. По-моему, это была какая-то чепуха… Да, да, я так, кажется, и подумала тогда: «Чепуха какая-то!» Да, я еще подумала, как он с такой старухой будет общаться, наверное, она уже в полном маразме?

— Она что же, очень старая, эта госпожа Витенгоф?

— Очень! — ответила убежденно Лика. — Да-да, я вспомнила, почему он так торопился с этой поездкой. Он сказал: «Надо, Ликочка, мне со временем поджаться как следует, чтобы успеть на этот уик-энд в Мюнхен. Потом мне, позже, уже не вырваться, а старуха такая древняя — того гляди помрет».

— Что ж такого, мамочка, что сердце колотится по пустякам… — Доктор внимательно посмотрела Светловой в лицо. (В консультации всех женщин почему-то называли «мамочками».) — Ничего удивительного. Ваша психика сейчас в очень уязвимом состоянии. И пустяков в вашем интересном положении не бывает. — Докторша еще раз внимательно заглянула Светловой в глаза. — Могут, могут вполне появиться всякие настроения… Иногда такое взбредет мамочкам в голову — просто диву даешься! Это ведь вам не прогулка, дорогая.

— Да я уж поняла, — вздохнула Светлова.

— Ничего вы еще не поняли. Увы, беременность — это, в ветхозаветной-то трактовке, — есть болезнь, наказание! Ну и с точки зрения медицины: испытание на прочность для всего организма. А если у вас сейчас еще и помимо этого какие-то жизненные неприятности, то вполне понятно, знаете ли, такое ваше неустойчивое эмоциональное состояние…

«Хорошо хоть это понятно…» Светлова слушала монотонный докторский голос и успокаивалась.

— Самое сложное в жизни женщины, — продолжала врач, — это то, что всякого рода жизненные испытания обрушиваются, как назло, «не вовремя», нисколько не учитывая ее физиологическое состояние.

— Да уж… «Не вовремя» — это точно! — согласилась Светлова. — А мне еще тут путешествие предстоит… на самолете.

— Да вы что, дорогая моя?! Самолет ни в коем случае!

— Но… я быстро… денька на три… туда — обратно.

— Денька на три… туда — обратно?! Да вы просто, мамочка, рехнулись! — Врачиха теперь смотрела на Светлову враждебно, как на личного врага. — Перелет — это стресс! Очень серьезный, заметьте, даже для здорового организма стресс. А если через три дня вы летите обратно — это двойной удар. А для него — это вообще катастрофа. — Пожилая женщина-врач скосила глаза на Анин животик.

— Но…

— Никаких «но» просто не может быть. Период полной акклиматизации для взрослого человека семь дней, для ребенка двадцать четыре дня. До двух лет детям вообще лучше никуда не ездить, а потом, после двух, — не меньше чем на месяц. А вы что удумали?! Два перелета за несколько суток! Вы представляете, какая жестокая у вас будет реакклиматизация? Это же двойной удар, двойной стресс.

— Но это же недалеко… — робко засопротивлялась Светлова. — Это не Африка, не Австралия, не горы, в конце концов! Там почти такая же погода, климат…

— Акклиматизация — это не только приспособление организма к другому климату. Прежде всего это адаптация в условиях иного магнитного поля. Акклиматизация — это всегда стресс.

Глаза пожилой женщины, потрясенной невежеством и непросвещенностью пациентки, пылали таким праведным миссионерским гневом, что, если бы на стене ее кабинета вдруг обнаружился лозунг — огненные буквы что-то вроде «Акклиматизация — вечное мировое зло», Светлова бы уже почти не удивилась.

— Ни в коем случае, — жестко повторила врач.

— Да? — растерянно переспросила Светлова.

— Да! — отрезала врачиха и, чуть сжалившись над совершенно уничтоженной Светловой, добавила: — Поезжайте поездом, если так уж необходимо.

При этом весь ее вид выражал полное неодобрение. Ну какая такая может быть необходимость у «мамочки» куда-то там ехать, тем более лететь?! Сидела бы себе за печкой, чепчики вышивала… Как и полагается приличной женщине на сносях.

Аня вздохнула. Увы, была, была такая необходимость! Конечно, она бы вышивала чепчики… Но как их вышивать, если Ладушкин пропадает за просто так?!

Письмишки, которые Гоша посылал Светловой из Центра культуры имени Жоржа Помпиду, предоставляющего бесплатно компьютеры и Интернет всем, кто в них нуждался, не оставляли сомнений: Ладушкин, если не найдется для него законная возможность вернуться домой, удумал такое… Мало не покажется! Эта переписка «имени Жоржа Помпиду» наводила Светлову на самые мрачные предположения относительно дальнейшей судьбы Егора и заставляла торопиться.

Совсем, кажется, скисший от неудач «доберман-пинчер» Ладушкин, судя по интонациям его писем, походил теперь более на сбитого с ног внезапной чумкой больного пса.

Так, в одном из письмишек Гоша обмолвился, что у него заканчивается паспорт… И, стало быть, можно было предположить, что свои кардинальные задумки Гоша приуготовил на конец этого оставшегося у него отрезка времени.

И Светлова купила билет в Мюнхен.

До отлета у нее оставалось еще три дня.

Итак, то, что посоветовал капитан относительно Мюнхена, она выполняет.

Оставалась еще пара пунктиков. Если исходить из мудрых наставлений капитана… Глинищевы и Уфимцев.

Аня увидела ее издалека.

Глинищева сидела на скамейке у подъезда, покачивая детскую коляску, как это делают десятки других таких же молодых женщин в этом спальном районе, сидящие точно так же, у таких же подъездов.

Светлова подошла поближе и остановилась незамеченная.

Близоруко склонившись над книгой, Алена Глинищева читала вслух.

Это вовсе не было сказкой про Красную Шапочку или детскими стихами про Таню, которая громко плачет, уронив в речку мячик…

Алена читала вдохновенно, насколько ей позволял ее глухой монотонный, еще при первом знакомстве так настороживший Светлову довольно невыразительный голос:

— «Морганатический брак, как и брак обычный, считается действительным во всех отношениях, — читала молодая женщина, — но сопровождается определенными ограничениями для одного из супругов. В таком браке дети не имеют династических прав, не пользуются ни титулом, ни гербом родителя и по сути начинают новый род и получают новую фамилию».