Фамильное привидение - Арбенина Ирина - Страница 33

Экспертизу вещей, принадлежавших покойной Хованской, этот приятель, собственно говоря, сделал лично для капитана, по его просьбе.

— Может быть, хоть какие-то следы на кончиках пальцев? — Светлова с угасающей надеждой заглянула капитану в глаза.

— Абсолютно ничего.

— Что ж, значит… неужели все-таки сердце?

— Ну, не знаю, Анюта… Я помогаю тебе, чем могу. Но углубляться в это дело с Хованскими, уж извини, никак не могу. Своих дел — по горло.

— Спасибо, Олег Иванович.

— Чем богаты… — вздохнул капитан. — Заходите.

— Непременно.

Разочарованная разговором с капитаном, Светлова покинула скромное помещение фонда и не спеша, чтобы прогуляться и подумать, направилась к метро.

«Сердце у такой энергичной — буря и натиск! — совершено здоровой и цветущей на вид вдовы? — скептически размышляла Светлова. — Маловероятно…»

Любопытно, что если бы «Скорая» не забрала тогда труп Федора Федоровича Хованского так быстро… Это случилось, в общем, благодаря случайности: Инара Хованская вошла в квартиру через пятнадцать минут после того, как ее муж в последний раз в своей жизни поговорил по телефону, — и сразу же вызвала «Скорую».

Хованского отправили на вскрытие уже буквально через час после смерти. Что бывает нечасто…

Не случись это так быстро — и у него на пальцах яда не обнаружили. Очевидно, он обладал свойством быстро испаряться. Тогда и то, что с ним случилось, было бы квалифицировано медиками как «сердце».

А ведь в пище, которую он принимал, тоже не обнаружено никакого яда. Не было его и на чашке с недопитым чаем, которая стояла на письменном столе депутата.

Федор Федорович всего лишь едва прикоснулся к телефонной трубке…

Инара Оскаровна пила в клубе минеральную воду…

И еще она брала в руки письмо. Странное письмо, в котором ничего не было написано.

И которое ей передал какой-то старик…

Дома Светлова тут же бросилась к компьютеру.

www.fr.Ladushkin

«Какие-нибудь характерные, запоминающиеся детали из поведения Хованской?» — спрашивала Светлова.

Ответ пришел на следующий день, когда Ладушкин добрался, очевидно, наконец до Центра культуры и искусств имени Жоржа Помпиду. На сей раз он превосходил своей лаконичностью даже легендарные сообщения «Центр — Юстасу» и «Юстас — Центру».

www.svetlova.ru

«Она очень брезглива».

Вот как… Брезглива!

Ну конечно же… Хованская вытащила из конверта белый чистый лист бумаги, повертела его удивленно в руках и выкинула.

А потом она вернулась в тренажерный зал. Но прежде чем приступить к прерванным занятиям, Инара Оскаровна вымыла руки. Однако за то время, что она поднималась по лестнице, яд, попавший на кожу с пропитанной отравой бумаги, сделал свое дело.

Она встала на бегущую дорожку тренажера — и упала.

И опять старик!

Светлова могла не верить напичканной фамильными предрассудками и суевериями слабонервной молодой женщине Алене Глинищевой… В конце концов, она могла не верить собственным глазам — хотя Аня могла бы поклясться, что видела тогда в светлом проеме окна этот зловещий, похожий на привидение старческий силуэт…

Но как было не верить охраннику фитнес-клуба. У секьюрити глаз алмаз, натренированный на фэйс-контроле! Он тоже видел старика.

Значит ли это, что исчезнувший из своей комнаты на Якиманке Ропп появляется то там то здесь, сея вокруг себя смерть?

И значит ли это, что жизнь Алены Глинищевой как свидетеля висит на волоске? Недаром ведь Ропп уже крутится рядом с ее домом.

Да и сама Светлова, возможно, ходит по краю…

В общем, Анна была совершенно потрясена смертью Хованской.

Но почему?

Зачем ему понадобилось убивать еще и Инару?

Потому, что жена часто знает не меньше мужа? А Инара горяча и не привыкла держать язык за зубами?

И Ропп доводит дело до конца?

Ведь когда он убирал Хованского, супруга депутата была в отъезде…

Теперь Инара тоже отравлена. Как и ее муж.

И дела Ладушкина стали совсем плохи.

Самое ужасное, что если бы все не были так уверены в сердечном приступе, то и это преступление могли повесить на Ладушкина…

Единственное его алиби — это то, что он в Париже. Но именно это и невозможно привести в качестве алиби, ибо он нелегал и никаких доказательств того, что он пересек границу, нет.

Для скрывающегося Ладушкина — это хорошо, для Ладушкина, пожелавшего бы доказать свою непричастность к отравлению Хованской, — из рук вон плохо.

В общем, и Светловой, получается, исходя из Гошиных интересов, не имеет смысла настаивать на этой версии.

— То есть… Насколько я понял из ваших сумбурных объяснений, вы считаете, что «Наоко» заказало убийство депутата Хованского, потому что он угрожал компании разоблачениями? — поинтересовался менеджер Мартемьянов, внимательно и терпеливо, как малое дитя, выслушав Генриетту.

— Считаю.

— И из-за этого вы меня похитили?

— Из-за этого.

— Что это вам дает?

— Я хочу вернуть своего мужа.

— Любопытный способ…

— Уж какой есть. Если вы напишете в признании, что «Наоко» наняло этого старика Роппа, с моего мужа будут сняты обвинения.

Менеджер среднего звена Мартемьянов задумчиво и с явно возросшим интересом смотрел на Генриетту.

— Знаете, — наконец сказал он, — если бы у меня была такая жена, я бы, пожалуй, вообще отказался от охраны.

— Да?

— И готовите вы — повторюсь — очень и очень недурно.

— Благодарю. Вы меня совсем захвалили.

— А ваша глупость необъяснимым образом компенсируется вашей преданностью. Хотя, казалось, это отнюдь не взаимозаменяемые качества.

— Чего?

— Нет, что-то в вас, безусловно, есть… Возможно, мое первоначальное мнение было ошибочным, и вашему мужу как раз повезло. Впрочем, возможно, я просто устал от сомнений, связанных с этим аспектом взаимоотношений мужчины и женщины…

— Каким таким аспектом?

— Ну, видите ли… Это минус обеспеченной жизни, беда богатых мужчин: никогда им не узнать, любят тебя или твои деньги. Впрочем, вернемся к нашим баранам. Послушайте, дорогая…

— Никакая я вам не дорогая!

— Ну хорошо, не дорогая… Не хочется из уважения к даме употреблять антоним…

— Какой еще антоним?

— Видите ли… Антоним слова «дорогая», уж извините, «дешевая».

— Но-но!

— Тем не менее один маленький, но существенный вопрос…

— Какой еще вопрос?

— Если я на сто процентов докажу вам, что нашей компании не имело никакого смысла способствовать переходу в иной и лучший мир этого Федора Федоровича Хованского… вы оставите меня в покое?

— А как вы это докажете?

— Это уже другой вопрос… Ответьте вначале на первый. Если я это вам докажу, вы оставите меня в покое?

Генриетта некоторое время мрачно вглядывалась в глаза Мартемьянова, словно отыскивая в них подтверждение подвоха.

Ничего такого ей обнаружить не удалось: глаза были голубые… Совершенно голубые. Ну просто бубликами торговать с такими глазами, а не нефтью.

— Оставлю, — наконец так же мрачно пообещала Генриетта.

— Точно?

— Я оставлю вас в покое. Доказывайте.

Небольшой, но идеально отреставрированный — с иголочки! — особняк — вотчина «Наоко», хорошенький, как конфетка, поблескивал темными тонированными окнами.

Прямо над ним — все для богатых, для новых хозяев жизни! — в Замоскворечье горел тонкий яркий новенький месяц и сияло несколько ярких, будто специально начищенных звездочек.

Причем вокруг небо было обложено тучами, а над «Наоко» — как по заказу… Словно и тут заплатили кому нужно.

Генриетта остановила машину и сняла с менеджера среднего звена Мартемьянова наручники.

Когда они щелкнули — у нее сердце покатилось куда-то к пяткам.

«Какая же я дура… — только и пролепетала она про себя. — Что же я, идиотка, делаю?! Как я могла ему поверить?!»