Государственный обвинитель - Зарубин Игорь - Страница 11

— Все, пока…

— Ну что? — спросил Юм, когда Женя со Склифосовским вернулись.

— Пушки у него есть, — сказала она. Это точно. Но он не даст. Даже за бабки.

Юм долго молчал, ковыряя землю носком ботинка, а потом пожал плечами и сказал:

— Ну ладно. Нет так нет. Поехали обратно.

И опять посмотрел на небо.

Пока шли обратно, он подбегал то к Менту, то к Грузину и подолгу о чем-то с ними шептался. Склифу стало страшно. Вернее, даже не сейчас стало страшно, а еще там, у дома, когда Юм посмотрел на небо.

Когда вернулись на станцию, Юм сказал:

— Вы нас тут ждите, а мы с Ментом и Грузином скоро вернемся.

— Вы куда? — неуверенно поинтересовался Склифосовский, до которого только теперь начало доходить. — Он мне сразу сказал, чтоб никто не приходил. Он морду набьет…

Больше всего раздражало то, что Наташа никак не могла определить, кто ей все время звонит. Наверняка ведь сидит тут, среди толпы горластых поэтов и писателей. Пришел посмотреть, как она будет вести это дело. Может, вон тот, в сером плаще и темных очках? Или тот, с газетой. Все время смотрит на нее, когда она задает вопросы свидетелям и обвиняемому. Да любой мог бы быть. Это жутко сбивало и не давало сосредоточиться.

Накануне Наташа не спала всю ночь, разрабатывая систему обвинения, как будто в зале суда будут сидеть не три заседателя, которые сделают все, что им прикажут, а двенадцать присяжных. Поэтому все должно быть убедительно и точно. Как в аптеке.

Дрыгов вел себя нагло, даже вызывающе. Все время бравировал, дерзил, поддерживаемый аплодисментами зала, как будто это не заседание суда, а какое-то шоу. Но Наташа знала, что коронный номер в этом шоу будет у нее. Он хочет дешевой популярности — он ее получит. Только потом сам пожалеет об этом. Но потом, не сейчас.

— Что так вяло? — спросил у нее Дробышев во время перерыва, когда она пила кофе прямо из термоса. — Давай дави его, не бойся. Я сам боялся, когда первое дело вел. Чуть не провалил от страха.

— Я не провалю, — тихо, но очень уверенно сказала она.

— Хорошо бы. — Дмитрий Семенович вздохнул. — Ты, главное, скачи с пункта на пункт, не давай им копаться, а то работаешь в свои ворота. Ты же сама знаешь, что тут все зыбко. А где зыбко, там и рвется, еще классик какой-то сказал.

— Он сказал: «где тонко». — Наташа завинтила термос и положила его в сумку. — Но это не важно. Простите, мне нужно к прениям готовиться.

— А-а, ну давай, давай. — Дробышев закивал. — Сколько для него просить будешь?

— Все, что заслужил…

— …Поэтому я прошу снять с него обвинение за отсутствием состава преступления.

Когда она сказала это, в зале наступила такая тишина, что было слышно, как у адвоката очки соскользнули с носа. А потом зал взорвался аплодисментами. Растерянный Дрыгов смотрел на нее и не мог поверить своим ушам, судья отчаянно стучал по столу карандашом, а Дробышев так сверлил ее глазами, что чуть не просверлил дырку во лбу.

Но Наташе было все равно. Она набрала в легкие побольше воздуха и крикнула:

— Па-апрошу тишины! Я еще не закончила!

Тишина нехотя установилась минуты через две.

— Мною проведен анализ мочи в подворотне. Сверив его результаты с анализами мочи гражданина Дрыгова, которые он сдавал три месяца назад, комиссия пришла к выводу, что это не его работа. Что же касается гражданки Тыквиной, через которую он якобы распространял порнографическую продукцию, которую сам же и изготавливал, то по этому поводу я хочу высказаться отдельно. Стихи Вадима Станиславовича нельзя квалифицировать как порнографические, поскольку в них нет даже намека на описание половых сношений. Выражения же «красный, как дерьмо» и «в Политбюро сидят члены с красными головками, как у моего дружка» заставляют задуматься скорее о дефектах цветовосприятия подсудимого. Адвокат на протяжении сегодняшнего заседания несколько раз пытался обвинить меня в том, что этот суд преследует цель наказать диссидента Дрыгова за его нежелание мириться со всем тем, что происходит в государстве. Вполне может быть. Но хотелось бы спросить у всех присутствующих, почему государство не обвинило, например, Войновича в том, что он изготавливал порнографию? Разве можно считать себя поэтом только потому, что умеешь писать в рифму о том, что государством правят одни дураки? В связи со всем вышесказанным мне кажется, что суд этот стремился не наказать диссидента Дрыгова, а сделать из Дрыгова диссидента. А вот я не хочу делать борца за справедливость из бездарного и не очень чистоплотного рифмоплета. Я закончила.

Адвокат от своей заключительной речи отказался.

Но самое удивительное началось потом, когда Наташа выходила из здания суда. К ней подскочило сразу несколько членов Союза писателей, ей долго трясли руку и горячо благодарили за то, что она не дала усадить за решетку выдающегося поэта современности.

— Он же… Он же… — Какая-то коротко стриженная экзальтированная девица никак не могла подобрать слов, теребя Наташу за рукав.

— Отпустите меня, пожалуйста, — сказала Наташа как можно спокойнее.

— Что? — не расслышала поклонница Дрыгова. — Я говорю, что он ведь такой… талантливый.

— Отпустите, а то я позову милицию. — Наташа зло дернула руку.

Девица вытаращила на нее глаза, но отпустила. Наташа сжала под мышкой сумку с документами и быстро зашагала по улице, стараясь не оглядываться.

В прокуратуре она была через сорок минут. Быстро проскользнула в свой кабинет, стараясь ни с кем не встречаться в коридоре, и сидела там до конца рабочего дня. Все тело время от времени била нервная дрожь. Наташа вздрагивала от каждого стука в дверь, от каждого телефонного звонка.

Гуляева пропадала где-то и вернулась только часов в шесть, когда Наташа уже надела плащ и искала ключи от кабинета, которые сунула куда-то.

— Ну как? — спросила она. — Можно с первым делом поздравить? Сколько ему впаяли?.. А что такая перепуганная? Адвокат крутой попался?

— Я его оправдала, — тихо сказала Наташа, теребя пуговицу на плаще.

— Как это? — Женщина непонимающе улыбнулась. — Как это — оправдала?

— Так. — Наташа попыталась улыбнуться, но не получилось. — Я сняла с него обвинение.

Гуляева перестала улыбаться, посмотрела на нее пристально и вдруг сказала:

— Ну и дура…

— Поз-драв-ля-ем! — рявкнуло сразу несколько голосов, как только она открыла дверь в квартиру.

В потолок полетела пробка от шампанского, и перед носом зашелестели целлофаном цветы. Мама сразу кинулась целоваться, брат Ленька начал стаскивать с нее плащ, а Витька почему-то хлопал в ладоши.

— Ну как? Таточка, как все прошло? Тебя хвалили. Вопросы сыпались со всех сторон. — Что начальник твой сказал?

— Все нормально, — ответила Наташа и наконец смогла выдавить из себя улыбку.

Никогда еще ей не было так противно, как сейчас…

— А какого ты нас взял, а этих нет? — сопел Мент, вышагивая по грязи и держась за поясницу.

— Да! — вставил и Грузин. — Если он такой крутой, надо было всех взять.

— Они бы испугались, — заговорил Юм, заглядывая в глаза то Менту, то Грузину. — А ты не испугаешься, я знаю. И ты. А я точно не испугаюсь. Я смерти еще в детстве не боялся, все говорили, что я бешеный.

Ни Грузин, ни Мент ничего не поняли, но спрашивать больше не стали, они видели, что Юм в каком-то исступлении. Сейчас его лучше не трогать. Он в таком состоянии с десятком мужиков справится.

«Афганец» был в свинарнике, выгребал вилами навоз из загонов. Когда Юм выдернул из деревянной перегородки топор, он оглянулся, расправил плечи, улыбнулся и спокойно сказал:

— Предупреждал ведь его, дурачка. Что ж вы, ребята, до ночи не могли подождать?

Юм сузил глаза и с ненавистью смотрел на Николая.

— Мужики, может, не надо, а? — Николай запер загон. — Я не хочу.