Желания боги услышали гибельные... (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна - Страница 10

Но всё неожиданно кончилось, едва герцогине исполнилось тридцать пять. Она внезапно, без всякого недуга, вдруг необычайно подурнела, по белоснежной коже, подобно проказе, расползлись пигментные пятна, она растолстела и превратилась в столь уродливую мегеру, что детишки, встретив её на бульваре, в ужасе разбегались с криками: «Ведьма, ведьма!»

— Гизелла разбила все зеркала в своём доме, разрезала и уничтожила все свои портреты, занавесила окна тёмными портьерами и перестала принимать, — голос Массерано проступил в ушах Джустиниани отчётливей, — но теперь, спустя годы, вернулась в общество. Этот же портрет она отдала для ремонта багета, но после отказалась забрать. Я поторопился это сделать вместо неё…

Винченцо подумал, что когда-то и сам Массерано, был, видимо, неравнодушен к красавице. Он тяжело вздохнул, озирая небесный лик, запечатлённый на портрете. Суетная и пустенькая бабёнка, носящаяся со своей красотой, как дурень с торбой, горделивая и высокомерная, столь смешная в своём самолюбовании… Потеря красоты была потерей смысла жизни, ибо иного смысла в её бессодержательном бытии не было. Винченцо внимательно вгляделся в выражение огромных тёмных глаз, по-царски надменных, но, в общем-то, ничего не выражающих, в спесивые линии красивых губ, в заносчивую позу королевской фаворитки, потом припомнил толстую старуху с крючковатым носом и проваленным ртом у гроба дяди. Снова вздохнул, ощутив, как по всему телу прошла новая волна неприятной дрожи.

Такие метаморфозы не снились и Овидию.

Глава 5. Дьявольское видение

И остался я один и смотрел на это великое видение, но во мне не осталось крепости, и вид лица моего чрезвычайно изменился… — Дан.10:8

Винченцо Джустиниани не пришёл на крестины к Теобальдо Канозио, не удостоил вниманием два обеда и ужин — у Чиньоло и баронессы Леркари. Его совсем не прельщали полученные приглашения, но и пожелай он посетить общество — было бы не в чем: фраки обещали доставить только в четверг, последний же сюртук был порван мерзавцами на мосту Сикста. Винченцо поневоле пришлось некоторое время просидеть в доме затворником, что, впрочем, ничуть его не обременяло. Однако в четверг, спустя неделю после похорон, на вечер к герцогине Поланти Джустиниани приехал. Пришлось.

К этому времени в свете уже разнёсся слух о его покупке библиотеки Марко Альдобрандини. Слуги говорили, что декораторы поменяли в библиотеке обои, на окнах были навешены массивные решётки, молодой господин заказал плотникам новые полки, сам часами не выходил из книгохранилища, расставлял книги по полкам и раскладывал рукописи по ящикам. Даже поесть забывал. Впрочем, несколько раз его видели и на viale delle Provincie, он подъезжал в тёмном плаще на via Tiburtina, и исчезал за кладбищенской стеной Кампо Верано, потом мелькал в подземном портале церкви Сан-Лоренцо, позже снова бродил по кладбищу, и это странное времяпрепровождение тоже обсуждалось в обществе придирчиво и въедливо.

На самом деле Джустиниани просто беседовал со своим духовником, отцом Джулио Ланди, местным капелланом, жившим при храме. Что до кладбища, Винченцо приходил на могилы родителей, но никогда не признался бы даже себе, что делал это, не столько исполняя долг любящего сына, сколько из тайного наслаждения. Он любил кладбища, их тишину и зримый покой, тёмную зелень лавров и смолистый запах кипарисов, мрамор могил и величие монументов, мог часами бродить здесь, читать эпитафии, не замечая времени, сидеть у чужих надгробий, пытаясь по датам и портретам воссоздать жизнь ушедших. Если бы ему сказали, что мёртвые занимают его больше живых — он оспорил бы это суждение. Однако так оно и было.

«Печаль моя всегда со мною», — прочёл Джустиниани на старом надгробии с неизвестным ему именем слова псалмопевца. Да, чтобы душа могла довольно наплакаться над больною тайной мира, надо выплакать душу. Он снова вспомнил Массерано. Снова удивился. Ему казалось, что человек никогда не может свести себя к конечному бытию, ведь само человеческое самоощущение нетленно и вечно, человек никогда не верит в смерть, как в конец всего. Да, бессмертие может быть божьим или дьявольским, и ты свободно избираешь одно или другое, но ты не можешь отречься от бессмертия. О какой смерти говорил этот человек? Джустиниани не понимал Массерано. В мире Винченцо царила волшебная вечность. Всякая мысль начиналась безначальностью, а заканчивалась бесконечностью, он находил божественный смысл во всех тварях земных и в небесных светилах. Но… Уберите все миры и всех тварей, столкните все вселенные в бездны небытия — останется только Он, Господь и Бог мой — Иисус, Предвечный Логос, — и Вечность не поколеблется…

— Какая встреча, дорогой Джустиниани!

Винченцо вздрогнул от неожиданности, отвернулся от серого мраморного надгробия и увидел старуху Марию Леркари, на сей раз не намазавшую губы кармином и выглядевшую тощей унылой вдовой благородного семейства. Баронесса упрекнула его, что он не посетил её, погоревала над судьбой его несчастного дядюшки, потом, улыбнувшись почти по-матерински, напомнила о завтрашнем вечере у её подруги. Он ответил что-то невразумительное, пообещав прийти, посетовал про себя, что утратил нить размышлений и, вздохнув, направился домой.

На следующий день Джустиниани посетил аукцион на Сикстинской. Он не был здесь долгие семь лет, избегая появляться в тех местах Рима, где его могли узнать, но все эти годы тосковал по антикварным вещам, любовь к которым была у него в крови. Сейчас неторопливо прошёл мимо метаврской майолики и редчайших медалей и монет, хрусталя, резьбы и чеканного серебра. Тут были и эмаль, и слоновая кость, часы XVIII века, золотые вещи миланской работы времён Людовико Моро, и молитвенники, писанные золотом по голубому пергаменту. Он остановился у фолиантов с миниатюрами, оглядел несколько больших триптихов тосканской школы XIV века, полюбовался на фламандские гобелены. С запахом плесени и старья смешивалось благоухание дамских горжеток и букетиков ландышей, в воздухе разливалась приятная теплота, как в сырой часовне. Джустиниани, ни на кого не обращая внимания, сразу нашёл то, что искал — экземпляр Корнелия Агриппы, оценённый недорого из-за небольшой ущербности задней обложки. Винченцо купил его задёшево, по начальной цене, ибо соперников у него не было, и уже хотел уходить, как вдруг его внимание привлекла безделушка — небольшой череп из слоновой кости, с поразительным анатомическим подобием, закреплённый на пьедестале чёрного мрамора. Надпись на нем была лаконичной: «Memento mori, Vincenzo». Никто не обратил на этот лот внимания, и, пленённый сходством имени, Джустиниани купил эту могильную драгоценность, призванную своим гробовым символом предостерегать от потери времени, тоже за начальную цену. Скульптура говорила об опытной, сильной руке. Какой художник мог взлелеять этот страшный образ смерти в тот век, когда живописцы украшали холсты нежными пастушескими идиллиями?

Увлечение старинными вещами в это время дошло в Риме до крайности. Все салоны аристократии и высшей буржуазии были переполнены «диковинами». Дамы кроили подушки для диванов из церковных риз и ставили цветы в умбрские вазы. Аукционные залы стали излюбленным местом встреч, распродажи бывали по два раза в неделю. Среди дам считалось хорошим тоном, выйдя к вечернему чаю, сказать: «Я на Сикстинской купила очаровательную вещицу из собрания Сфорца…» И потому Винченцо не очень удивился, когда здесь же столкнулся с Гизеллой Поланти. Старая герцогиня, как он заметил, торговала совсем недешёвую вещь — круглый поднос работы Поллайоло, один из даров Флорентийской синьории графу Урбинскому в благодарность за помощь при взятии Вольтерры. Зачем он ей? Сам Джустиниани невольно обратил на себя внимание старухи тем, что вгляделся в её лицо, ужаснувшись воспоминанию о прекрасном портрете. Господи, воистину «так проходит земная слава…»

Старуха заметила его и подманила к себе, напомнив о своём вечере.