Юг там, где солнце - Каплан Виталий Маркович - Страница 32

— Заходите, конечно, заходите, — забормотал я, отступая от двери. — Я, право, не знаю, чем обязан.

Сейчас, в тёмно-сером подряснике и стоптанных сандалиях, он казался куда проще, чем утром, на службе. Сразу видно, что и лет ему немало, и проблемы замучили, и язва, наверное, покою не даёт.

Со двора неслышно появился Волчок, встряхнулся и коротко тявкнул.

— Не обращайте внимания, батюшка, се зверь кроткий, — проговорил я с внутренней усмешкой. Давно ли почти такими же словами успокаивал меня Никитич?

— Да мы с Волчком прекрасно знакомы, — благодушно пробасил священник, нагибаясь к псу и гладя того по свалявшейся тёмной шерсти. — Я эту живность ещё слепым щенком помню. Любит Федя собак, ну, и они ему взаимностью отвечают.

Волчок вновь тявкнул — на сей раз подтверждающе. Посмотрел на меня каким-то оценивающим взглядом и не спеша удалился во двор — нести сторожевую повинность. Интересно, если к Никитичу и впрямь кто вломится, много ли будет проку от смиренного двортерьера?

— Видите ли, Алексей Юрьевич, мне надо поговорить с вами, — продолжил отец Николай, заходя в комнату. — Узнать местоприбывание ваше мне, как понимаете, труда не составило. Свойство маленьких городков — новости распространяются молниеносно.

— Садитесь, батюшка, — пододвинул я ему единственный приличный стул, с изящно выгнутой спинкой. — Знаете, я, кажется, догадываюсь, о чём вы хотели поговорить.

— Совершенно верно, — кивнул он. — О Мише Званцеве.

— В таком случае вы уже третий.

— Да? — с интересом протянул священник. — И кто же, если не секрет, мои предшественники?

— Не секрет. Фёдор Никитич — вы его, надо полагать, знаете. Ну, и мальчик ещё один, Мишин приятель.

— Не густо, — усмехнулся отец Николай. — Опасаются люди.

— И чего же они опасаются? — я непроизвольно хмыкнул.

— По-моему, вы и сами догадываетесь, — негромко сказал отец Николай. — Но лучше перейдём к делу.

— Минутку, — перебил его я. — У меня такое ощущение, что разговор наш выйдет долгим, так что я, с вашего позволения, чайник поставлю. У Фёдора Никитича варенье имеется, вишнёвое, сушки ещё в пакете оставались.

— Не возражаю, — кивнул отец Николай. — Хорошое варенье у Феди, знаю, не раз гостевал… Честно говоря, Алексей Юрьевич, не знаю как начать. Опыта подобных разговоров у меня нет. Затрудняюсь даже сказать — к сожалению или наоборот. Но посудите сами. Я — настоятель храма святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Семья Званцевых относится к моему приходу. Я отвечаю за их духовное окормление. И разумеется, мне никак нельзя оставаться в стороне от случившегося. Конечно, тут и моя вина есть, что мальчик занимался сомнительными вещами, а я, его духовник, что называется, ни сном, ни духом. Званцевы, как вы уже, должно быть, поняли, люди не слишком воцерковленные, но тем не менее. По великим праздникам исповедовались, причащались. Как все. И у меня даже в мыслях не было, что за всеми этими мелкими грешками скрывается что-то особое. Я их и знал-то не особо хорошо.

Вере, конечно, приходской совет помогал. Пособия выписывали раз в полгода, детские вещи, само собой. Тяжело ей приходилось, муж давно умер, двое мальчишек на руках, а работа на фабрике, между прочим, весьма вредная. Не то что до Возмездия, разумеется, но всё-таки здоровье своё она надорвала. Что же до детей, то старший, Миша, мне всегда был симпатичен. Чувствовалась в нём какая-то, что ли, чистота. Он, конечно, на исповеди о многом умалчивал, это для подростков типично, но только одни это делают с ясными глазами, уверенные, что так и надо, а Михаил… Знаете, священнику всегда видно, когда человек стыдится своего умолчания. Так вот, Миша Званцев — стыдился.

— Снимая снимал первичные показания, — заметил я, — мне пришлось поинтересоваться: не приходило ли ему в голову о своих необычных способностях рассказать на исповеди. Оказалось — ни о чём таком мальчик и не помышлял.

— Ну, значит, о чём-то другом умалчивал, — покладисто согласился отец Николай. — Но заметьте, душа у него болела. А это, как вы знаете, свойственно хорошему человеку. Да… А теперь вот вскрылась эта история. Неприятная, конечно, история, но, думаю, Миша сделает из всего случившегося правильные выводы. Жаль, что всё так нелепо получилось. Как вы, Алексей Юрьевич, представляете себе дальнейшие его перспективы?

— Ну, что вам сказать, — задумчиво протянул я, снимая чайник с огня. — Будет, разумеется следствие. Мальчик не достиг ещё возраста полной уголовной ответственности, значит, скорее всего, будет отправлен в спецмонастырь. Видимо, до совершеннолетия. Потом вернётся домой. Конечно, останутся некоторые ограничения на учёбу, на работу. Но всё это вполне терпимо.

— Спецмонастырь? — выделяя голосом слово «спец», переспросил отец Николай. — Я, кажется, что-то такое слыхал, но всё же сейчас как-то не могу взять в толк. Не могли бы вы объяснить, в чём суть сего заведения? Похоже, с настоящим монастырём оно имеет весьма мало общего.

— Мне, батюшка, тоже до сех пор не приходилось сталкиваться с ними, — осторожно начал я, — но судя по всему, это нечто вроде интерната с довольно строгим режимом. Для малолетних оккультистов, членов еретических сект.

— Колония? — понимающе кивнул отец Николай.

— Ну, можно сказать и так. Разумеется, без тех мерзостей, что были при плутократах и красных. Окормление воспитанников осуществляют опытные священнослужители. Вся деятельность спецмонастыря находится под архиерейским контролем.

— Алексей Юрьевич, — неожиданно прервал меня отец Николай, — вы не замечаете, что сама ваша лексика сделалась вдруг сугубо официальной? И знаете, почему?

— Самому интересно, — удивлённо ответил я.

— А потому, видимо, что практически ничего о спецмонастырях вы, Алексей Юрьевич, не знаете. И, пытаясь убедить меня в доброкачественности сих заведений, повторяете чужие слова. Предназначенные, кстати, именно для успокоения масс. А вот мне представляется, что колония всегда колонией остаётся, как её ни величай. И нравы там практически не меняются. Духовное окормление — всё это, конечно, замечательно, однако в тамошних условиях его явно недостаточно. Да и к тому же, — он испытующе взглянул на меня, — известно ли вам, Алексей Юрьевич, что персонал в этих монастырях состоит отнюдь не из монахов?

— Известно, батюшка, — усмехнулся я. — Всякой работой должны заниматься специалисты, а монашеское делание, как я полагаю, заключается в другом. Спасать свои души, молиться за весь мир — это одно, а заниматься несовершеннолетними преступниками — совершенно другое. Неудивительно, что высочайшим повелением спецмонастыри отданы в ведение УЗВ.

— И вы полагаете, что пребывание там будет для Миши наилучшим выходом?

— Полагаю, да. А вы могли бы предложить что-то иное, батюшка?

— В принципе, — задумчиво протянул отец Николай, — приходской совет мог бы взять мальчика на поруки. В конце концов, настоящего оккультизма, с призыванием нечистого, с ритуалами — такого, насколько я понимаю, не было.

— К сожалению, батюшка, настоящий оккультизм начинается именно с этого. Мишей бы скоро заинтересовались… большие люди. А противостоять их методам нелегко и взрослому, опытному человеку. Так что мы выбрали меньшее из двух зол.

— Вот как? — прищурился отец Николай. — Не кажется ли вам, что когда мы это самое делаем — из двух зол выбираем, то и добра больше не становится? И уж во всяком случае, когда касаемся дела духовного — а мы с вами именно о таком деле говорим, нельзя в эту ловушку попасть. Если это зло — так зачем к нему примеряться? Ну выбрали вы это меньшее зло, остались с ним. Возникает лишь один вопрос — а с Господом-то вы остались? С Тем, Кто не терпит никакого зла?

— Ну, это вы, батюшка, перегибаете, — я был поражён примитивностью его логики. — Не выбирать из двух зол — значит, совсем ничего не делать. Пусть, мол, всё идёт как идёт, а мы постоим в сторонке. Только вот на Страшном Суде как потом ответим? Отказ от выбора — это ведь тоже выбор, батюшка. Причём самый лёгкий.