Философия. Книга первая. Философское ориентирование в мире - Ясперс Карл Теодор - Страница 73

Таким образом, всеобщезначимого порядка субординации наук, очевидно, не существует. Всякая иерархичность представляется относительной соответственно избранному аспекту сравнения. В относительности возможностей сравнительного достоинства самая неопределенная возможность - это содержание; но только оно одно могло бы служить основанием для абсолютной иерархии. Она была бы истинной иерархией, если бы можно было объективно значимым образом постичь ее. Это невозможно, поскольку содержание опытно переживается и создается только экзистенцией, а эта экзистенция - не одна. Это содержание обнаруживается в способности экзистенциально творить, оформлять и исполнять смыслом жизнь, и делать ощутимым бытие трансценденции. Но изучение самого бытия невозможно, ибо это бытие можно было бы определять только исходя из трансценденции (von der Transzendenz her). Поэтому все должно остаться в том положении, что науки движутся во многих порядках субординации, не замыкаясь в одной-единственной иерархии. Скорее, сама эта невозможность объективного порядка субординации наук становится указателем на трансценденцию (ein Zeiger auf Transzendenz), которая, будучи неисследимым во временном существовании познавания, вынуждает науки в непостоянных сочетаниях обращаться друг к другу, образуя порядки субординации. Если бы богословие или философия владели единой истиной трансценденции, то все науки должны были бы служить им. То, что науки составляют царство автономных правителей, выражает то обстоятельство, что истина трансценденции не может принимать форму одной-единственной всеобщезначимой вершины в системе всех наук. Явление ее имеет иной характер.

Но исследователь, который на своем месте, - неважно, в какой науке, - адекватно сути вещей делает то, что нужно, всегда будет постольку непревзойденным ученым независимо от всех объективных субординаций.

Знание понимает себя в своей истории

То, что познано как всеобщезначимое и убедительное, которое как таковое должно быть постигнуто и усвоено в понятии, не требует углубления в тот историчный процесс, в котором это познание было получено. Хотя значение подобного познания, его существенность или безразличность, интерес к нему, можно усвоить только в фактической историчной взаимосвязи, но убедительное как таковое неисторично. Науки улавливают мнением (meinen) вневременно значимое, но сами они движутся как историчная действительность.

Науки можно рассматривать с той точки зрения, в какой мере знание об их собственной истории принадлежит к составу данной науки в ее сегодняшнем виде. Крайние полюсы в этом отношении представляли бы, скажем, физика и философия. В физике история ее самой не представляет никакого интереса для ее собственной работы. Если мы и обращаемся к истории физики, то это в решающей степени определяется иными аспектами, относящимися более к психологии научного исследования, заблуждениям, внезапности или непрерывной подготовленности ее великих открытий. Если мы хотим знать, что известно в физике, то изучаем научные работы нашего времени и последних десятилетий. В философии, напротив, при изучении науки мы опираемся на прошлое, которому две с половиной тысячи лет. Достижения философии продолжают жить в ее самобытных творениях, если эти творения имеют пробу подлинности (Gehalt haben). Работа философского познания вообще понимает себя только в своей истории; через изучение великих философских систем прежних времен это познание уже приходит к себе самому: и это в такой степени верно, что скорее можно пренебречь изучением современной философии, чем изучением древних, - и наше собственное философствование отнюдь не утратит в первом случае своей самостоятельной ценности. Эта схематическая противоположность между физикой и философией обозначает для нас, как две крайние возможности, появление некоторой неисторической вещи - и историчность субстанции самой этой вещи. Однако и в физике еще сохраняется минимальная связь с ее историей, как только эта наука обращается к пересмотру своих собственных оснований. Напротив, в философии то, что убедительно истинно, как таковое столь же мало исторично, как и в любой другой науке. Разница только в том, что в философии это убедительное никогда не бывает важным в собственно философском отношении, в то время как в физике убедительное остается решающим.

История частной науки имеет своим внешним предметом сумму успехов доказанного и убедительного, как области этой науки. Однако простое перечисление становится в своей нескончаемости бессмысленным, и прерывается только по произволу. Вторая, более глубокая задача состоит в том, чтобы в этом материале осуществлять усвоение истории идей, завершивших свое движение, и современных. Но за этой работой для исследователя, изучающего историю своей науки, всегда в конечном счете стоит коммуникация с прежними исследователями, которые и сами имели свою экзистенцию в причастности идеям. Эта последняя, самая глубокая и вполне косвенная сторона истории частной науки становится в то же время элементом истории философии и вступает в общую связь с мыслительными формациями, объективно выступающими как системы философии.

Историческое изучение частной науки видит свой предмет в исторически действительном подразделении наук вообще. История частной науки ведет к истории подразделения наук. То, каким в каждом случае было в действительности это подразделение, определяет также и способы исследовательской работы в частных областях. В отдельных группах наук мы видим нарастающее усложнение и упрощение знания. В одних - различные науки спиваются в более обширные теории, стоящие на общем фундаменте (так обстоит в точных естественных науках), между другими, казалось бы, происходит разделение до полного взаимного исключения. Всюду, где науки приобретают относительную замкнутость состава, становятся особо плодотворными пограничные между ними области, и наконец, в этих областях происходит открытие более универсальных принципов (физическая химия). Из теоретических набросков идеальной тотальности всех наук выясняются, правда, пробелы для возможных новых наук, которыми еще вовсе никто не занимается; но как программные науки все они приводят, смотря по обстоятельствам, или к пустой болтовне, или к оригинальным новым построениям. Таким образом, из подразделения наук - фактического или теоретического - в процессе научного познания могут исходить и новые стимулы. Живое вмешательство историчного положения, самопонимание ученого на его историческом месте, ведет исследователя по пути открытий.

И наконец, знание ориентирования в мире понимает себя исторически во взаимосвязи со всей совокупностью существования духа в его социологической действительности. Энциклопедия истории духа, подобная задуманной в эпоху романтизма, должна была взаимно просветлить историю наук, философии, религии, поэзии и общества и, как целое, привести к самопониманию настоящей энциклопедии духа на основе ее истории. Эта задача сегодня находит осуществление в виде истории духа. Но понимание социологических зависимостей должно в конце концов оставить в неприкосновенности субстанцию ориентирования в мире, как и субстанцию философии, в ее истоке. Ориентирование в мире, в своем фактическом исполнении, только внешним образом бывает социологически, экономически, политически, педагогически обусловлено; оно коренится в экзистенциальных побуждениях и в объемлющих идеях и уже не может быть в достаточной мере понято мыслью в мироориентирующем знании, но как подлинная практика может быть лишь философски просветлено в экзистенциальном призыве (sie wurzelt in existentiellen Impulsen und in übergreifenden Ideen und kann nicht mehr durch weltorientierendes Wissen zureichend begriffen, sondern als echtes Tun nur philosophisch erhellt werden).

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Замыкающееся ориентирование в мире