Ряска Правды (СИ) - Маррн Лика - Страница 16

— А тебе точно по делу? — подозрительно поинтересовался мальчик.

— Точно-точно! — заверила его я.

— Ну ладно, — дозволительно кивнул он. — Тогда идем.

И ребенок прытко юркнул куда-то вбок. Я, в очередной раз подобрав подол, нырнула в толпу вслед за ним.

Скажу по правде, меня обуяло любопытство. Детей на болоте почти не было, а тех немногих, что все-таки появлялись, баловали донельзя. Такова уж наша судьба — мы жутко избалованный народ.

Увернувшись от какого-то толстого мужчины, который нес на плече огромный кусок освежеванного мяса, я заметила малыша у забора. Тот, увидев меня, обернулся по сторонам, махнул мне рукой… И, с видимым трудом отодвинув расшатавшийся столб в частоколе, проник в открывшуюся дыру.

Я, не раздумывая, протиснулась следом за ним, и будто оказалась в абсолютно другом мире — настолько разительным был контраст.

Из царства музыки, смеха, тепла и веселья я попала в обитель мрака, звезд, стрекота кузнечиков и свежих запахов травы и цветов. Это был мир, который я знала и любила с детства.

Малыш сидел, прислонившись к частоколу, устремив взор к темным очертаниям леса на горизонте. Пригладив платье, я уселась рядом с ним.

— Это и есть твоё дело?

— Ты же сказала, что ты по нему, — сжал кулаки мальчик. — Ты что, соврала?

— Нет, что ты! — я приподняла руки вверх в притворном испуге. — Я тоже по делу, только они, кажется, у нас разные.

— Какое дело у тебя? — резко спросил паренек.

— А у тебя? — мягко улыбнулась ему я. Насколько я помнила, дети легко внушаемы. Только вот либо это был неправильный мальчик, либо у смертных всё не как у людей.

— Я не скажу, пока ты не скажешь.

— Я ищу свободу, — сократила я версию. — Теперь твоя очередь. Только скажи, прежде, как тебя зовут?

Мальчик недоверчиво покосился на меня, но всё же ответил:

— Никифор. А тебя?

Ну наконец-то, хоть один нормальный вопрос.

— Златеника. Но меня обычно зовут просто Злата.

— Почему? Разве ты крестьянка?

Теперь настала моя очередь супиться, хмуриться и изображать из себя недоверчивую сову.

— Это ещё почему?

— Злата крестьянское имя. Мою бабушку так звали. Ты похожа на леди, а леди всегда нужно звать полным именем.

— Почему же я похожа на леди? — не то, чтобы мне это не льстило, но узнать было и вправду интересно.

Мальчик окинул меня придирчивым взглядом.

— Кожа белая, — наконец, вынес вердикт он. — И руки без мозолей. И спина прямая. Если ты работаешь в поле, то будешь темной, ладони сотрешь, и спина будет согнутая. А если сидишь дома, то будешь как ты.

Я не удержалась и рассмеялась — если бы этот малыш знал, почему у меня на самом деле бледная кожа, то, уверена, его бы уже здесь не было.

— Ты так и не сказал, зачем пришёл сюда, Никифор, — отсмеявшись, вспомнила я.

— Папу забрали, — вдруг быстро и зло бросил мальчик. — Маму забрали, дядю забрали, остались я и сестра.

— Что? Кто забрал? — не поняла я.

— Лес.

И тут до меня дошло. Я с ужасом вылупилась на маленького худого Никифора, и потом — на кромку леса вдалеке. Вот же…

Я не могла знать обо всех, кого забирают духи. На деле, я и узнавала об этом чисто случайно, из досужих сплетен о несварении Лихо.

— Давно?

— Две зимы назад. Они пошли за дровами. Не вернулись. Звал — не пришли. Никто не пришел.

Вот же! Я закусила палец, чтобы не ругнуться вслух более непристойными выражениями. Так вот, почему нас считают убийцами. Чудовищами. Тварями ночи.

Мальчик смотрел на меня, и в его взгляде я чувствовала обвинения. Хотя он и не мог знать о том, кто я, мне казалось — он знает. Он всё видит и ждет, чтобы прыгнуть и вцепиться мне в волосы, выцарапать мне глаза, отомстить.

Я безвольно откинула голову назад и уставилась на звезды. Хотелось верить, что лес был не причастен к горю маленького мальчика, но что-то в глубине души я знала. Знала, кто это был, знала, когда… Драгомир тогда подарил мне стеклянные человеческие бусы. Кто знает, может, их когда-то носила мать этого малыша, который теперь насупился, и мрачно смотрит на лес, который забрал у него его семью.

Я тоже посмотрела на темную гряду елей. Я могла представить, как колышутся их густые ветки, как тихо перешептываются духи между собой, как встряхиваются шляпки грибов, становясь маленькими морщинистыми дедушками, как Драгомир, сидя на своем троне из дубовой коры, с улыбкой слушает паука, играющего на струнах своей паутины. Но путь туда отныне был мне закрыт. Лес страшен в своем гневе, и мне захотелось предупредить мальчика обо всем. Сказать ему о том, что ждет его, если он свернет с тропинки, что будет, если он набредет на берлогу, в которой живет совсем не медведь, что случится, если он оступится на болоте, когда пойдет за морошкой.

Но, глядя на темнеющий вдали лес, я не сказала ни слова.

Было холодно, сыро и противно. Слишком рано облетевшие деревья царапали ветками лицо, рвали платье, потому что мы сбились с тропы. Кто бы сомневался, что назвается. Вы только вдумайтесь — голые деревья ранней осенью.

Реджинальд ехал впереди, хотя я бы скорее предпочла занять его место. Уж мне-то было известно — лесные нападают всегда сзади, бесшумно и безжалостно.

Обычно в таких случаях можно хотя бы сказать «а вот начиналось всё совсем иначе…». К счастью, или к сожалению, в нашем случае всё начиналось не менее ужасно.

— Я не поеду через этот лес! — категорично заявила я, пока мой конь переминался с ноги на ногу от холода.

— Ника, повторяю в десятый раз, другой дороги просто нет! — уже начинал злиться Реджинальд. Русые волосы в этот раз были стянуты купленным на ярмарке ремешком.

— Редж, этот лес болен, неужели ты не видишь?!

Мужчина покачал головой:

— У нас нет другого выбора. Мы должны прибыть к отцу через неделю — если срежем через этот лес, сможем вовремя нанять летающего ящера, пока их не разобрали.

Реджинальд говорил мягко, не в своей обычной категоричной манере. И не мудрено — после встречи с тем мальчиком, Никифором, я рыдала в мешок с провиантом две ночи подряд, после чего Редж отобрал у меня его, заявив, что не может уже есть соленый хлеб, докопался до истины, и устроил мне беседу часа на два. А на следующий день перестал отпускать ехидные и резкие фразочки по отношению ко мне.

Это к слову о пользе женских слез и об их воздействии на человеческих мужчин. На болоте-то хоть плачь, хоть не плачь, всяко в воде незаметно.

— Ты не понимаешь, от этого леса, от него… — меня всю передернуло. — За версту несет смертью! Чистой, незамутненной, смертью, я такой в жизни не встречала! Послушай, даже птицы не поют!

— Ника. Я уже сказал. Повторяю. Другой дороги нет.

— Этот лес мертв!

— Тем лучше.

— Это ещё каким образом? — возмущенно отбросила я поводья и сложила руки на груди.

— Таким — твой Драгомир, — Редж фыркнул в ответ на мое бормотание «он не мой» и продолжил. — Так вот, этот ваш леший, а чей уж он — это неважно, этот ваш леший наверняка успел разослать всем категоричные просьбы вернуть тебя, буде представится такая возможность, а…

— А его слова разнес сам ветер, — докончила я за него и нахмурилась. Об этом я не подумала.

— Я успел увидеть только ничтожную частицу мощи вашего леса, — серые глаза серьезно уставились на меня. — Но я скажу тебе, что ваши угодья едва ли не самые могущественные.

— И разумеется меня вернут, а тебя… — тут вариантов было столько, что я запнулась и задумалась. Редж, видимо, тоже перебирал возможные расклады, поэтому минут пять мы молча стояли у края леса, вся жизнь в котором давно застыла.

Реджинальд тронулся с места первым, и мне не оставалось ничего большего, как последовать за ним по заросшей тропе.