Метафизика войны - Эвола Юлиус - Страница 11

Указав на эти пункты достаточно бегло, но, как мы полагаем, вполне чётко, мы предлагаем разобрать их по одному в последующих статьях, в которых будут рассматриваться разновидности героического опыта в соответствии с расой, а затем взгляд на войну, присущий нордическо–арийской и арио–римской традиции в особенности.

Чтобы продолжить наше рассуждение о различных значениях, которые может представлять для расы факт состояния войны и героический опыт, необходимо вкратце разъяснить концепцию «сверхрасы» и соответствующего разделения между расами в «природном» понимании и расами в высшем, человеческом и духовном смысле.

Согласно традиционному взгляду, человек как таковой не сводится лишь к чисто биологической, инстинктивной, наследственной, натуралистической обусловленности. Хотя и ошибочно отвергаемая спиритуализмом, она, несомненно, имеет место, но факт остаётся фактом: человек отличается от животного настолько, насколько он проявляет себя в сверхъестественной, надбиологической сфере, и только лишь в ней он может стать свободным и быть собой. В общем, эти два аспекта человеческого существа вовсе не обязательно противоречат друг другу. Хотя «природа» в человеке подчиняется своим собственным законам, которые нужно уважать, но она может быть превращена в орган и инструмент выражения и действия того, что в человеке есть более чем «природа». Только во взгляде семитских народов, и прежде всего евреев, телесность становится «плотью» в качестве корня всякого греха и крайней противоположности духа.

Нам следует применить эти способы рассмотрения индивида к более широким «личностям», то есть расам. Некоторые расы можно сравнить с животным или с человеком, который, деградировав, перешел к чисто животному существованию: таковы «природные расы». Их путь не освещается никаким духовным элементом; никакая высшая сила не поддерживает их в цепи превратностей и случайных событий, коими представлено их существование во времени и пространстве. В таких испытаниях преобладающим элементом их сознания является коллективизм в форме инстинкта, «гения рода» или единства орды. Говоря в общем, ощущение расы и крови здесь может быть сильнее и чётче, чем среди других народов или рас. Тем не менее, оно всегда выражает нечто субличностное и совершенно натуралистическое. Таков, например, тёмный «тотемизм» сообществ дикарей, в которых тотем, в некотором роде выражающий мистическое единство расы и племени, тем не менее, связан с определённым видом животного и является наиболее важным для каждого индивида как сущность его души, не в абстрактном, теоретическом смысле, а во всех проявлениях повседневной жизни. Обратившись к дикарям и оставляя за собой право со временем вернуться к этому аргументу, мы должны признать ошибочным тот взгляд, согласно которому дикари являются «первобытными людьми», то есть изначальными формами человечества, из которых, согласно общеизвестной ложной теории (по которой низшее чудесным образом даёт рождение высшему), «эволюционировали» высшие расы. Во многих случаях дело обстоит как раз наоборот. Дикари и многие расы, которые можно считать «природными», суть лишь последние выродившиеся остатки исчезнувших древних высших рас и цивилизаций, от которых зачастую не осталось даже имени. Вот почему предполагаемые «первобытные люди», существующие сегодня, не спешат «эволюционировать», а, наоборот, скорее исчезают и вымирают.

В других расах, наоборот, природный элемент является, так сказать, двигателем высшего, надбиологического элемента. Они соотносятся как дух и тело. Этот духовный элемент почти всегда воплощается в традиции таких рас и элите, воплощающей и сохраняющей эту традицию. Таким образом, помимо расы тела и крови существует и раса духа, где первая воплощает последнюю с большей или меньшей точностью в зависимости от обстоятельств, личностей и, зачастую, каст, которыми представлена раса.

Истина этой мысли ясно чувствуется везде в античности, где в символической форме некоторой расе или касте приписывалось «божественное» или «небесное» происхождение. В этом контексте, следовательно, чистота крови (или её отсутствие) не является более определяющей для сущности и ранга данной расы. Там, где действует система каст, все касты должны считаться «чистыми», потому что закон эндогамии и несмешения довлеет над каждой из них. Высшую расу либо касту отличала не просто чистая кровь, но — символически — «божественная» кровь по отношению к плебейской крови или к тому, что мы назвали «природной расой». Отсюда в древних индоевропейских цивилизациях Востока сообщество или духовная раса ариев (âryâ) отождествляла себя с dvîja, «дваждырождёнными» или «перерождёнными»: это говорило о сверхъестественном элементе, даром «расы» в высшем смысле, который должен был постоянно подтверждаться в ходе особого ритуала, сравнимого со вторым рождением или перерождением. К этому мы ещё должны будем вернуться, так как эти вещи будут важны для дальнейшего обсуждения.

Здесь стоит добавить только то, что при взгляде на современное человечество не только сложно стало обнаружить группу, сохраняющую чистоту той или иной расы тела, но с сожалением приходится отметить, что различие между природными расами и высшими расами в большинстве случаев стало крайне неопределённым: часто современный человек потерял как непоколебимость инстинктов «природной расы», так и превосходство и метафизическое напряжение сверхрасы. Он скорее выглядит подобно тому, что из себя представляют первобытные народы, вопреки предположениям эволюционистов: подобно существам, хотя и произошедшим от изначально высших рас, но деградировавшим до животного, натуралистического, аморфного и полуколлективистского образа жизни. Всё то, что Ландра[17] удачно назвал «расой буржуазии», расой мелочных конформистов и правильно думающих людей; расой «продвинутого» духа, основывающим своё превосходство на разглагольствованиях, пустых спекуляциях и утончённом эстетизме; расой пацифистов, карьеристов, нейтралов–гуманистов — все эти полумёртвые материалы, из которых состоит столь значительная часть современного мира, на самом деле являются продуктом расового вырождения, выражением глубокого кризиса человека Запада, тем более трагичного из-за того, что этот кризис не осознаётся как таковой.

Вернёмся же теперь к факту войны и героическому опыту. Как мы уже определили в предыдущих статьях, оба они являются инструментами пробуждения. Однако пробуждения чего? Война производит первый отбор; она разделяет сильных и слабых, героев и трусов. Одни погибают, другие утверждают себя. Но этого недостаточно. При героическом опыте могут возникнуть разные типы героизма, разные значения. И от каждой расы следует ожидать особой, специфической реакции. Давайте пока будем игнорировать этот факт и вместо этого последуем «феноменологии» пробуждения расы, обусловленного войной, то есть рассмотрим различные теоретические способы пробуждения, действующие в только что сделанном разделении (между «природными расами» и «сверхрасами»), а также конкретный практический аспект, состоящий в том, что, поскольку принимают участие в войне не особые воинские элиты, а массы, то сама война, таким образом, во многом затрагивает тот смешанный, буржуазный, полудеградировавший тип, описанный нами выше как продукт кризиса.

Первым оздоровляющим эффектом факта войны для расы является то, что подобный продукт кризиса подвергается испытанию огнём, когда на него возлагается необходимость фундаментального выбора, не теоретического, а вполне реального, и даже выбора между жизнью и смертью. Это ignis essentiae, согласно терминологии древних алхимиков: огонь, который испытывает, обнажает вплоть до «сущности».

Чтобы яснее проследить это развитие, мы обратимся к уникальным свидетельствам таких знаменитых авторов, как, например, Эрих Мария Ремарк и француз Рене Кентон.

Ремарк известен как автор знаменитого романа «На Западном фронте без перемен», признанным шедевром пораженчества. Наше мнение здесь не отличается от общего, но всё же стоит исследовать этот роман с холодной объективностью. Персонажи романа — это юноши, пропитанные, как и положено добровольцам, всеми сортами «идеализма», звучащего в унисон с риторической, романтической и «хореографически» героической концепцией войны, распространяемой людьми, ограничившихся тем, что с фанфарами и прекрасными речами они проводили добровольцев до отправной станции. Как только они прибыли на фронт и были втянуты в настоящий опыт современной войны, они осознали, что их представления неверны и что никакие прежние идеалы и вышеупомянутая риторика не может их больше поддержать. Они не стали ни жестокими мерзавцами, ни предателями, но их внутренняя сущность трансформировалась; это поколение оказалось безнадёжно загублено, даже если гаубицы пощадили их. Они продвигаются вперёд, они даже часто становятся «героями», но в каком качестве? Они понимают войну как стихийную, безличностную, нечеловеческую превратность; разгул стихийных сил, выжить в котором можно лишь переродившись в качестве существа, слепленного из абсолютных инстинктов, сколь чётких, столь и непреклонных, существующих почти независимо от личности. Таковы силы, ведущие этих юношей вперёд и заставляющие их устоять там, где другие сломались бы, сошли бы с ума или предпочли бы судьбу дезертиров и преступников. Но кроме этого у них нет никакого энтузиазма, никаких идеалов, никакого света. Чтобы подчеркнуть ужасающую обезличенность этой войны как слепой превратности судьбы, Ремарк заканчивает свою книгу смертью единственного персонажа из всей изначальной группы, которому удалось выжить. Он умирает почти на пороге перемирия, в день, столь спокойный, что сообщения с фронта ограничиваются лишь кратким: «На Западном фронте без перемен».