Убить сову (ЛП) - Мейтленд Карен - Страница 33

Кэтрин вернулась с нашими плащами, и мы вышли из ворот, направляясь к мелкому ручью. Ветки деревьев висели низко, листва промокшая и тяжелая. Когда мы повернули к реке, я старалась не смотреть на деревенские поля, где полегло вбитое дождем в грязь зерно. Мы тоже понесли потери, но наше зерно было сжато и связано в снопы, так что большую часть удалось спасти. Два снопа обожгло молнией, но дождь погасил их прежде, чем загорелось все поле.

Мы с Кэтрин сняли обувь и чулки, чтобы перейти реку, хихикая, как дети, и цепляясь друг за друга в попытках удержать равновесие на скользких камнях. Нам пришлось задрать юбки до бедер, чтобы не намочить подол. После дождей вода была глубокой и очень холодной. У меня заломило кости, и последние несколько шагов я пробежала, почти падая от спешки, а Кэтрин смеялась.

Мы плюхнулись на берег. Я упала на спину в сырую траву и смотрела, как Кэтрин вытирает ноги подолом юбки. Солнце светило ярко — приятное, не обжигающее тепло. После унылых дождей я наконец чувствовала на лице его лучи, мне хотелось танцевать от удовольствия. Такое наслаждение — быть на воле, дышать свежим воздухом, наполненным запахами парящей земли и смятой травы. Я почти забыла за чем меня послала Целительница Марта. По синему небу неслась огромная стая скворцов, их крылья радужно переливались, как масло на воде.

— Я могу летать над землёй и реками, над лесами и селениями, могу плыть на ветру.

Кэтрин испуганно подпрыгнула, и я поняла, что, видимо, произнесла это вслух. Она смотрела на меня, как на сумасшедшую.

— А ты разве не хотела бы быть птицей, Кэтрин?

Кэтрин решительно покачала головой. — Какой-нибудь мальчишка пальнёт из рогатки, сломает мне крылья, и я как мясо попаду в горшок Кухарки Марты. Мне не хочется. — Она стояла, переминаясь с ноги на ногу. — Разве нам не пора идти? Путь долгий.

Я неохотно села, вытерла ноги краем платья.

— Кэтрин, ты хочешь остаться бегинкой?

Она выглядела изумлённой, как будто ответ так очевиден, что ей непонятно, зачем я это спрашиваю. Потом смущение обратилось в тревогу.

— Настоятельница Марта сказала?.. Знаю, я не такая умная, как Османна, но я буду стараться, правда.

— Не принимай так близко к сердцу, дитя. Настоятельница Марта ничего не говорила, и я знаю, ты станешь по-настоящему хорошей бегинкой. Ум — не единственный возможный талант. У тебя тоже есть свои дары — вера, доброта — и ты много работаешь.

Кэтрин растерянно смотрела на ромашку, с которой обрывала лепестки, один за другим, как будто гадала о любви.

— Но Османна читает разные книги. Я там даже слов не понимаю, а она может обсуждать их с Учительницей Мартой, даже с Настоятельницей Мартой. Я сама слышала. Что значит — Бог един в трёх лицах и Троица есть единый Бог? Османна не раз пыталась объяснить, но я знаю, мне этого никогда не понять, так что я просто притворяюсь, будто понимаю. — Её глаза наполнились слезами. — Мне просто должны говорить, что делать.

Я погладила её волосы.

— Османне не стоило даже думать о таких вещах в её возрасте.

Настоятельнице Марте следовало бы хорошенько подумать, прежде чем заставлять Османну читать такие книги, тем более, обсуждать их с ней. Бедная девочка бледная и худая, как будто половину ночей не спит. Настоятельница Марта никогда меня не слушает, но я поговорю с Учительницей Мартой, скажу, чтобы не перегружала Османну книгами. Кто-то должен присмотреть за этим ребёнком.

— Идём, Кэтрин. Поищем, где растёт норичник. Как думаешь, куда лучше пойти?

Она сразу оживилась.

— Вот сюда, — она опять заговорила уверенно, с этой задачей она могла справиться.

Мы шли вдоль изгибающейся реки, против течения, часто обходя берег из-за топей с камышами. Осень приближалась чересчур быстро, как будто, обманутая бурей, она слишком рано решила, что настала её пора. Но мне по-прежнему недоставало солнца, холоду и темноте ещё слишком рано снова смыкаться вокруг нас. Ещё противнее была мысль о времени, которое вскоре придётся провести за замачиванием этого камыша — целые часы в жаре и удушающей вони, помешивание горячего сала в котлах, жжение в глазах, больные руки, покрытые мелкими волдырями от брызжущего жира.

Прежде, будучи хозяйкой в доме мужа, я просто послала бы за свечами мальчишку. Я вообще не задумывалась о них, разве что присматривала, чтобы ни одна не оказалась в котомке какой-нибудь шустрой служанки. В Брюгге наши сестры, державшие пчел, сами делали свечи из воска, пахнущего медом, тимьяном и свежесобранными яблоками. И будто сладости самого воска недостаточно, они смешивали его с розмариновым, лавандовым и розовым маслом, и даже зимой наши комнаты наполняло дыхание теплого, сонного лета. Я знаю, грешно оглядываться назад. Но я повторяю этот грех снова и снова, как пьяница, что не в силах отказаться от вина. Не знаю, зачем я это делаю, воспоминания приносят мне лишь боль.

Река всё глубже уходила в расселины холма, вода низвергалась пенным потоком с валунов и камней. Долина круто поднималась вверх, и вскоре, чтобы идти вдоль берега, пришлось взбираться на скалы. На солнечном свете в брызгах разбивающейся о камни воды играла лёгкая радуга. Но мы не видели и следа трав, необходимых Целительнице Марте.

Я вскарабкалась на холм у излучины реки и взглянула на долину. Далеко внизу простиралась равнина, жёлто-зелёные участки пастбищ чередовались с тёмно-коричневыми полосами уничтоженной бурей пшеницы. Река, извиваясь, скользила по равнине, поблёскивая на солнце сквозь кусты и деревья. Вдалеке земля переходила в изумрудные с коричневыми краями болота, а за ними виднелась тёмно-синяя линия моря, сливающаяся на горизонте с бледно-голубым небом. Здесь было так спокойно, только с шумом разбивалась о камни вода да кричали стервятники, кружащие в тёплом воздухе, едва шевеля крыльями. Обернувшись к реке, я заметила поросль из тёмно-зелёных листьев.

— Норичник, — окликнула я Кэтрин, показывая на траву. — Немного, но начало положено.

Она нахмурилась.

— Но это же ранник.

— Как ни назови, это то, что просила Целительница Марта. Ты собери этот, а я пойду дальше, может, найду ещё. Будь осторожна, не порежься листьями. Срезай их, не пытайся срывать. Стебли у них жёсткие, ты можешь порезать пальцы.

Я двинулась вверх по реке и вскоре потеряла Кэтрин из вида. Я нашла ещё одну поросль норичника, но листья оказались все в дырах и плесени. А потом увидела ещё одну, выше по склону, она выглядела получше. Я продолжала взбираться наверх, зная, что Кэтрин последует за мной или будет сидеть и ждать моего возвращения. Я наслаждалась одиночеством. Ни звука колокола, ни криков детей. Впереди с шумом неожиданно взвился вверх жаворонок, как будто он, как и я, радовался свободе в этот день. Я добралась туда, где река пробивалась через скалу и бурным потоком падала на другую сторону, но на изгибе реки берег переходил в длинную отмель, поросшую жёсткой травой.

Я так сосредоточилась на поиске трав, что сначала не заметила домик. Только что здесь ничего не было, и вдруг, сделав шаг, я его увидела, как будто дом в одно мгновение вырос из-под земли. Дом притаился за выступами голых скал, так что не был заметен ни сверху, с вершины холма, ни снизу, из долины. Глинобитные стены потрескались и были залатаны зеленоватой грязью и навозом. Тростник на крыше много лет не поправляли, и он сполз, оставив дыры заплесневелой соломы, похожие на стригущий лишай. Казалось, дом покинут много лун назад. Но через дверь тянулась тонкая струйка синего дыма от очага с горящим торфом.

В доме явно кто-то жил. Но только отшельник, безумец или разбойник поселился бы так далеко от людей. Одинокий куст шиповника, росший в расселине скалы рядом с домом, был весь покрыт маленькими связками сухих цветов, лентами, обрывками одежды, зубами и костями, ярмарочными игрушками и кусочками жести. Всё это свисало с веток, как благодарственные приношения в церкви. Но креста не было, значит, это не место поклонения христиан. Это не жильё отшельника, и у меня нет желания встречаться с обитающим здесь сумасшедшим или преступником. Я повернула назад, стараясь идти по своим следам, ступая осторожно, чтобы не привлечь внимание того, кто мог находиться в доме.