Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. - Каменецкий Евгений - Страница 74

За всю войну не было случая, чтобы мы не выполняли сменного задания. Кроме, пожалуй… Впрочем, ведь можно сказать, что это было уже «по ту сторону» войны.

На эту памятную смену я, как обычно, заступил в восемь вечера. Около двух ночи мы шли с «обеда» из столовой. И вот тогда Юрий Левитан объявил по радио, что через несколько минут будет передано важное сообщение. Наши сердца забились в радостном предчувствии. Мы услышали долгожданную весть: фашистская Германия капитулировала, война окончена! Что тогда началось! Люди обнимались, целовались, пели песни. Работа приостановилась, но кто бы смог осудить нас за всего лишь несколько часов праздника…

Я был ранен и находился на лечении. Был я молод, раны быстро заживали. Знал медперсонал, они знали меня — в госпитале работали сибирячки, землячки из Абакана и Красноярска.

Однажды приходит медсестра и говорит, что к ним поступил тяжелораненый, мой земляк. Я немедленно пошел в палату. На койке лежал почти весь забинтованный Федоров. Я его сразу узнал. Это был председатель соседнего колхоза «Серп и молот», что в деревне Брагино, в пяти километрах от нашего села.

…До войны он часто бывал у нас. За самоваром, деловой беседой о колхозных делах он обычно засиживался с отцом допоздна. Отец мой, Леонтий Трофимович, тоже работал председателем колхоза «Первый луч». Колхозы соревновались между собой, и председателям было о чем поговорить.

Мне почему-то запомнилось, что Федоров проявлял большой интерес к гречке. Отец, как мог, рассказывал, а потом вдруг предложил:

— Давай-ка лучше съездим на поле, там все посмотришь.

Я увязался с ними.

Мы побывали на пасеке. А когда возвращались, Федоров попросился еще раз заехать на гречишное поле, чтобы выкопать несколько стеблей гречихи…

…Все это всплыло, когда я увидел Федорова. Но забинтованный человек молчал.

— Гречиху помните? Нашу поездку на гречишное поле? — совершенно неожиданно вырвалось у меня.

Глаза его как-то задергались. Он тихо и протяжно, почти по складам произнес: «Греч-ка». Сожалея, что не может поприветствовать меня, он покачал головой, и на глазах показались слезы.

Так закончился мой первый визит к земляку. Я стал ежедневно ходить в его палату. Он постепенно поправлялся. Подошло время выписываться. Я заглянул к Федорову.

— Еду на фронт, а вы поправляйтесь. А когда вернетесь домой — передайте моей маме и односельчанам привет.

На этом мы и расстались. Меня снова ранило, после лечения комиссовали. Вернулся домой. Немного отдохнул и пошел в деревню Убей, где у нас сельсовет. Захожу. За председательским столом — Федоров. Он обрадовался моему появлению, помог с трудоустройством. Я справился о его здоровье, поинтересовался, выращивают ли в колхозах гречиху.

— Не спрашивай, дорогой. Выращивали, а теперь нет. Приехал уполномоченный, увидел гречу и возмутился: идет война, стране пшеница нужна, а вы…

Вечером я был гостем Федорова. Хозяин угощал меня чаем с медом и гречневой кашей.

— Откуда же у вас гречка? — удивился я.

— Ну что ж… Придется раскрыть фронтовому товарищу секрет. Понимаешь, когда уполномоченный запретил ею заниматься, я посоветовался с председателями наших колхозов. И решили мы доложить ему, что указание выполнено. А сами на отдаленных участках, вдали от чужого глаза, продолжали выращивать гречу. Людей-то и в войну надо кормить… Тут, брат, все взаимосвязано. Где греча — там и мед. Колхозники довольны. Работают усерднее. Больше фронту дают хлеба, мяса и той же гречки…

Эта небольшая пожелтевшая от времени фотография военной поры лежала в нашем музее много лет. На ней мальчик лет шестнадцати с не по-детски суровым, осунувшимся лицом разогревает горелкой металлическую форму, подготавливая ее для заливки металлом.

Мы знали, что сделана эта фотография в ту пору, когда мастерские Московского высшего технического училища после эвакуации его в Ижевск стали заводом по выпуску военного оборудования. Но кто был этот молодой человек, как сложилась его дальнейшая судьба, мы не знали, и заходившие в музей ветераны-литейщики не помнили имени паренька в истрепанном пиджаке.

С появлением новых постановлений о предоставлении льгот участникам обороны Москвы в музей стали заходить бывшие работники мастерских при МВТУ. Среди них оказался ветеран труда Иван Георгиевич Тишин. Каково же было наше удивление, когда, изучая экспозицию и материалы фондов, он неожиданно впился глазами в описанную выше фотографию. Да, в этом мальчике он узнал себя.

Мы попросили его рассказать о себе, и вот что услышали.

Родители Ивана, Агафья Семеновна и Егор Клементьевич, спасаясь от голода, переселились в 1925 году из родной деревни Бартеневки Саратовской области в Ташкент — «город хлебный». Здесь 1 августа 1928 года родился Иван Георгиевич. В 1932 году — новый переезд, в Москву.

Грянула война. Егор Клементьевич ушел в сформированную из бауманцев 7-ю дивизию народного ополчения. Последнее письмо от него получили из-под Ельни в октябре 1941 года. И вот страшная весть: «Сообщаем Вам, что Ваш муж кр-ц Тишин Егор Клементьевич, уроженец деревни Чувичи Ивантеевского района Саратовской области пропал без вести в октябре 1941 года. Настоящая справка является основанием для возбуждения ходатайства о получении пенсии».

Агафья Семеновна осталась одна с тремя детьми (младшей — два года). Она взяла Ивана за руку и повела его в дом напротив, в отдел кадров, на работу устраивать. Там посмотрели и удивились: кого вы привели? Мать вздохнула: другого выхода нет. И начали подбирать Ивану работу по силам. Зашли в механический цех, в литейный… Мальцу понравилось: искры, льется расплавленный металл. А здесь как раз требовались слесари. Вот и взяли подростка в ученики слесаря.

В мастерской Иван Тишин прошел путь от ученика слесаря до слесаря 4 разряда, а в начале 1943 года ему доверили управлять движением литейного конвейера. У него была рабочая карточка, и в это лихое время он содержал оставшуюся без кормильца семью.

Работали молодые парни невзирая на возраст — по 10–12 часов в сутки.

— Бывало, приходишь домой, в подвал, — вспоминал Иван Георгиевич, — усталый, грязный, валишься на кровать и засыпаешь. Сквозь сон слышишь плач матери: бедный, бедный…

Вечерами, когда были бомбежки, лезли с матерью на крышу, гасили зажигалки. Там уже были подготовлены бочки с водой, ящики с песком, рукавицы и клещи.

В 1943 году Иван, не прерывая работы в мастерских, поступил в железнодорожный техникум имени Дзержинского на улице Казакова. Днем учился, кончая занятия, шел работать в ночную смену. Так продолжалось год.

Потом у Ивана оказался «хвост» по математике.

— Вызывает меня директор техникума. «Как смеешь в такое время лодырничать?» Мне удалось вставить: «А ведь я еще и по 10 часов работаю!» Тогда он берет меня за руку, ведет в группу и говорит: «Вот, полюбуйтесь на героя. Год учится и работает!»

— Да, именно в это время я почувствовал, как много мне дала трудная школа бауманских мастерских, — отмечает в заключение нашей беседы Иван Георгиевич.

Вся жизнь была дарована ей людьми. Еще маленьким ребенком она могла погибнуть — спасли люди. В два годика осиротела. Выпестовала и вырастила материна сестра. Жили они тогда в славном Миргороде. Там Анна и замуж вышла за кадрового военного. Мотались по стране. А вскоре репродукторы прокричали войну.