Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. - Каменецкий Евгений - Страница 51

— Бессоновский? Ведь его похоронили на месте гибели…

Еще одна могила остановила: «Здесь похоронен ребенок Кировского семейного отряда».

— Ребенок?

— Ребенок. Знакомо вам такое — «пацификация деревень»? Правильно, означает «усмирение карательным методом». Кого же усмиряли в деревнях оккупанты? Стариков, женщин, детей. В Байках, откуда Тихон и Василий, «усмирили», то есть сожгли почти тысячу человек. Вот почему люди уходили в лес, к партизанам. Потому и были у нас отряды, которые мы называли «семейными». Да легко ли детям среди болот? Слабые не выживали… А как тяжело было хоронить младенцев! Аж сердце переворачивалось в груди. И ненависть наша к оккупантам росла. Мы за жизнь боролись. За настоящую, свободную, счастливую. Была в отряде медсестра Татьяна Пяцаруха. За санитарным порядком в лагере ой-ей-ей как следила! Оттого и болезни нас миновали… А живому человеку как же без радости? Не-е-ет. Никак нельзя. Радость не дает духу угаснуть…

В трех километрах от кладбища, за болотами находилась стоянка партизанского отряда. Мне очень хочется увидеть уже осевшие теперь, осыпавшиеся землянки, клуб, мельницу… Но сейчас, после длительных дождей, туда не добраться. Да и Александр Иванович очень устал, меряя лужи.

Возле молоденьких елок Александр Иванович стелет плащ-палатку, вынимает из машины корзину с едой. Садимся. Самуйлик достает небольшую фляжку, наполняет стопки:

— Помянем наших товарищей, — говорит он. — Чтобы земля, которую они отстояли, была им пухом… — У Александра Ивановича дрожат губы, краснеют глаза. Шофер Володя как-то поспешно достает сигареты, чиркает спички одну за другой, никак не может закурить. Я не стыжусь своих слез…

Выбрались мы из пущи на шоссе без особых приключений. Долго молчали. Но тут Александр Иванович повернулся ко мне:

— А хотите одну историю расскажу?

— Конечно, — в один голос ответили шофер и я.

— Так вот, — Александр Иванович расправляет и подкручивает усы, хитро улыбается, — как-то возвращаюсь с очередной операции, смотрю, в моей землянке возле стола сапог стоит. Кто-то из бойцов нашел его застрявшим в болоте. Сапог крепкий, мало ношенный.

Бойцы решили одну операцию провести. Обследовали ближайшие болота, нашли заболоченную луговину. Потом как-то вечером обстреляли небольшой гарнизон и под натиском немцев начали якобы отступать, заманивая фашистов в лес. Дали немцам пройти луговину и открыли такой бешеный огонь из пулеметов и автоматов, что каратели бросились бежать назад. Сколько-то фашистов так и остались лежать на болоте, а те, что убежали, оставили нам свою обувку, ради которой и состоялась операция. У нас в отряде с сапогами было плохо, а где их возьмешь?

Отряд имени Кирова подорвал более 300 рельсов, что в общей сложности составляло около километра дороги. Железнодорожное движение было прервано на трое суток.

Во второй половине июня 1944 года советские войска в Белоруссии перешли в наступление под кодовым названием «Багратион». Вскоре штаб партизанского движения издал приказ, который обязывал партизан усилить охрану важнейших коммуникаций, высылать навстречу наступающим войскам проводников, обеспечивать армию разведданными, оказывать помощь советским воинам в наведении переправ через реки.

…Когда была освобождена Белоруссия и советские войска погнали врага дальше, на запад, первый секретарь ЦК КП Белоруссии П. К. Пономаренко, прикрепляя орден Ленина к гимнастерке Белорусского Чапая, сказал:

— Спасибо тебе, командир, за дела твои, за людей твоих. Ну, а теперь восстанавливай все то, что успел разрушить…

И пошел Самуйлик по родной земле. При его помощи создавались и становились на ноги первые на Брестчине колхозы. На вытоптанных, перепаханных снарядами и гусеницами танков полях былых сражений снова поднимались пшеница, рожь, картофель…

Мысленно я возвращаюсь в Гута-Михалин, брожу между могил, засыпанных листвой, слушая печальный пересвист синиц. Снова вижу себя в сказочном лесу, где Христина Мачульская, старая крестьянка, собирала целебные травы и выхаживала раненых в подпольном госпитале. Не могу без слез вспомнить Дарью Ивановну Баран, в подвале дома которой размещалась подпольная типография. Шестеро детей Дарьи Ивановны отдали жизни за Родину. Сама она прошла через тюрьмы, пытки и концлагеря.

Если бы и хотела забыть — не забуду. В толстой папке хранятся многочисленные письма Александра Ивановича. В другой папке — фотокопии с рисунков о рейде «Красного поезда», сделанные в ту пору партизанским художником Михаилом Шапшалом, сборник стихов поэта Миколы Засима, чьи злободневные и патриотические стихи партизаны пели как песни, фотографии Александра Ивановича и его боевых друзей.

В дни той осени — светлые и грустные — я узнала замечательных людей, подружилась с ними. Поэтому и Белоруссию теперь и навсегда ощущаю как родную землю.

_{Фотографию А. Самуйлика см. в иллюстрационной вкладке.}

О Героях Советского Союза — воинах Витебско-Хинганской Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова 3-й гвардейской артиллерийской дивизии прорыва резерва Верховного Главнокомандования рассказывает ее командир, гвардии генерал-лейтенант артиллерии Степан Ефимович Попов.

Запоминался он сразу. Высокий, красивый таджик, с лихо закрученными усами, в перехваченной ремнями гимнастерке, на груди поблескивала медаль «За отвагу». С позванивающими при ходьбе шпорами и стеком, он был похож на лихого кавалериста, как по праву и считал себя Сафар.

И вдруг услышал:

— Шпоры и хлыстик здесь, товарищ сержант, не понадобятся. Придется их сдать!

— Как сдать? Зачем сдать? — растерялся Сафар.

— И шашку, кстати, тоже. Будет мешать работать при орудии.

— Пошлите меня обратно в кавалерию, товарищ майор, — взмолился сержант, — у меня ведь как-никак фронтовой опыт.

— Очень хорошо. Боевой опыт пригодится. Будете командовать орудием.

Сафар беспомощно развел руками.

— Ну, как я буду командовать орудием, если не знаю даже устройство пушки. В кавалерии я больше пригожусь. К лошадям бы меня.

— Не волнуйтесь, товарищ Амиршоев. На батарее опытный и хорошо подготовленный командир старший лейтенант Туганов. Он вас всему обучит.

Поначалу Сафар стеснялся своей командирской должности, побаивался наших «бородачей» артиллеристов. Команды подавал не совсем уверенно, тихим голосом, с несколько просящей интонацией. После каждой команды тут же лихо щелкал себя по голенищу трофейным хлыстиком, с которым так и не смог расстаться, затем шел к наводчику и проверял точность работы.

Сафара частенько и самого можно было видеть за панорамой, работающим и за наводчика, и за замкового.

Вскоре сержант всем сердцем полюбил артиллерию. Он подружился с людьми на батарее и заставил их уважать себя.

Формирование нашей 3-й гвардейской артиллерийской дивизии прорыва подходило к концу. Были проведены тактические учения, и теперь со дня на день ждали отправки на фронт. Настроение у всех было приподнятое. Ну, а Сафар — тот просто ходил именинником! Артиллеристы на учениях показали хорошую слаженность и высокую точность огня, расчет, состоявший из земляков Сафара, получил благодарность от командира полка гвардии полковника Николая Чигира.

…А фронт приближался. Чем ближе к линии фронта, тем разноцветнее становилось небо. Вскоре стали слышны и разрывы тяжелых снарядов. Враг вел огонь по перекресткам дорог, по деревушкам, рощицам. В воздухе появились «юнкерсы», которые яростно бомбили наши позиции. Новички, подвергшиеся столь неожиданному обстрелу, искали спасения за стволами деревьев и в кузовах машин. Появились первые убитые и раненые.

Под грохот снарядов и свист мин, под земляным дождем, пригнувшись, короткими перебежками, а где и ползком, Сафар мчался к спрятавшимся за деревьями бойцам, швырял их на землю и кидался за ними сам: