Семейные хроники Лесного царя (СИ) - Бересклет (Клименкова) Антонина - Страница 13

Лукерья двумя пальчиками ласково погладила ядовито-зеленую взъерошенную макушку крошки-муженька. К медленно взмахивающим крыльям прикасаться было боязно.

— Как неловко, — признала со смешком ведьма, — теперь ты заставляешь меня чувствовать себя не просто старой развратницей, а совратительницей младенцев.

— Еще минуточку, пожалуйста, — глухо донеслось из заманчивой ложбинки между мягких округлостей.

— А зачем ты опять косу свою остриг, м? — спросила Лукерья. — Меня не спросил, напоследок полюбоваться не дал. Если я не ношу косу, это что значит?

— М-м? — послышалось разнеженное из-под бюста.

— Это значит, что твоя косица принадлежит мне, — вывела ведьма, игриво скользя пальчиком по охотно изгибающейся спинке.

— Заколебался я, — признался без шуток Яр. — Хотел оставить, но терпения не хватило. То сам себе на волосы сяду. То шуликуны дверями прищемят: я уже вроде как зашел, а конец косы еще нет, а они нарочно не замечают и двери захлопывают. Больно, знаешь ли.

Лукерья беззвучно посмеялась: удалось пустячным разговором отвлечь мужа от мрачных мыслей. В детстве она в будущем тогда возлюбленном эту его расчудесную косу больше всего обожала — гладкая, блестящая, пестрая. Ленточки вплетать не надо, и так красота на загляденье. Прядки ярко-зеленые — это в честь трав луговых. Буро-болотные — в честь топей, где своя зелень растет. Темно-хвойная — как тенистые ельники. Веселая с золотинкой — как трепетные листики березок в светлых рощах. Серебристые, словно бы седые — значит, где-то в северных землях еще не везде сошел снег с земли. Черные пряди, как уголь — напоминание о выжженных пожаром участках. Вся палитра леса всегда при нем, у хозяина буквально о каждом кусте голова болит.

Яр неохотно отлип от ее персей, приподнялся над нею на вытянутых руках, одновременно с тем возвращая себе облик прекрасного, вечно юного эльфа. И ради ее каприза встряхнул головой, распустил шелковую гриву отнюдь не до лопаток — ниже пояса, окутав их обоих переливчато-зеленой волной вьющихся локонов. Лукерья не удержала покоренного вздоха.

Повелитель навис над нею, заглянул в глаза, мерцая завораживающими очами. Лукерья, чуть краснея, без подсказок сползла с высоких подушек пониже, молча принимая власть супруга над своим телом, что вновь объял жар томления. Яр прикоснулся мягкими губами к ее виску, к щеке, к шее с часто трепещущей жилкой. Лукерья подняла руки, обвила его за шею, притянула к себе ближе. И прошептала в острое ушко:

— Когда меня здесь не будет, присмотри за Драгомиром.

Яр чуть отстранился, насколько она позволила, не убирая рук.

— О Милке, значит, позаботиться не просишь?

— Миленка сама о себе позаботится. Вечно у нее что-то на уме. Самостоятельная очень выросла, никогда совета не спросит. А Мирош… он… Ты постоянно тискаешь Милку, Тишка тискает тебя, а Драгомир смотрит на вас голодным волчонком, завидует. А когда ты зовешь его подойти — он убегает. Хотя очень хочет быть с тобой.

— Знаю. — Яр прижался к ней, чтобы не смотреть в глаза.

— Знаешь? И давно? — напряженно уточнила Лукерья.

— Давно, — признался Яр. — Раньше, чем ты заметила. Даже раньше, чем он сам догадался.

Лукерья вздохнула. Отталкивать, сбрасывать его с себя не стала. Наоборот, прильнула крепче. Яр выдохнул, словно получил прощение за не свою вину.

— Это скоро пройдет, — уверенно сказал он. С неловким смешком добавил: — Со мною в его возрасте было еще хуже. Но прошло моментально, всего за один поцелуй.

— И один удар, — невесело поддакнула супруга, нежно погладила его по щеке, коснувшись кончиками пальцев едва заметного шрама.

Он перехватил ее пальцы, стиснул в горячей руке, осыпал поцелуями.

— Но он ведь и мой сын, — пошутила Лукерья. — А со мной это наваждение не прошло. Не развеялось за целый век.

— Правда? — мурлыкнул Яр, ластясь, словно кот. — Почему же ты так упорно пыталась мне доказать обратное?

— Когда это? Не было такого! — притворно изумилась Лукерья, подставляясь под поцелуи и в ответ скрещивая на пояснице мужа лодыжки.

Препираться дальше Яру не захотелось.

— Наконец-то у нашего величества хороший аппетит!

— А госпожа-матушка еле в тарелке ковыряет, ты глянь-ка.

— Видать, не выспалась ночью!

Шушукавшиеся в уголке русалки громко хихикали, нисколько не заботясь о том, что тонкий слух царственных особ и прочих присутствующих нелюдей позволяет расслышать каждое сказанное шепотом слово.

Лукерья с трудом дождалась, когда затянувшийся завтрак подойдет к концу. Воеводы никуда не спешили, после обильной трапезы налили себе и водяным по рюмочке настойки «для пищеварения». Яр потягивал травяной чай, прикидывая в уме распорядок дел на день.

Лукерья решительно встала с места, оглядела собрание:

— Мне нужно вам кое-что сообщить.

На лицах всех присутствующих отразилось недоумение — царица-ведьма редко позволяла себе такие вольности. Заявление! И такое, что даже муж удивился, чай отставил, чтобы вдруг не поперхнуться.

— Я уезжаю, покидаю Дубраву. И Лес. Возможно, надолго. Скорей всего, назад больше никогда не вернусь. Поэтому я приняла решение. Я во всеуслышание объявляю, что впредь не желаю быть супругой Яру. Отныне он свободен от брачных обязательств. Я больше ему не жена.

Лукерья выговорила и села. На онемевшего мужа нарочно не оглянулась, хоть тот и сидел совсем рядом — наоборот, она отвернулась в сторону. Но в той стороне взгляд наткнулся на русалок с вытаращенными глазами, поэтому пришлось закрыть лицо рукой. Так она невольно повторила жест мужа: тот с первых же ее слов, словно в нахлынувшей усталости, тяжело оперся локтями о стол, пальцами обеих рук принялся тереть лоб и виски, завесившись рассыпавшимися волосами. Как будто эти слова он ждал очень давно, но когда они наконец прозвучали, то всё-таки оказался не готов их услышать.

— Как же так? — пискнула старшая дриада, искренне расстроившись. Древесные девы только приехали, только приготовились привыкать к новой земле, к новому окружению. И вот такой поворот — государь разводится! Это же совсем иной расклад получается во дворце и в державе.

Все остальные благоразумно хранили гробовое молчание.

У Яра вздрагивали плечи. Он шумно вздохнул, отнял наконец-то руки от лица, мимоходом, не стыдясь, смахнул слезы с ресниц. Обвел тяжелым взглядом воевод и водяных. И срывающимся голосом громко объявил:

— Друзья! Я отрекаюсь от престола.

— Помилуй, батюшка! — проворчал самый смелый из леших, Сил Силыч. — Это что ж вдруг тебе взбрело?

— Как же мне быть над вами царем, коли я не мужчина? — развил свою мысль Яр, шмыгнул носом. — Я всю ночь старался, но так и не смог угодить моей драгоценной супруге. По этой причине она и избегала меня последние годы, чему вы все были свидетелями. Она великодушно дала мне последний шанс, но этой ночью я окончательно опозорил себя в ее глазах. Что ж, признаюсь: я несостоятелен, как муж. Следовательно, я не вправе оставаться вашим царем. Найдите себе правителя получше.

С этими словами он взъерошил себе волосы, поискал что-то на голове и добавил негромко в растерянности:

— Где моя корона? Я отрекаюсь от престола и от короны! А она куда-то подевалась.

— Нету у тебя короны, Яр-батюшка, — подсказал Веснян, улыбаясь, полагая всё это неуместно затянувшейся шуткой. — И никогда не было.

— Не порядок! — отозвался владыка Леса. — Эй, кто-нибудь передайте кобольдам повеление: пусть сделают мне корону, и поскорее! Мне надо будет от нее отказаться. Простую пусть сделают, золотую: венец из дубовых листьев, а желуди из янтаря. Чтобы никаких излишеств не придумывали! Можно листья украсить чеканкой, шапочки желудей отделать зернью, добавить лаковую эмаль, капли росы из хрусталя. Но так, чтобы всё смотрелось скромно и не вычурно, а то знаю я их варварские вкусы. Ясно? Поживей!

— Лучший янтарь на берегах Северного моря, — задумчиво высказал Карп Поликарпыч. — У меня есть сообщение с тамошними водяными, через озёра пошлю гонца. Там у них янтарь, говорят, вместо гальки на пляжах лежит, мешок за грош набрать можно.